Я посмотрел на часы.
Близилась полночь. Я начал волноваться. Теперь все мои надежды были только на милейшего архитектора, начальника отдела, и на гвоздодер, принадлежащий одному из его парней.
Больше надеяться было не на что.
Зато теперь мне предстояло самое главное.
Потому что было ясно — что бы ни припрятала старуха Лунде, она припрятала это именно там, где сказал архитектор.
Я отодвинул разворошенные ящики с книгами подальше от стены. Потолок здесь был такой низкий, что мне пришлось согнуться чуть ли не вдвое.
И тут я вооружился гвоздодером.
Теперь надо было действовать последовательно. Взяв один из сигнальных фонарей, я повесил его прямо против угла, с которого решил начать. Дощатый настил этой части пола состоял из коротких половиц, в точности как описывал архитектор.
Я пощупал крайнюю половицу в углу. Она прочно держалась на своем месте. Но я сразу заметил, что она не прибита, Я взял гвоздодер и отодрал половицу.
Мой друг архитектор оказался прав.
Под крайними половицами было пустое пространство. Никакой засыпки — совершенно пустое пространство до самых балок потолочного перекрытия. Полнейшая пустота, Я перевесил фонарь и стал отдирать половицу за половицей.
Пот ручьями стекал по моей спине, на лицо налипли пыль и паутина.
Черт бы побрал старуху Лунде! Впрочем, о покойниках дурно не говорят…
Ладно, не буду говорить дурно о старухе Лунде, Но позвольте заметить, почтенные господа судьи, если когда–либо была на свете старуха, хитрая, как дьявол, это была именно прабабка Лунде. Конечно, если ее слова правда. Потому что скорее всего она просто выжила из ума. Пропади она пропадом! Как можно найти то, что она запрятала? Разве что разнести по бревнышку весь чердак?
Но, может, прабабка Лунде и рассчитывала, что кто–нибудь когда–нибудь разнесет ее чердак по бревнышку?
И она ведь оказалась права. Я и пытаюсь разнести ее чердак по бревнышку, правда, не весь чердак, но все же я выламываю половицы одну за другой.
Наконец с одной стеной я покончил.
С большим трудом я пробрался к противоположной стене и, согнувшись, стал отодвигать ящики. Потом перевесил сигнальный фонарь, снова взял гвоздодер и начал отдирать половицы.
Я уже ни о чем не думал, Я действовал как автомат.
Автомат, вооруженный гвоздодером, который выворачивает одну коротенькую половицу за другой. Автомат, который орудует, согнувшись в три погибели, чтобы уместиться под низким потолком у края ската.
Я поддел очередную половицу гвоздодером и стал ее расшатывать.
Потом, все так же автоматически, рванул гвоздодер, чтобы вывернуть половицу.
Постой, постой…
Мои глаза не поспевали за моими движениями. Но тут я придержал гвоздодер, который стал как бы продолжением моей руки, — и замер.
Потом заглянул в углубление под половицей, которую я уже успел отодрать. Поднял фонарь и внимательно оглядел углубление.
Меня прошиб ледяной пот.
Я отставил фонарь, отложил в сторону гвоздодер, потом наклонился и вынул из углубления это.
Это была маленькая железная шкатулка. С виду напоминающая старинную шкатулку для рукоделия. Только из железа.
Я опустился на пол, прижимая ее к груди и не отрывая от нее глаз. А что, если она заперта? Старинная железная шкатулка без всяких украшений. Наверняка она заперта.
Не знаю, сколько времени просидел я так, прежде чем сообразил, что это можно проверить. Не знаю.
Наконец я прикоснулся к крышке — шкатулка была не заперта.
Я открыл крышку и заглянул внутрь.
Они лежали в шкатулке — пять штук.
Я взял одну, взглянул на нее и в буквальном смысле слова не поверил своим глазам. Потом пригляделся повнимательней. Потом взял три других, осмотрел их со всех сторон. Потом вынул последнюю, осмотрел и ее. Сейчас я упаду в обморок, решил я. И в самом деле, не сиди я уже на полу, я, наверно, бы упал.
Ах, прабабка Лунде… прабабка Лунде…
(Ты была права… и еще как права…
В этом доме никто не будет знать нужды…
Все обитатели этого дома (впрочем, все ли? — я что–то плохо соображал), но все или не все — так или иначе они владеют сокровищем, которому, насколько я понимаю, просто нет цены.
Я осторожно уложил все обратно в шкатулку.
Сидя на полу в бледно–голубом свете фонаря, я оглядел чердак, похожий на поле битвы.
Потом пошарил в нагрудном кармане и нашел пачку сигарет. А где же моя куртка? По счастью, спички оказались в кармане брюк. Я закурил.
Мне надо было собраться с мыслями.
И тут меня вдруг осенило, что с моей стороны было величайшей ошибкой учинить на чердаке такой разгром..
Я нашел то, что спрятала старуха Лунде, Но ведь еще важнее, чтобы спрятанное нашел кто–то другой, и тогда этот… как его… черт возьми — как же его? Я напряженно вспоминал имя своего друга. Ах да, Карл–Юрген Халл. Городская уголовная полиция, Осло, телефон 42–06–15. И тогда Карл–Юрген Халл сможет найти убийцу.
Я понял, что мне надо делать. Но эта мысль привела меня в отчаяние.
Надо навести порядок на чердаке. И оставить приманку.
Приманку. Это самое главное. А потом мне остается надеяться на одно: что следующий, кто прокрадется на чердак, будет убийца. Тогда мой пасьянс сойдется.
Было половина второго ночи.
На меня нашло какое–то каменное спокойствие. Но, кажется, я все–таки пробормотал про себя короткую молитву. Я молился, чтобы Кристиану удалось задержать своих гостей, по крайней мере, до трех часов.
Я осторожно взял шкатулку в руки и поставил ее на верхнюю ступень лестницы у самого входа на чердак. Я боялся, что она затеряется в этом чудовищном беспорядке.
«Галерный каторжник», — вертелось у меня в голове.
Сколько раз на уроках истории я рассказывал своим ученикам о галерных каторжниках, никогда не вникая в смысл этого выражения.
Теперь его смысл до меня дошел.
В короткое время, что у меня оставалось, было просто невозможно привести чердак в тот же вид, какой у него был до моего вторжения.
Но я взялся за дело. Я ни о чем не думал. И только в мозгу стучало: «Галерный каторжник… галерный каторжник».
К счастью, я уже прежде побросал платья обратно в сундуки. Теперь я просто захлопнул сундуки с тряпьем. Я водворил на место колченогие стулья и кое–как составил сломанную вешалку. Пуговицы, китовый ус, пасьянсные карты и формочки для печенья я свалил обратно в ящики и сундуки. Свалил как попало, но так или иначе мне удалось захлопнуть крышки сундуков и задвинуть ящики секретера.
С книгами было проще. Я привык с ними обращаться, Я брал их охапками по десять — двенадцать томов зараз и укладывал на место. Больше всего возни было с газетами, еженедельниками и «Самтиден». Черт бы побрал Гутенберга!
Я потел, распутывая веревки, пока наконец не связал кое–как все комплекты.
Ладони мои превратились в две кровавые отбивные. Отбивные в паутине, саже и в пыли.
Я погасил сигнальные фонари, чтобы посмотреть на результаты своего труда.
Получилось лучше, чем я надеялся.
Чердак полковника Лунде выглядел как распроклятая обитель нечистой силы — то есть в точности так, как прежде. Во всяком случае, почти что так. Хотя бы на первый взгляд. В особенности для того, кто будет шарить по нему при свете двух жалких электрических ламп под стеклянным колпаком.
Оставался последний шахматный ход.
Я снова зажег два фонаря. Огляделся по сторонам. Посмотрел на сундук, стоявший на той половице, под которой была спрятана шкатулка. Я выдвинул сундук вперед, так, чтобы он стоял немного наискосок. Так, чтобы привлечь внимание того, кто привык к распроклятому чердаку.
Приманка.
Я открыл железную шкатулку. Четыре вынул, а одну оставил. Потом осторожно спрятал шкатулку за выдвинутый сундук.
Я пытался определить, в какой части чердака я нахожусь. Вернее, какая комната находится под тем местом, где стоит сундук. Мне повезло — насколько я мог определить, под тем местом находилась моя собственная комната.
