– Но ведь это безболезненная смерть, мисс Герцог. Отравление барбитуратом...

– Только не для Джереми! Только не таблетки. Для него это не было бы безболезненным. Он бы раньше умер от страха.

– Понятно, – сказал Карелла.

– Я как раз на прошлой неделе говорила с Джонатаном, – продолжала она, – о том, как его брат боялся таблеток. Мы еще смеялись над этим, когда я была за ним замужем, – над тем, как Джереми бледнел, стоило только упомянуть при нем о каком-нибудь лекарстве. Конечно, его брат Джонатан об этом помнил. На самом деле, удивительно, что он сам к вам не пришел. Он у вас был?

– Нет, не был.

– Странно.

– Ну, он ведь живет в Сан-Франциско...

– Да, конечно, но сейчас-то он здесь.

– Что вы имеете в виду?

– Джонатан здесь.

– Вы хотите сказать, что он в городе?

– Да, конечно.

– То есть он приехал на похороны?

– Да нет, до похорон. Он здесь уже почти две недели.

Карелла посмотрел на нее.

– А я думала, вы поняли, когда я сказала, что говорила с ним.

– Я думал, вы говорили по телефону.

– Нет, он здесь. Он позвонил мне, когда приехал, и мы один раз пообедали вместе. Джонатан очень приятный человек.

– Странно, что его мать нам не сказала...

– Ну, у нее столько забот! Похороны, понимаете ли...

– Да. А вы не знаете, где он остановился?

– В «Пирпойнте». Знаете этот отель?

– Знаю.

– В центре, недалеко от Фарли-сквер.

– Да, я знаю.

– Вам бы стоило съездить к нему, прежде чем он уедет, – сказала Джессика. – Он вам расскажет, как Джереми относился к лекарствам. Он вам скажет, что Джереми не мог принять эти таблетки. Просто не мог! – сказала она, энергично мотнув головой.

Клингу следовало бы понять, что его брак обречен, с той минуты, как он принялся выслеживать свою жену.

Карелла мог бы сказать ему, что в любом браке есть границы, переступать которые нельзя. Стоит перешагнуть эту невидимую черту, сказать или сделать что-то, чего уже не вернешь – и семье конец. В любой нормальной семье случаются споры и даже ссоры – но, если хочешь сохранить семью, надо драться честно. А как только начнешь бить ниже пояса – все, можно идти к адвокату и оформлять развод. Вот почему Карелла просил его непременно поговорить с Огастой.

А Клинг вместо этого решил самостоятельно разузнать, не встречается ли она с другим мужчиной. Он принял это решение после жаркой бессонной ночи, душным утром одиннадцатого августа, когда они с Огастой сидели за завтраком. Он принял его за десять минут до того, как она отправилась на первую съемку этой недели.

Клинг был копом. И, естественно, первое, что ему пришло в голову, – это выследить подозреваемую. Пока Огаста лихорадочно поглядывала на часы, а Клинг в разгар утреннего часа «пик» ловил такси, он сказал ей, что у него кое-какие дела в офисе и его, вероятно, целый день не будет дома. У Клинга был выходной, но она ему поверила: он и раньше довольно часто сидел в участке даже по выходным. В конце концов ему удалось остановить такси. Когда машина затормозила у тротуара, Клинг распахнул перед женой заднюю дверцу.

– Куда тебе надо, солнышко? – спросил он.

– "Фотоателье Рейнджера", Гедкуп, 1201.

– Вы слышали? – спросил Клинг у таксиста через открытое окно.

– Слышал, – ответил тот.

Огаста послала Клингу воздушный поцелуй, и такси отъехало от тротуара, влившись в поток машин, несущихся в центр. Чтобы поймать другое такси, Клингу потребовалось минут десять. Впрочем, он не торопился. Вчера, еще только обдумывая и пережевывая свое решение, он успел проверить календарь Огасты, пока она принимала ванну перед сном. На утро в нем значилось две встречи: одна в «Фотоателье Рейнджера» в девять, другая в «Студии Куперсмита» в одиннадцать. Следующая встреча была назначена на два часа дня в «Последнем писке». Рядом с этой записью было вписано – «Катлер – если успею». «Катлер» – это было агентство, на которое она работала.

Гедкуп-авеню была расположена в самой старой части города. Ее узкие улочки и дома с черепичными крышами, выходящие на набережную, восходили к тем временам, когда здесь еще распоряжались голландцы. Этот район был расположен бок о бок с муниципальными зданиями и судами округа Чайнатаун, но, несмотря на такое соседство, он не имел никакого отношения ни к административной, ни к судебной деятельности. Гедкуп-авеню лежала в сердце деловой части города. Это был район небоскребов двадцатого века, разбавленных и смягченных старинными голландскими складами и причалами и более поздними английскими церквами и кладбищами. Там и сям в мансардах на узких боковых улочках располагались мастерские художников и ателье фотографов, которым не нашлось места в Квортере и вошедшем в моду позднее районе «Хопскотч», который назывался так потому, что первая открывшая в нем картинная галерея находилась на Хоппер-стрит и выходила на Скотч-Мидоус-парк. Клинг попросил таксиста высадить его у дома 1201 по Гедкуп, перешел улицу, огляделся в поисках телефона-автомата, потом зашел в табачную лавку на углу Гедкуп и Филдс и нашел в справочнике телефон «Фотоателье Рейнджера». Он позвонил в фотоателье из телефонной будки рядом с журнальным прилавком.

– Рейнджер слушает! – ответил мужской голос.

– Извините, можно поговорить с Огастой Блер? – спросил Клинг. Его коробило каждый раз, как ему приходилось называть ее девичьей фамилией, хотя он понимал, что это профессиональная необходимость.

– Минуточку! – ответил мужчина.

Клинг подождал.

Когда Огаста взяла трубку, он сказал:

– Гасси, привет! Извини, что я тебя беспокою...

– Ничего, мы еще не начали, – сказала она. – Я только что приехала. В чем дело, Берт?

– Я хотел тебе напомнить, что сегодня вечером мы обедаем с Манером и Сарой.

– Да, я знаю.

– Ну, тогда все нормально.

– Мы же говорили об этом за завтраком, – напомнила она. – Ты что, забыл?

– Верно, верно. Все нормально. Они придут к семи на коктейль.

– Да-да, – сказала Огаста. – У меня в блокноте записано. Ты где сейчас?

– Я только что сюда приехал. Тебя устроит этот новый итальянский ресторанчик на Трафальгар?

– Да, конечно. Берт, мне пора. Мне уже машут.

– Я закажу столик, – сказал он. – В восемь вечера нормально будет?

– Да-да, конечно. Пока, дорогой. Потом поговорим.

В трубке раздался щелчок. «Ладно, – подумал Клинг. – Огаста там, где и должна быть». Он повесил трубку и снова вышел на улицу. На часах было всего девять двадцать семь, но солнце палило нещадно. Он снова перешел через улицу к дому 1201, зашел внутрь и проверил, нет ли тут черного хода. Нет. Только большие медные двери, через которые он вошел и через которые придется пройти Огасте, когда она будет уходить. Он снова посмотрел на часы, потом опять пересек улицу и занял наблюдательный пост.

Она вышла из здания только без четверти одиннадцать.

За пять минут до того Клинг поймал такси, показал свою бляху и сказал таксисту, что он на службе и что через несколько минут он попросит его сопровождать машину с подозреваемым. Он рассчитывал, что Огаста выйдет самое позднее через двадцать минут, чтобы ехать на следующую встречу через весь город, в жилые кварталы. Правда, в ее расписании следующая встреча была назначена на одиннадцать ноль-ноль, но она, конечно, опоздает. Таксист уже пять минут как опустил свой флажок. Теперь он сидел, ковыряясь в зубах, и читал спортивную газету. Когда Огаста вышла из здания, в трех футах от нее затормозило другое такси. Она вскинула руку, крикнула: «Такси!» и бросилась к машине, размахивая сумочкой.

– Вот она! – сказал Клинг. – Садится в такси на той стороне улицы.

– Хорошенькая, – заметил таксист.

– Угу, – сказал Клинг.

– А что она натворила-то?

– Быть может, и ничего.

– Так из-за чего шум подымать? – пожал плечами таксист, завел мотор и развернулся под самым знаком «Разворот запрещен», полагая, что раз он везет копа, то ему законы не писаны.