— Я думал хоть отдохну после него, так нет, она опять привела… – ворчал папа, впрочем, не слишком сердито.

Собачку назвали Мика (в память о Митьке) и оставили в квартире, а спустя полгода она принесла пятерых щенят — всех разного цвета. У мамы с папой жил тогда «на пятидневке» самый младший на тот момент внук — Родион. Именно он и выбрал из пятерых щенков одного — белого с круглым черным пятном на левом боку и чёрными кисточками на ушках (остальных папа вынес на рынок и продал по пятёрке). Родион и имя дал щенку. По радио часто звучала тогда в детских передачах слащавая песенка: «Пропала собака по кличке Дружок…».

— Ну что, как назовём собачку? – спросил папа.

— Дружок! – сказал Родион.

На том и порешили. Папе нравилось смотреть, как они возятся на полу, Родик был худенький, а Дружок толстый и пушистый. Что касается Мики, то, загуляв в очередной раз, она куда‑то исчезла, то ли убежала далеко с «собачьей свадьбой» и не нашла дороги домой, то ли под машину где‑то попала, то ли нашёл и забрал её прежний хозяин, но только больше она к родителям в дом не вернулась. А Дружок вырос и стал очень симпатичной, совсем не похожей на свою мать собакой. У него была длинная, белая шерсть и закрывающая глаза чёлка. Прямо бобтейл, только поменьше и, конечно, с примесью. Люди на улице останавливались и спрашивали маму, когда она выводила его на длинном металлическом поводке:

— А какой это породы у вас собачка?

— Сами не знаем, — говорила мама. – Дружок да и всё.

Когда умер папа, Дружок стал последним живым существом, оставшимся с мамой в квартире. Вместе они ходили на почту – за пенсией и за газетами, вместе сидели на скамейке у подъезда, вместе обедали: мама пекла блинчики, один себе, другой – Дружку, один – себе, другой – Дружку.

Когда и мама слегла, Дружок целыми днями сидел возле её дивана или лежал в кресле напротив и, положив голову на подлокотник, смотрел на неё, просто глаз своих карих, человеческих не сводил.

— Вот так же он и на папу смотрел… — говорила мама и замолкала многозначительно.

— Да что ты, мама, просто он хочет, чтобы ты встала и пошла с ним погулять.

— Не–е–ет, — говорила мама. – Он знает, он чувствует!

А потом умерла и мама. Когда в большой комнате поставили на две табуретки гроб, Дружок лёг под него, между табуретками и лежал там всё время, пока гроб не вынесли из дому. Все поехали на кладбище, а он остался один, и вспомнили о нём только поздно вечером, когда после поминок, устроенных в кафе, потому что было много народу, мы уже одни, без чужих, сидели у Нелли и плакали. Вдруг кто‑то спохватился:

— А где Дружок? Там остался?

Мы ужаснулись, представив эту картину, — собака одна в пустой квартире сидит у двери и воет. Решили послать туда старших мальчиков – моего Алёшу и Неллиного Антона. Мы ошиблись. Дружок не выл, они вообще не сразу нашли его в большой маминой квартире. Оказалось, он лежит под столом в кухне, это было любимое его место. (Мама, бывало, готовила, а он лежал под столом и ждал, когда она ему что‑нибудь вкусненькое подкинет). Мальчики стали его звать – он не шёл. Стали вытаскивать – он упирался. Тогда нашли поводок, надели на шею и силой вытащили из‑под стола, но из квартиры его пришлось выносить на руках и на руках же заносить в подъезд Неллиного дома.

Увидев Дружка, все мы четверо зарыдали с новой силой. Наревевшись, стали думать, что с ним делать. Проблема была в том, что у всех моих сестёр уже были в доме собаки. У Нелли – миттель–шнауцер по имени Рокки, у Жени – бассет Партос, даже у Аллы на Камчатке подрастал сынок этого бассета, Атос, подаренный ей Женей в прошлый приезд. Одна я не держала дома собаки, и три мои сестры стали смотреть на меня выразительно и жалобно.

— Придётся, Светка, тебе его забирать.

— Ага, сейчас. Вы с ума сошли, что ли?

— Ну, не на улицу же его выгонять.

— Хочешь, мы тебе миллион дадим. (Дело было в начале 1994 года, счёт денег шёл тогда на миллионы).

— Идите вы, знаете куда!..

Как я ни отбояривалась от этого «наследства», а уже и сама понимала, что выхода нет. Мама как‑то незадолго до смерти сказала нам:

— Вы только моего Дружочка на улицу не выгоняйте, когда я умру…

Можно сказать, что это было её единственное пожелание, больше она ни о чём нас не просила.

— Ну что делать? Может, возьмём его действительно к себе на первое время, а там посмотрим? – сказала я мужу.

— Возьмём, — сказал муж. – Куда ж его девать?

Но мы не сразу его взяли, сначала один из зятьёв, Сергей, попробовал пристроить осиротевшего вместе с нами пса к своему сослуживцу. Дружок провёл в квартире у этого человека всего одну ночь, но всю ночь просидел у двери, выл и не давал людям спать. А наутро, стоило хозяину только открыть дверь, как он выскочил и рванул в неизвестном направлении. Впрочем, догадаться, в каком, было нетрудно. Изловили его на девятом этаже маминого дома, где он залёг под дверью и не подпускал к себе даже хорошо знакомых ему соседей. Они‑то и позвонили:

— Вы там Дружка не ищете? Он здесь, в подъезде.

Тут уж ничего не оставалось делать, и мы с мужем забрали его к себе. Первое время я ухаживала за ним так осторожно, с таким страхом, какой бывает у молодой мамы, когда ей в руки отдают новорождённого первенца. Боишься кормить, боишься купать – всего боишься, а вдруг что‑то сделаешь не так и повредишь этому беспомощному и бессловесному существу, которое не может само за себя постоять. Постепенно я всему научилась, стала привыкать к постоянному присутствию рядом со мной собаки и в общении с ней даже открыла для себя некую прежде мне неведомую сторону жизни.

— Дружок – это новая реальность моего бытия, — говорила я теперь.

Особенно нравилось мне гулять с ним по дворам и улицам нашего микрорайона. Дружок бежал впереди, совал свой нос под каждый куст и в каждую дырку, его белый, фонтанчиком хвостик мерно колыхался перед моими глазами, вызывая у меня умиление, сравнимое разве что с тем, которое я испытывала когда‑то, выводя на прогулку своего только начавшего ходить ребёнка.

Между тем, Дружок с первых же дней развил бешеную активность в отношении собак противоположного пола, то есть, проще говоря, сучек. Когда я в первый раз увидела, как он с разбегу врезался в целую свору псов, водивших «свадьбу» вокруг какой‑то загулявшей в свой срок дворняжки, я в ужасе зажмурила глаза, потому что предотвратить ничего уже не могла и была уверена, что псы его сейчас разорвут на части. Но через минуту, не услышав никакого визга и рыка, я глаза открыла и обнаружила, что все собаки, включая двух здоровенных бродяг, разбежались, а Дружок загнал эту жучку под самую стену дома и уже делает своё дело.

— Ну, Дружбан, ты силён! – зауважал его мой муж, которому я рассказала вечером эту историю.

Очень скоро наш Дружок был знаком со всеми окрестными собаками, а я – с их хозяйками, и у меня образовался совершенно новый круг неизбежного ежедневного общения. Хочешь – не хочешь, а два раза в день, утром и вечером, выйти с этим барбосом надо.

— Ничего, тебе полезно больше двигаться и больше бывать на воздухе, — говорил муж. – Не все же за письменным столом сидеть.

Как‑то раз, рано–рано утром, часов в шесть (мы ещё спали), раздался телефонный звонок, муж снял трубку и услышал женский голос, который произнёс два совершенно непонятных для него слова:

— Рамона родила.

— Что? – переспросил муж.

— Рамона только что родила, — сообщил женский голос.

— А я при чём? – спросил муж и положил трубку.

— Кто это? – поинтересовалась я.

— Понятия не имею, сказали, что какая‑то Рамона родила.

Я так и подскочила.

— Да это же! Да это ж нашего Дружка… В общем, я тебя поздравляю, наш Дружок стал папой!

Сама я к этому событию отнеслась со всей ответственностью, как если бы у меня лично родились внуки. Взяла бутылку шампанского и коробку конфет для хозяйки, палочку колбаски для собачки–мамы и банку сгущёнки для новорождённых щенят и вместе с Дружком, которым я в этот момент чрезвычайно гордилась, отправилась в гости. Хозяйка Наташа, женщина одного со мной возраста, живущая в общежитии и одна воспитывающая дочь, встретила нас радушно (это она звонила нам чуть свет), а вот Рамона – довольно агрессивно, к щенкам не подпускала, скалила зубы и рычала. Дружок повёл себя и вовсе странно – постарался побыстрее улизнуть в оставшуюся открытой дверь. Пришлось передать гостинцы из рук в руки и ретироваться.