Наконец Нелле подсказали телефон какой‑то женщины, у которой девочка учится в музыкальной школе, а инструмент купить не на что, она позвонила и предложила ей поехать по такому‑то адресу и забрать пианино.

— Вызовете мастера, он вам его настроит, и будет ещё играть, оно хорошее пианино, — объясняла Нелля.

— Да у меня денег совсем нет, сколько вы за него хотите? — спрашивает эта женщина.

И Нелля отвечает, что нисколько мы не хотим, так забирайте, мы вам ещё спасибо скажем, потому что сердце кровью обливается, как подумаем, что оно там стоит в подъезде. Женщина обрадовалась, и в тот же день пианино снесли на руках с 9–го этажа и увезли в неизвестном направлении.

Дома я стала разбирать мамины бумаги, извлечённые из разных ящиков и торопливо сваленные в одну коробку. Всё перемешалось – трудовая книжка, партбилет, удостоверения — ветерана труда и пенсионное, старые почётные грамоты и благодарности, книжка квартплаты, письма от тёти Инны из Белгорода–Днестровского и Аллочкины с Камчатки, Женин табель успеваемости за первый класс, газета с моей первой публикацией, письмо от Антоши из пионерлагеря, квитанции за газ, вырезки из газет с кулинарными рецептами… И вдруг наткнулась на сложенный вдвое листок. Развернула, там всего две строчки, в столбик, как начало стихотворения:

Бедная мамочка, что это она? Зачем? И главное – когда? Давно, или, когда уже слегла? Я тихо поплакала над этой бумажкой, потом сложила все назад в коробку, заклеила скотчем и задвинула в дальний угол шкафа.

Всё. Хватит. Надо жить дальше.

— Дружок! Дружок! — кричу я, высунувшись из окна кухни. — Домой!

Никого не видно на узкой асфальтовой дорожке, ведущей сверху, от магазина, к нашему дому. Но проходит минуты две–три, и откуда‑то из‑за гаражей выскакивает и несётся, сломя голову, так, что уши развеваются, белый, лохматый пёс.

— Домой, домой! — подгоняю я, чтобы он не передумал и не увильнул перед самым подъездом в сторону.

Он забегает в подъезд, проносится мимо лифта на лестницу и пулей взлетает на четвёртый этаж. Я открываю ему дверь и говорю:

— Вот молодец, вот хорошая собачка!

Звать его с улицы приходится только в те дни, когда в одном из соседних домов загуляет какая‑нибудь сучка. Тогда мой Дружок заступает у её подъезда на «боевое дежурство» и караулит. Причём неважно, какой эта собачка породы и какого роста, он любит их всех без разбора и очень многих весьма успешно, судя по тому количеству похожих на него – белых с непременным черным пятном на боку – щенков, которые бегают в нашем микрорайоне. Иногда мои призывы из окна кухни не дают никакого результата, тогда я сама иду на поиски.

— Вы не Дружка ищете? — спрашивает совершенно незнакомая женщина. — Он был в нашем доме, на 11–м этаже.

Его все тут знают.

— Ваш Дружок садился в автобус на остановке «Горбольница».

— Что вы говорите? И сел?

— Нет, его отогнали.

Вот бродяга! Это он за какой‑нибудь женщиной увязался, у которой собака гуляет.

Но если нигде не пахнет, мой Дружок прибегает домой сам и издаёт у двери один, но громкий «гав!». Я рада и иду открывать. Бывает, что он поранит лапу или погрызётся с другими собаками, тогда, раненый, он не может подниматься по лестнице, а сидит у лифта и ждёт, когда кто‑нибудь будет ехать и его подвезёт. Поскольку Дружок — субъект, всем в нашем доме известный, его без вопросов завозят на наш 4–й этаж.

— Ах, ты мой сладенький! — приговариваю я, моя Дружку лапы в ванной.

— Боже мой! — удивляется Нелля, бывая у нас в гостях. — Кто бы мог подумать, что ты — ты! — будешь так любить эту собаку!

— Не то слово, — добавляет Алексей. — Она его любит больше, чем нас с Алёшкой. Не дай бог на Дружочка голос повысить — бросается, как тигрица.

— Уму непостижимо, — говорит Нелля. — Сколько я свою сестру знаю, она собак всю жизнь терпеть не могла, она их панически боялась. «Светочка не любит собак, не подпускайте собаку к Светочке, она боится!». Уже взрослая тётя была, а как собаку увидит: «Ой! Ай!». А собаки, они же чувствуют, если человек их боится, могут и цапнуть.

— Да уж, — вставляет Алёшка, — сколько я просил купить собаку, когда маленький был. Мама: «Только через мой труп!». Так я же просил добермана или дога, а это что за тварь лохматая, беспородная, а? — он ласково треплет Дружка за ухом.

Мои мужики любят его не меньше, чем я, только показывать не хотят.

— А ты знаешь, почему твоя мама боялась собак? — спрашивает Нелля.

Сейчас последует душещипательная история про маленькую девочку, на целых два года отправленную безжалостными родителями далеко от дома, к тёте с дядей.

— Кстати, почему они тебя тогда отправили к тёте Инне, ты не знаешь?

— По–моему, у них назревал развод.

— Да ты что? А почему я никогда про это не знала?

— Тебе было три года, как ты могла знать?

—Посмотрите на неё! Сама всего на год и два месяца старше меня! Но все про всех знает, откуда — уму непостижимо.

— Так что там насчёт собак было, теть Нель?

— Когда твоя мама жила в Тбилиси, у нашей тёти, её там сильно напугала одна собака — большая такая овчарка, ей было всего четыре года, не овчарке, а твоей маме.

В Тбилиси мы жили на самом верху небольшой горы (скорее холма), в двухэтажном доме, опоясанном на уровне второго этажа открытой деревянной верандой. Внизу, в первом этаже большими многодетными семьями жили курды, наверху сдавалось внаём несколько комнат, одну из которых снимали мои тётя Инна и дядя Саша – в то время студент Тбилисского железнодорожного института.

С горы, на которой стоял наш дом, вели вниз извилистые тропинки, по ним мы бегали наперегонки с соседскими девочками–грузинками. Бежать надо было быстро–быстро, не пропуская ни одного изгиба, и при этом ни разу не упасть. В тот день все дети из нашего дома вдруг разом, как по команде, помчались вниз, под гору. Кто‑то сказал, что приехали на мотоцикле милиционеры, и надо бежать смотреть, что они будут делать. Я была, наверное, самая младшая из всех ребят и прибежала последняя. В коляске мотоцикла сидела огромная немецкая овчарка и смотрела прямо на меня неподвижными жёлтыми глазами. Встретившись с ней взглядом, я успела только развернуться, чтобы бежать назад, в гору, но было поздно. Высоким прыжком взметнулась она из коляски и… И вот я лежу, уткнувшись носом в траву, а сверху разлеглась и влажно дышит мне в затылок здоровенная псина, гораздо длиннее меня. Я даже не помню, укусила ли она меня, скорее всего, нет, она просто увидела бегущую цель и накрыла её до прихода своего хозяина–милиционера. Но это было уже неважно — укусила, не укусила — потому что я всё равно умерла от страха, лёжа под этой собакой. Я и сейчас, хотя прошло много лет, вспоминая об этом, чувствую на себе её тяжесть и словно вижу краем глаза огромную лапу, накрывшую мою ладошку. Потом прибежали милиционеры, оттащили овчарку, а меня на руках отнесли домой. Дети бежали рядом и показывали дорогу.

— С тех пор, — рассказывает Нелля – так, как будто это было с ней или как будто она при этом присутствовала, — наша Светка стала бояться собак. Вот увидит даже вдалеке, на цепи и в наморднике собаку, сразу: «Я туда не пойду, там собака!».

— Все правильно, — соглашаюсь я. — Ты только забыла сказать, что, несмотря на это, в нашем доме всегда жили собаки.

— О! Сколько их перебывало у нас! – говорит Нелля.

Надо сказать, что двор нашего детства был полон всякой живности. Тогда ещё не было моды держать в квартирах породистых кошек и собак, но беспородные твари жили и плодились во дворах в больших количествах. Ещё не было моды заводить в квартирах попугайчиков, но на крышах сохранились кое–где голубятни, и, когда их открывали, над домами взмывало и кружило живое бело–сизо–голубое облако. А по огородам свободно разгуливали куры, петухи, гуси, утки и даже индюки. Душным летним вечером на дорожку перед домом могла выскочить и сидеть неподвижно серо–зелёная лягушка, и все знали, что это – к дождю. А после дождя по садовым дорожкам и даже по асфальту змеились блестящие темно–розовые червяки, которых дети собирали в банки, чтобы отдать отцам, идущим на рыбалку.