— Проводи человека к нашей постоялице. Только я вас хочу предупредить, — обернулась она к В. В. – Если она не станет с вами говорить, вы не удивляйтесь и не сердитесь…

— Разберёмся! – второпях В. В. споткнулся о высокий порог, но даже не заметил этого.

Вслед за семенящей впереди Настей он обогнул дом у которого с тыльной стороны оказался другой вход с таким же крыльцом и тремя деревянными ступеньками.

— Здесь, – сказала Настя и тут же исчезла, а он остался стоять перед крыльцом, не решаясь войти. Что за картина ждёт его там, внутри? Сидит ли там за убогим столиком, при свете свечи (впрочем, на дворе ещё светло, какая свеча!) его Руся и читает, к примеру, Библию, или стоит на коленях перед висящей в углу иконой и молится? А может, лежит, больная и немощная, одурманенная странно улыбчивой матушкой и ничего уже сама про себя не помнит и не знает? Да нет, отогнал он дурные мысли, не секта же здесь, а дом священника провославной церкви. Тем более непонятно, чего её сюда занесло, что она здесь забыла. Он так долго её искал (на самом деле всего‑то четыре дня), и вот теперь, надо только открыть дверь и войти, и весь этот ужас последних дней кончится, все разъяснится, и они снова будут вместе, и он сразу же увезёт её в Москву, и больше никогда, никуда одну не отпустит.

Он сделал глубокий вдох и поднялся на крыльцо. Незапертая дверь легко поддалась, он сначала просунул голову, потом открыл дверь пошире и вошёл. В единственной комнатке стояла у окна совсем узкая кровать, покрытая похожим на солдатское одеялом, рядом небольшой столик и стул. На другом стуле, в углу лежали какие‑то вещи, мимоходом взглянув на которые, В. В. зацепил взглядом знакомую шерстяную накидку и только теперь окончательно поверил, что Руся здесь. Комната, между тем, была пуста. «Может, в лесу гуляет», — вспомнил он слова матушки, и решил, что никуда из этой комнаты не уйдёт, а сядет тут, на этот стул и будет ждать.

Ждать пришлось недолго, может, полчаса. Сначала он сидел и просто оглядывал комнату, не понимая, как здесь вообще можно жить и как может жить здесь привыкшая к комфорту Руся. Потом он заметил, что у стола есть выдвижной ящик, открыл его и увидел ключи от машины и толстую тетрадь в коленкоре. Он достал её, осторожно, словно боясь чего‑то, открыл на первой странице и прочёл:

«Моя дорогая девочка! Я начинаю эти записки, когда до твоего рождения остается…».

Удивлённый, В. В. поднял от тетради глаза и мельком взглянул в окно. По двору со стороны леса шла Руся. На ней была простая юбка и кофточка, на голове – светлая косынка, завязанная концами на затылке. Она несла букет из жёлто–багровых листьев, лицо её было свежее, румяное и какое‑то безмятежное, давно он не видел её такой, даже, когда отдыхали они, бывало, в Ницце или в Карловых Варах, всегда оставалось на её лице выражение усталости и неудовлетворённости, а тут… Она прошла совсем близко, под окном, и он услышал, что она тихонько напевает, даже не напевает, а просто так, без слов, мурлычет какую‑то мелодию.

Всё стало ясно ему, и сразу отлегло от сердца. Он даже пожалел, что вошёл сюда и уже готов был уйти, уехать, не встречаясь с ней, не тревожа её, и спокойно ждать, пока она сама захочет вернуться. Но было поздно. Вот сейчас она войдёт, увидит его, и весь этот мир, который она сама себе придумала и устроила, разрушится. Что он скажет ей? Что она ему ответит?

В. В. сунул тетрадь назад, в ящик, а ключи от «Хонды» забрал и положил в карман.

Руся вошла, увидела его, замерла в дверях и через секунду оказалась в железных объятьях. Словно опасаясь, что она вырвется и убежит, В. В. держал крепко, делая ей даже больно. И не целовал, а только слегка касался прохладной щеки, лба, глаз, шептал в ухо:

— Наконец‑то, наконец‑то…

Руся молчала.

Он отстранился, посмотрел внимательно:

— С тобой все в порядке?

Она кивнула.

— Что ты здесь делаешь? Мы чуть с ума не сошли все…

Она отвернулась, вздохнула.

— Ладно, не хочешь, не говори, поедем отсюда, дома все расскажешь.

Руся покачала головой.

— Что? Не поедешь? Ты хочешь здесь остаться?

Она кивнула.

— Ты… что… бросила нас?

Она замотала головой.

— Тогда в чём же дело? Там Ванька, девчонки, все тебя ждут, не дури, поехали!..

Руся заплакала.

В. В. усадил её на кровать, она не сопротивлялась, на лице её, ещё несколько минут назад безмятежно–счастливом, застыла теперь гримаса отчаяния, и видно было, что в ней борются сейчас две силы: одна, такая естественная, толкает её броситься на шею мужу и уехать с ним, а другая, непонятная пока В. В., удерживает её в этой келье, в этом упрямом молчании.

Раздался негромкий стук, и вошла матушка Гаврилия.

— Что вы с ней сделали? – грозно спросил у неё В. В. – Почему она такая?

Матушка посмотрела на Русю:

— Могу я сказать?

Та кивнула.

— Пойдёмте, я вам всё объясню, пусть она успокоится.

«Какого чёрта!» – хотелось крикнуть В. В., но он послушно вышел за матушкой, однако, дальше крыльца не пошёл, боясь потерять Русю из виду, боясь, что она опять куда‑нибудь исчезнет. Тут, у крыльца, он узнал, что Руся, оказывается, дала обет молчания.

В другое время, услышав такие слова, он бы только рассмеялся: кто? Руся? обет молчания? Да она и полчаса не выдержит, чтобы не поговорить! Бывало, поссорятся из‑за какой‑нибудь мелочи, надуются друг на друга и разойдутся по углам, и Руся скажет: все, я с тобой не разговариваю! Но проходит полчаса, от силы час, и она уже идёт и смеётся и говорит: я больше не могу, давай мириться!

Но сейчас он не у себя дома, на диване, и Руся не в соседней комнате, кругом лес, позади – монастырь недостроенный и церковь, а здесь, на берегу реки – чужой дом и незнакомая молодая женщина, называющая себя матушкой… Если уж занесло сюда сначала Русю, а потом и его, то ничему удивляться не приходится. Обет так обет, после будем разбираться, почему и зачем.

— И давно она молчит?

— С воскресенья, мы только вечером немного поговорили, чаю вместе попили, а наутро она уже все, замолчала… Вы меня не узнали… ведь не узнали? А я вас помню. Я ещё маленькая была, когда вы стали к тёте Русе приходить. Я – Вера Пономарева, помните?

Тут только В. В. разглядел в матушке Гаврилии застенчивую и тихую дочку соседки по старой Русиной квартире.

— Так это вы её сюда заманили? Зачем?

— Нет, что вы, она сама, сама. Она хотела в монастыре пожить, да не положено это. А сюда как пришла, сразу сказала: какое место замечательное, ни телефона, ни телевизора, ни людей, тишина, покой… Можно, говорит, я у тебя немного поживу? Хочу, чтобы меня никто не трогал, и я никого не видела и ни с кем не разговаривала. Я столько за свою жизнь наговорила всего, что хочется хоть немного помолчать. И потом она что‑то пишет там вечерами, я не знаю, не спрашивала.

— А вы можете с неё этот обет снять?

Вера покачала головой.

— Знаете что? Не терзайте её, пусть у меня поживёт, я за ней присмотрю, ничего плохого с ней здесь не случится. Она ведь и просилась недельки на две всего, вот и пусть. Потом приедете за ней.

Возможно, она права. Но и его надо понять. После всего, что он пережил за последние дни…

— Нет, — отрезал В. В., — я её здесь не оставлю. Хочет молчать, пусть молчит, только не здесь, дома. Спасибо вам, но мы как‑нибудь сами разберёмся.

Руся сидела на кровати в той же позе, в которой он её оставил. Он подошёл, снял с неё косынку, погладил по коротко стриженным волосам, сел рядом. В молчании они просидели довольно долго, уже стало смеркаться за окном.

Наконец она встала, достала из ящика стола листок бумаги и что‑то написала на нём. В. В., наклонившись к столу, прочитал:

«Я всех вас люблю и скоро к вам вернусь».

Его задело это «всех», ну, да ладно. Он поцеловал её и вышел.

На обратном пути вместе с Ваней они заглянули в новый храм, Ваня поставил свечи Богородице, а В. В. спросил батюшку и молча отдал ему все деньги, которые были у него в портмоне.