— А что вы делали так поздно на студии?

— У нас последний новостной выпуск в половине десятого, а потом… отношения выясняла с одним молодым человеком.

— Молодой человек с вами работает?

— Да, оператором, но я бы не хотела…

— Я вас пока и не спрашиваю. Значит, она подъехала к студии. Дальше что?

— Я вышла, села в машину, и мы поехали.

— Куда?

— Вообще‑то Слава хотела меня к себе забрать, но у меня там…. котёнок дома один, поэтому поехали ко мне.

— А оператор?

Оказывается, тот ещё раньше уехал, на своей машине, после чего она Славе и позвонила.

— Где вы живёте?

Тамара назвала адрес. Это был район хрущевских пятиэтажек. Лёня представил себе реакцию В. В., когда тот узнает, что его Мируся по ночам с подругой шарится в таком районе, это ж надо было где‑то машину оставить, в подъезд войти, грязный, без лифта, с какими‑нибудь бомжами на чердаке… Котёнок у неё один! Ну, бабы…

— Так, приехали к вам, и что?

— И проговорили часов, наверное, до трёх. Я более или менее успокоилась, а Слава, наоборот, очень устала. Я постелила ей на диване и пошла спать, утром встаю – её уже нет.

— То есть вы не знаете, в котором часу она от вас уехала?

— Знаю, она будильник на шесть ставила.

— Зачем так рано?

— По–моему, она ещё куда‑то ехать собиралась, сказала: надо переодеться и заправиться.

— А куда, не сказала?

Тамара покачала головой, потом тревожно взглянула на Лёню, словно о чём‑то, наконец, догадалась.

— А что, она до сих пор не вернулась?

Захаров не ответил.

— Это я виновата. Это из‑за меня она не отдохнула с дороги, не выспалась, а утром опять поехала… Она хоть не уснула за рулём?

— Не знаю, — сухо ответил Лёня и хотел было попрощаться, но вдруг подумал, что эта Тамара должна бы знать о Мирославе гораздо больше, ведь они подруги, а подруги, бывает, знают то, чего не знают мужья.

— Пожалуй, я вас задержу ещё немного.

И Захаров стал методично выпытывать всё, что Тамара знала и могла рассказать.

А что она знала? И что могла рассказать?

Когда‑то давно, сто лет назад, они учились вместе на факультете журналистики. Их было трое – Мирослава, которую они сразу стали звать просто Славой, Таня и Тамара. Слава, в свою очередь, звала её не иначе, как Томчик. Таня канула очень давно, почти сразу после окончания, вышла замуж, муж попался зловредный, первое, что сделал, отсек всех подруг, поначалу они ещё как‑то перезванивались, а потом постепенно заглохло. И где она сейчас и что с ней – они не знали. Потом и Томчик вышла замуж за военного и уехала с мужем на Север. И тоже оборвалась связь. И только спустя лет, наверное, двадцать, когда она, уже разведённая, вернулась с двумя великовозрастными детьми домой, в приморский город С., где жили её родители, они встретились почти случайно со Славой и с тех пор поддерживали отношения, но не слишком тесные. Слава теперь жила в Москве, а сюда лишь наезжала время от времени. Томчик, растерявшая за прошедшую жизнь многих друзей и подруг, тянулась к ней, зазывала к себе, названивала, в том числе и в Москву, заезжала сама, когда случалось ей бывать в столице. Слава встречала её ровно, приветливо, но как‑то отстранённо, будто ей всегда немножко не до неё, будто та позвонила и заехала не очень вовремя, нарушив какие‑то её планы и помешав каким‑то её занятиям. Дорожа хотя бы и такими отношениями, Томчик терпела и не обижалась, полагая, что новых подруг в таком возрасте уже не бывает и надо поэтому беречь тех, кто остался. Была, конечно, и другая причина дорожить подругой и больше уже не терять с ней связь, причина эта заключалась в муже Славы Владимире Васильевиче. К нему можно было обратиться (через подругу, разумеется) в каких‑то крайних обстоятельствах, что Томчик периодически и делала, шла ли речь об устройстве на операцию для матери или приличной работе для дочки, да и денег можно было иногда перехватить на ремонт или свадьбу сына (материальные возможности подруг были теперь несравнимы). Слава никогда не отказывала, всегда сочувственно выслушивала и говорила:

— Хорошо, я спрошу у Володи.

И всё устраивалось. Но Томчику было бы неприятно думать, что она дружит с этой семьёй из‑за таких случаев, нет, она действительно по–своему любила старую университетскую подругу и даже, пожалуй, пожертвовала бы этой перепадавшей ей время от времени помощью ради более тёплых и душевных с ней отношений, но тут ничего поделать было нельзя. Слава, бывшая в молодости настолько откровенной, что абсолютно все про себя выбалтывала подружкам, теперь не любила ничего рассказывать о своей жизни, так, какие‑то незначительные мелочи – куда ездили, куда ещё собираются. Она также не любила выслушивать россказни Томчика о мужиках, ненадолго появлявшихся и исчезавших из её жизни.

Томчик была тот тип женщины, которой всегда, в любом возрасте и в любых обстоятельствах жизни необходимо, чтобы её любили. Если она замужем, то обязательно заводит ещё и любовника. Если нет – тем более заводит, при этом всячески пытается его на себе женить. Если любовник бросает её, она переживает бурно, но недолго, и скоро опять влюблена. В любви она самоотверженна и бескорыстна, готова кормить, поить, одевать и ничего за это не требовать, только люби. Таких женщин называют «озабоченными». Но в случае с Томчиком это была даже не «озабоченность», а скорее любвеобильность, просто в ней накопилось (а может, она с этим родилась) столько любви, что её постоянно надо было на кого‑то изливать. Она бы и на одного–единственного мужчину излила весь свой запас любви, если бы хоть один мог это выдержать. Но долго не выдерживал никто.

Каждого следующего любовника Томчик считала последним в своей жизни, веря, что наконец‑то встретила того, кого ей надо, и что уж с ним‑то точно доживёт до старости. Спустя время, наступал очередной облом. Тогда она бросалась к Славе, рыдала, кляла неблагодарного и спрашивала совета, как ей теперь быть и что делать.

Слава подругу ругала, но и жалела, говоря:

— Ну почему ты такая наивная, такая доверчивая, ну, что ты перед ними унижаешься, выпрашиваешь у них эту любовь несчастную? Да разве это главное в жизни?

— А разве нет? – удивлялась Томчик.

— Нет, конечно.

— А что же тогда главное?

Слава пыталась объяснять и выходило, по её разумению, что главное – это то, от чего женщина получает самое большое в жизни удовольствие, как, например, великая актриса от игры на сцене, как великая правительница от занятий государственными делами…

— У–у…. – отмахивалась Томчик. – То великие! А я – обыкновенная женщина, и самое большое удовольствие получаю от любви.

— Ну и дура, — говорила Слава беззлобно. –Тогда продолжай в том же духе и не спрашивай у меня, что тебе делать.

Томчик не обижалась, она считала, что просто они слишком разные со Славой, и судьба у них разная. Сказать, что она завидовала подруге, было бы слишком просто и не очень точно. Её отношение к тому, как теперь жила и что имела Слава, было сложным и противоречивым. С одной стороны, она совершенно искренне радовалась за неё и даже в каком‑то смысле гордилась, что состоит у неё в подругах. С другой, будучи человеком по–житейски проницательным, она не могла не замечать, что сама Слава никакой особой радости по поводу своего теперешнего благополучия не испытывает, напротив, часто что‑то гнетёт и тревожит её, и эта тревога невольно передавалась Томчику, когда она бывала у них в доме. Она много думала о причинах такого странного состояния подруги. Будь она на её месте, она бы вела себя совсем иначе. Как? Да она бы просто жила, ни о чём не думала и наслаждалась жизнью по полной программе. Спрашивается, что ещё женщине в таком уже возрасте надо? Муж есть? Есть. Хороший муж? Да это золото, а не муж! Любит? Ещё как любит. Поначалу, когда Томчик только познакомилась с В. В., она ещё сомневалась на этот счёт, но, приглядевшись, поняла, что это тот самый редкий случай, когда сомневаться не приходится, и вот в этом‑то одном она действительно завидовала подруге и даже не раз признавалась ей в этом. О таком муже все мечтают, да мало кому достаётся. Вот Славке достался, а она и не ценит, то есть ценит, конечно, но принимает как должное. Как человек поживший и в житейских делах опытный, Томчик знала и понимала: когда слишком хорошо – это тоже плохо. Всякое бывает, и все ещё может быть, то есть ничто не даётся навечно. Сегодня так, а завтра может стать совсем иначе. Случись что с Владимиром Васильевичем – ну, там, с должности снимут или, не дай Бог… Что тогда будет со Славой? Ведь она уже лет, наверное, семь, как не работает, сидит дома, нет, она, конечно, не сидит, а мотается туда–сюда, на ней дом и вся их многочисленная родня, кроме того, она что‑то пишет, но писанием сейчас не проживёшь, уж это‑то Томчик знает. В общем, все у них хорошо, пока у него хорошо. А в наше время ни от чего зарекаться нельзя. И не такие падали с небес. Тьфу, тьфу, тьфу, конечно… Она не враг им, и ничего такого не желает даже в мыслях. Она просто рассуждает, глядя на свою подругу. И когда она таким вот образом рассуждает, она чувствует себя – в своей двухкомнатной приватизированной квартире и на своей должности редактора телевизионных новостей – увереннее и защищённее Мирославы, потому что она ни от кого не зависит, ни от какого мужа, ни от какого мужика, только сама от себя.