Золотой век русского романа берет свое начало около 1850 года, когда на литературную сцену вышли два наиболее одаренных романиста в истории мировой литературы — Толстой и Достоевский. Оба писателя создавали романы скорее «объясняющего», нежели «описательного» характера. В действительности Толстому принадлежит заслуга первого романиста, поставившего в своих многочисленных произведениях вопросы: «Кто я есть?», «Зачем я здесь живу?», «В чем предназначение человеческого бытия?». Герои романа «Война и мир» Пьер Безухов и князь Андрей, а также Левин из «Анны Карениной» постоянно задают себе эти вопросы. Впрочем, ответ на них самого Толстого чрезвычайно близок позиции Руссо: человечество должно вернуться к природной простоте, всецело заняться крестьянским трудом, довольствуясь лишь элементарным образованием в духе новозаветной доктрины. Одновременно романы Толстого обладают той художественной широтой, которой всегда не хватало французским романистам. Сюжет «Анны Карениной» практически полностью совпадает с сюжетом «Госпожи Бовари», и ее героиня, также вставшая на путь супружеской измены, в конце романа кончает жизнь самоубийством; но вы не найдете у Толстого ни тени той удушающей, почти садистской атмосферы, которой наполнен роман Флобера. Книги Толстого словно дышат свежим ветром. Однако увлечение собственным «ответом» на вечные вопросы человеческого бытия постепенно превратилось у Толстого в излишнее морализаторство, особенно усиленное к концу его жизни; поэтому художественная жизненность его позднего романа «Воскресение» была полностью сведена на нет. В романе рассказывалась история кающегося грешника и обманутой им девушки.
В романах Достоевского мы встречаем еще большую одержимость вечными вопросами бытия, чем у Толстого. Еще ни в одном романе проблемы человеческой судьбы, свободы, Бога и дьявола не были представлены с такой силой и ясностью, как в его произведениях. Роман «Преступление и наказание» представляет собой вариацию на тему шиллеровских «Разбойников»: имеет ли право человек совершать преступления во имя нравственной свободы? К сожалению, сам Достоевский был предрасположен к неврастении, обусловленной его повышенный чувством собственной вины, — обстоятельство, мало способствующее писателю для раскрытия проблемы человеческой свободы. На деле это проявилось в том, что герои Достоевского испытывали постоянную тягу к самоочищению через собственное страдание; так, к примеру, в «Братьях Карамазовых» совершенно невиновный человек готов провести остаток жизни в тюрьме, воспринимая это как наказание за ненависть к своему отцу — человеку во всех отношениях недостойному и порочному. Как никто из романистов, Достоевский сумел максимально приблизиться к пониманию основного вопроса человеческой свободы; но его собственная позиция вечно кающегося мазохиста привела писателя к тому, что ответ на этот вопрос он мог увидеть лишь в человеческом страдании.
Вслед за Достоевским русские писатели продолжили разработку указанных выше проблем человеческого существования; впрочем, в их романах уже отсутствовала та почти безумная одержимость поставленным вопросом, с какой писали Толстой и Достоевский; ответы же на него большей частью были отрицательными. Так, в рассказах и пьесах Чехова показана судьба честных, порядочных людей, которые полностью погружены в рутину жизни, чувствуя при этом перед ней свое полное бессилие. Великолепные рассказы одного из самых ярких пессимистов в истории литературы Леонида Андреева основаны на убеждении, что человеческая жизнь полностью бессмысленна и совершенно «абсурдна» (в том смысле, в котором впоследствии это слово используют экзистенциалисты). В центре произведений религиозного мистика Дмитрия Мережковского оказалась проблема противоречий и антиномий человеческого бытия: духа и природы, Христа и Антихриста, иллюзии и реальности; несомненного внимания со стороны читателей заслуживает цикл его исторических романов, рассказывающий об императоре Юлиане Отступнике, Леонардо да Винчи и Петре Великом; однако Мережковский так и остался на уровне своих антиномий, не будучи в силах дать на них собственный ответ. Некоторое время спустя на авансцену выходит Михаил Арцыбашев, претендовавший на то, чтобы стать великим писателем в истории русской литературы; его первый роман «Санин» (1907) потряс читающую публику своей проповедью в духе здорового сенсуализма и ницшеанской свободы бытия вне каких бы то ни было моральных норм. Не испытывая ни тени смущения, герой романа бросает на могиле своего друга, покончившего жизнь самоубийством: «Одним дураком на свете меньше». Но Арцыбашев не смог найти в себе силы продолжить свой художественный поиск. Подобно романам Мопассана, все большее место у него стала занимать тема сексуального обольщения, описывающая равные способности как женщины, так и мужчины причинять друг другу боль. Писатель скончался в 1927 году, в то время как в 1912 году вышел в свет его последний роман «У последней черты»; роман рассказывал об унылой жизни в провинциальном городке, где большинство действующих лиц кончают жизнь самоубийством. Арцыбашев, вероятно, представляет собой один из наиболее интересных случаев художественного и духовного банкротства в истории мировой литературы.
Уже в произведениях Андреева и Арцыбашева видны прозрения о грядущей революции и последствиях, из нее вытекающих. С установлением советской власти русские писатели быстро сменили амплуа авторов «объясняющих» романов на роль творцов романов «описательных». Ярким образчиком подобного творчества стали произведения Максима Горького — автора блестящих рассказов, в центре которых всегда стояла проблема социальной революции. В произведениях Горького заметно большое количество тех же просчетов и достоинств, что и у американского писателя Джека Лондона; он также любил писать о вольном человеке, о рабочих, о бродягах и проститутках. Однако в силу излишней политической направленности его книги страдают порой явной односторонностью, что позволяет им занять место не столько в истории литературы, сколько в истории социалистического государства. Этот вывод справедлив для большинства советских писателей: Алексея Толстого, Михаила Шолохова, Леонида Леонова, Ильи Эренбурга. (Согласно последним исследованиям Александра Солженицына, роман Шолохова «Тихий Дон», считающийся лучшим произведением за всю историю советской литературы, на самом деле большей частью был написан другим писателем по имени Федор Крюков, погибшим от тифа в 1920 году). Пожалуй, единственным исключением в этом ряду имен является Юрий Олеша и его роман «Зависть», ставший единственным крупным произведением этого автора, поскольку власти вскоре запретили ему писать новые романы. Книга вновь обращается к проблеме, знакомой русскому читателю начиная с «Обломова»: идеалист испытывает отвращение перед «реальным миром». Один партийный функционер помогает нищему бродяге выбраться из трущоб и переехать в свою квартиру; однако, несмотря на то, что его благодетель остается очень обходительным с бывшим люмпеном, тот начинает ненавидеть все, что его окружает. Стоило только герою почувствовать никчемность новой жизни, как тотчас его чувство истолковывается окружающими как зависть. Подобную оценку рады были разделить и партийные функционеры, способствовавшие успеху романа Олеши. Но вскоре истинная подоплека романа стала очевидной даже для них: чувство героя — каким бы конченным идеалистом он при этом ни был — не находило своего удовлетворения в здоровом мире социалистического труда, который оказался не в состоянии дать ответ на извечные запросы человеческого существа. Дальнейшим изысканиям Олеши в столь опасной области человеческой души был положен конец со стороны официальных органов коммунистической власти.
Те же сомнения в судьбе индивида в условиях тоталитарного государства мы встречаем в романах Пастернака «Доктор Живаго» и Солженицына «В круге первом» — произведениях авторов, подобно Олеше, пострадавших от притеснения властей. Нельзя назвать эти произведения революционными, ни с точки зрения их литературных достоинств, ни с их идейных позиций. Оба романа лишь отстаивают то мнение, что вопросы человеческого существования более фундаментальны, нежели проблемы «социальной справедливости». Ни Пастернак, ни Солженицын не смели усомниться в необходимой роли социальной справедливости в жизни человека; они лишь настаивали на том, что проблема индивидуальной судьбы с практической точки зрения насущнее для людей. Утверждая это, они во многом повторили то, что уже было сказано Руссо, Гете и Шиллером и что уже тогда считалось самим собой разумеющимся. Таким образом, мы можем подвести своеобразную черту развитию романа: в течение двух столетий своей истории он вернулся к тому же, с чего начинался...
