– Несколько лишних дырок в решете, – пожал плечами Душило. – О твоих подвигах я также наслышан, Нестор. С князем в пути повстречался. С досадой он о тебе отзывался.

– Ничего, перемелется его досада, мука для хлеба будет, – благодушно молвил чернец.

– А я ведь за тобой приехал, Нестор. Собирайся в Переяславль.

– Что мне делать в Переяславле? – опешил книжник.

– Пергамен марать, что ж еще. Не веретеном же трясти.

– Не поеду.

– Янь Вышатич прислал мне грамоту, чтоб я тебя любым средством отсюда выволок. Хоть связанным и в мешке.

– Да какой же я после этого монах? – сердито воскликнул Нестор. – Туда и сюда все время разъезжать – это уж не монах, а бродячее недоумение!

Лечец наложил на рану повязку с целебной мазью. Душило поднялся с земли, потопал ногами. Принял от послушника жбан меда и весь опрокинул в себя.

– Это какой Янь Вышатич? – спросил Олекса, подходя ближе. – Не тот ли, что некогда посрамил мятежных волхвов в Ростовской земле? Да разве он жив еще?

Книжник и боярин дружно повернули к нему головы.

– С чего бы ему помереть? Янь Вышатич крепко скроен. В Киеве тысяцким служит.

– Я думал, – возбужденно произнес попович, – в летописец живым не попадают. В летописце же о нем писано! «Временник, иначе летописание князей и земли русской…» Я читал! Епископ Исайя привез эту книгу в Ростов.

Душило так громко расхохотался, что праздные монахи, стоявшие вокруг, разошлись, осеняясь крестами. Книжник добро улыбался.

– Слышишь, Нестор, – колыхался от смеха боярин, – наш Вышатич теперь не живой и не мертвый, а бессмертный. Не Божьей милостью, а твоей!

Олекса разрумянился.

– Ты тот книжник, что создал летописец?

– Летописец написал мой наставник, игумен Никон, – ответил Нестор. – Я добавил лишь немногое. А если Бог даст, вскоре хочу восполнить его.

Попович неожиданно поклонился монаху до земли.

– Отче, – сказал он, – великую любовь к Русской земле вложил мне в сердце этот летописец. Из-за него и в Киев иду, на князя посмотреть и себя показать, Руси послужить.

– В Переяславль тебе надо, отрок. – Душило стер с лица смех.

– Со мной Добрыня, а ему такой город не ведом, – схитрил Олекса.

– Ну, – молвил старый дружинник, – в общем, собирай свои пергамены, Нестор. Поутру выезжаем.

– Погодите! У нас дело безотлагательное – Добрыню крестить. – Попович умоляюще смотрел на книжника. – А с тобой, отче, хотя б до Киева доехать, рассказы твои послушать.

– Повременим, Душило, – ласково попросил Нестор боярина.

– Меня посадник не велел крестить, – на всякий случай предупредил Медведь.

– Дурак твой посадник, – отозвался Душило. – А почему?

– Я от волшбы рожден. Волхвы говорили, я – Велесов.

– Христос на твоего Велеса плюнет и разотрет, – заверил княж муж. – А волхвам мы еще с Янем Вышатичем бороды выдирали на Белоозере.

– Недовыдрали, – буркнул Добрыня.

После вечерней трапезы с разрешения игумена сидели вчетвером возле кельи Нестора. В самой келье – рубленой клети – не поместились бы. Душило едва пролезал в дверь, о Медведе и говорить нечего. Книжник и Олекса притулились на крылечке, боярину вынесли скамью. Добрыня уселся на земле.

Нестор расспрашивал поповича о Ростове, откуда и сам был родом. Вызнал, помнят ли там о епископе Леонтии, принявшем муку и смерть от язычников, в чести ли держат его могилу. И все ли еще стоит в Чудском конце каменное идолище Велеса. И шумят ли по временам волхвы, баламутя людей. Потом перешел к мирским делам: ладно ли течет жизнь в Ростове, богатеет ли торговля, часто ль купцы ходят к Хвалисскому морю и далее торговать с сарацинами. Посылают ли посадники отроков, по примеру ушлых новгородцев, разведывать новые земли и незнаемые народы на восход – далее черемисы и прочей ростовской чуди, далее булгар. Под конец стали перебирать ростовскую родню. Нестор помянул прадеда, дружинника святого князя Бориса ростовского.

– Как говоришь, отче, было имя твоего родителя?

– В Киеве его звали Захарья Ростовчанин.

Олекса стукнул себя по коленям.

– Ну а в Ростове его звали Захарья Киянин. Он пришел из Киева с женой и двумя детями на будущий год после мятежа тех волхвов, которых извел Янь Вышатич. И помер лишь недавно.

Нестор повздыхал, крестясь и смахивая слезы.

– Не ведаю даже, простил ли меня отец за уход из дома. Хорошо ли ему жилось в Ростове?

– Торговлю со временем широко поставил. С сыном его Доброшкой мы в отрочестве разбивали друг дружке носы. Я хоть и младше, но спуску ему не давал. Теперь он здоровый мужичина, ведет отцову торговлю, семьей оброс.

– Слава богу, – прогудел Душило. – А-то я ведь думал – помру, так и не отдам Захарье долг. Думал, он из-за меня по миру пошел. Теперь гонца в Ростов пошлю, свалю груз с плеч.

Олекса светился от счастья и гордости, что принес столько пользы обоим. Но ему не терпелось говорить о другом.

– Отче, скажи, почему в летописце так мало писано о князе Ярославе? Митрополит Иларион в своем золотом «Слове о Законе и Благодати» назвал этого князя украшением престола земли Русской. Отчего не украсить и летописец его деяниями?

– Игумен Никон, мой учитель, ответил бы тебе так: поспешай медленно, отрок, – с улыбкой молвил Нестор. – Будет и в летописце похвала великому князю.

При имени Ярослава Добрыня насторожился.

– Поведай, отец, – смущенно попросил.

Нестор сходил в келью, вынес лист исписанного пергамена. Изредка заглядывая в него, повел сказ:

– Когда Ярослав был в Новгороде, пришла весть, что печенеги осадили Киев. Ярослав собрал многих воинов, варягов и словен, и пришел к Киеву. А печенегов было без числа. Князь исполчил дружину и встал перед градом. Печенеги пошли на приступ, и была сеча жестокая на месте, где ныне стоит Святая София, митрополия русская, а тогда это было поле за городом. И едва к вечеру одолели русские полки поганых. Побежали печенеги. Одни, убегая, утонули в реках, а остаток их бегает где-то и доныне, если не всех перебили три года назад теребовльский князь Василько с половецкими ханами. А на месте битвы Ярослав заложил церковь Святой Софии и широко отстроил Киев, обвел его стеной с Золотыми воротами. Стала при нем вера христианская плодиться и расширяться…

Добрыня, слушавший со вниманием, ткнул боярина кулаком в бок. Тот похрапывал, свесив на грудь голову.

– Вот за что я на тебя в обиде, Нестор, – спросонья брякнул Душило. – Для чего ты меня осрамил в летописце? На весь свет повестил, как я к ходил к колдуну-чудину и потерял у него свой крест. Хорошо хоть про потерянный меч не заикнулся. Да еще новгородцем меня обозвал!

– Твоего имени я Никону не открыл, – добродушно ответил книжник. – Он и решил, что то был некий новгородец.

Душило опять уронил голову и всхрапнул.

– Отец, – гулко позвал Добрыня, – крести меня. Хочу, чтобы и на мне ваша вера расширилась. И бороды волхвам выдирать тоже хочу.

Нестор обернулся к поповичу, строго посмотрел.

– Почему не объяснил ему, что христианская вера не в выдирании бород язычникам?

– Это он шутит, отче. – Олекса украдкой показал Медведю кулак. – А так он понятливый. Хоть и зверообразный.

…Лесные птицы галдели на разные голоса так оглушительно, что казалось – и они дивятся совершающемуся. В быстром ключе, звеневшем у самой стены монастыря, трижды окунали великих размеров детину, одетого лишь в собственную шерсть. Творили таинство игумен обители и Нестор, имевший сан дьякона. Он же стал крестным отцом. В зрителях поодаль стояли боярин с поповичем. Олекса загодя объяснил Медведю, что христиане называют Велеса сатаной. Потому на требование плюнуть в сатану, отрекаясь от него и всех его дел, Добрыня трижды харкнул так смачно, будто перед ним впрямь стоял кумир скотьего бога.

Окрещеному нарекли царское имя Василий, которое на Руси носили уже не одни лишь князья.