Он не вел передо мной никакой агитации и это было странно. Наверное, очень хотел понравиться.

День получился длинным и ленивым, чего не происходило со мной уже очень давно. Даже недавнее лежание в больнице вышло более насыщенным, наполненным переживаниями и массой новой информации. Но здесь, недалеко от Ташкента, в полуденной жаре, разительно контрастирующей с микроклиматом под густой тенью деревьев, ничего делать не хотелось. Так бы и лежал до глубокого вечера, подобный какому-нибудь средневековому баю, дул бы свой чай, да слушал бы неторопливые побасенки Анищева о великой узбекской, да и вообще — восточной, литературе.

Потом были замечательный плов, шурпа, шашлык, лагман и домлама — хлебосольный хозяин дастархана хотел поразить меня изобилием в самое сердце. Ничего подобного прежде я не ел, а в последние годы окончательно привык к традиционно-нежирной английской кухне.

Но все когда-нибудь кончается, завершился и этот день.

А утром понедельника, стоя над циклопической дырой в земле возле промышленного объекта со странным названием Бесопан, я искренне недоумевал — какому сумасшедшему пришло в голову искать золото и уран посреди пустыни? Кто смог убедить советское руководство, что здесь огромные залежи золота? Кто додумался строить здесь гигантский карьер, с одного края которого едва виден другой, находящийся на расстоянии в четыре километра, а где-то по дну ползают желтые игрушечные экскаваторы и грузовички, оказывающиеся на поверхности БЕЛАЗами весом в сто восемьдесят тонн? Кто решился создавать в этой глуши, где и воды-то практически нет, целый город на пятьдесят тысяч населения, а вместе с ним и огромный обогатительный завод с десятитысячным персоналом? Кто принял решение тащить сюда от самой Аму-Дарьи — за без малого двести километров — нитку водопровода? И разве можно было бы устроить нечто подобное и за столь короткий срок в мире частной инициативы? Да никаких денег не хватит сделать такое!

Я впервые видел вот так перед собою действующий карьер и зрелище было потрясающим.

— Нравится? — спросил меня кто-то из сопровождавшего местного начальства.

Мне называли имена и фамилии, но я не старался запомнить.

Не дожидаясь перевода, а ответил:

— Фантастика! Похоже на Гранд-Каньон, но это сделано руками!

— В Якутии, в Мирном, поглубже будет, но наш гораздо шире и длиннее! — похвалился человек.

— Да нет, Николай Иванович, — вступил в разговор Анищев, и я вспомнил фамилию человека — Кучерский. — Был я недавно в Мирном, сравнивал. Уже не глубже. Уже догнали. По полкилометра и там и здесь. А само золотоносное тело уходит на два километра вниз. Так что здесь еще работать и работать! Думаю, к началу двадцать первого века выйдем на уровни девятиста-тысячи метров.

— Кто это все построил? — я не мог не задать вертящийся на языке вопрос.

Анищев посмотрел вокруг, будто только что все это увидел, и спросил еще одного, совсем рыжего, чем-то похожего на англичанина, грузного человека:

— Виталий Николаевич? Я правильно помню, что первым здесь был Зарапетян?

— Правильно, Владимир Петрович. Не переводите, пожалуйста, — это он к переводчику. — Владимир Петрович, разве можно эти фамилии иностранцам называть?

Анищев на пару секунд изобразил раздумья.

— Думаю, ничего страшного в этом нет, Виталий Николаевич. Нам нужны иностранные инвесторы, и мы не должны скрывать от них все подряд. К тому же Рябев Лев Дмитриевич рекомендовал господина Майнце лучшим образом. Иначе доверия не будет, а без доверия не будет и работы.

— Тогда переводите, — согласно кивнул переводчику Сигедин. — Мы с Николай Иванычем чуть позже приехали. А начинали Зарапетян со Славским. Меня в двадцать семь лет назначили директором этого, — он кивнул на карьер, — хозяйства.

— Мне скоро будет столько же, — сказал я, вызвав смешки у советских начальников. — Скажите, господин Сигедин, почему прежде Советский Союз мог себе позволить возведение вот таких масштабных проектов, а теперь страна рассуждает о необходимости передачи управления ими в частные руки? Почему вы считаете, что частный капитал способен сделать вот такое эффективнее? Вы прочитали об этом в журнале "Огонек"? Или в газете Moscow News? Или в учении Карла Маркса? Разве Зарапетян, Славский, вы, господа Кучерский и Сигедин, работали плохо? Или все же вы работали хорошо? Может быть, среди советских людей не осталось тех, кто хочет и может работать? Остались? Тогда почему сейчас все обстоит так плачевно? В чем здесь дело? Поймите меня правильно — если здесь есть какие-то объективные проблемы, я хочу о них знать до того, как вложу свои деньги. Я ведь капиталист и мне нужна прибыль, а не убытки.

Инициативу сразу перехватил Анищев:

— Я думаю, господин Майнце, это вам лучше объяснили бы в Москве. Мы работаем по-прежнему отлично и выработка золота и… остальных сопутствующих элементов с каждым годом только нарастает, но, к сожалению, мы не располагаем данными о том, как и на что расходуется добытое нами.

Я про себя усмехнулся: это вам Карнаух мог бы замечательно рассказать — как спекулировал вашим золотишком, как потом Внешторг менял заработанные им доллары на хлеб, стремясь выгадать побольше.

Пока Анищев неуклюже отговаривался, я видел, что областные, городские и заводские начальники воротят лица и даже расслышал брошенное кем-то в мой адрес тихое:

— Сопляк!

Мне подумалось, что больший сопляк не тот, кто молод, а тот, кто поступает по-соплячьи, отключив свой мозг и бредя в поводу у далекого кремлевского начальства, даже не представляя и отказываясь представлять, чем кончится эта дорога. Но вслух я ответил Анищеву:

— Наверное, господин Анищев, вы правы. Я все время забываю, что в Советском Союзе плановая экономика и все доходы идут в общий котел, который расходуется потом… не всегда так, как ожидают те, кто его пополняет.

Я ожидал увидеть здесь множество военных, берегущих закрома Родины от шпионов, но к моему удивлению, людей в погонах почти не наблюдалось. Если они и были, то, видимо, старались быть незаметными. Но военизированная охрана в темных форменных тужурках выглядела сурово. Знали, что берегут не верблюжью колючку и поэтому принюхивались ко всем тщательно.

Потом была короткая экскурсия по заводоуправлению и обязательному музею с газетными статьями, фотографиями, орденами и знаменами. А после ознакомления со славным прошлым комбината, мне немножко приоткрыли дверцу в его не менее славное будущее:

— А здесь, на базе нашего ГМЗ будет развернут ювелирный кооператив, — похвалился кто-то из местных начальников. — Мы рассчитываем за счет выпуска ювелирных изделий расширить возможности ОРСа на сто-сто пятьдесят процентов. Работники завода будут обеспечены товарами широкого потребления по доступным ценам.

— А как посмотрит Москва на то, что часть столь нужного стране золота будет выводиться в кооператив? — спросил я.

— О, не беспокойтесь! С Москвой все практически решено и выпуск ювелирки будет происходить из сверхплановой добычи…

— Я правильно понимаю, что это золото будущих периодов, принадлежащее Советскому Союзу, Москва согласна передать в частные руки и не претендует на соответствующую компенсацию? Как это согласуется с советской Конституцией?

— Давайте пройдем в кабинет директора и там детальнее все обсудим? — предложил Анищев и все согласно закивали головами.

В кабинете директора комбината опять предложили чай, а после того, как я отказался и попросил все же объяснить мне, как будет разрешено противоречие в правах собственности на золото, Кучерский вдруг пообещал отдать слиток золота, если я смогу поднять его со стеклянного стола одной рукой при условии, что узкой стороной пирамиды он будет лежать вверх. По лицам присутствующих я догадался, что речь идет о каком-то розыгрыше. Разумеется, я согласился.

Принесли слиток. Не думаю, что это было золото — не стали бы они шутить такими вещами, скорее вольфрам в позолоте с соответствующими клеймами, но вес у этих металлов одинаковый и отличить на глазок невозможно.