Мужчина робко дотронулся до дверного кольца и качнул, вместо того чтобы постучать. Правда, неясный звук все же заставил привратницу выглянуть наружу из крошечного окошечка калитки.
— Чего тебе, сыне?
— Милости прошу, сестра! Уж не откажите, сжальтесь над немощными… Жена только-только от бремени разрешилась, ее с места и сдвинуть-то страшно, а дитенку благословение нужно, как же без благословения? А то еще помрет ненароком да нечистым уйдет… Была б у меня лошадь, я б сюда жену привез, да нет лошади, загрызли волки намедни. Дитенок-то слабенький совсем, болен, должно быть…
— Все в руках божьих, сыне, — благостно ответила привратница, намереваясь захлопнуть окошечко и тем самым отделаться от назойливого просителя.
Таковым всегда отказывали, и вовсе не потому, что сердца монахинь были черствы, как прошлогодние сухари. Исцелить можно было многие болезни, даже вернуть умершего с того света, однако на каждое действие требовались силы. Послушница отдавала больному часть себя, пусть не телесную, но духовные траты тоже требовали восполнения. В частности, долгого и глубокого сна, а потом — добротной сытной пищи, иначе каждой из целительниц хватило бы от силы на десяток чудес.
Этот селянин уж точно не мог заплатить за исполнение своей просьбы достаточную плату, чтобы получить помощь, и Марк уже приготовился стать свидетелем всплеска очередной скорби, но тут за спиной привратницы раздался голос аббатисы:
— И в руках тех, кто смиренно служит господу!
Калитка распахнулась, являя изумленному селянину высокую и все еще очень красивую, несмотря на возраст, женщину в лилово-серебряной мантии.
— Я пришлю к тебе людей. Где твой дом?
— Так в Оглобинке! — не веря собственным глазам и ушам, оживился селянин. — Крайний там дом, с северной стороны. Еще изгородь проломлена посередке.
— Жди завтра. Утром. Придет послушница по имени Эвиэль, она сможет тебе помочь.
— Благодетельница! — Мужчина упал на колени, пытаясь припасть губами к подолу мантии, и аббатиса невольно сделала шаг назад. — Уж я отслужу! Всем, чем скажете!
— Завтра утром, — повторила хозяйка тарнской обители. — Жди.
Селянин послушно кивнул, вскочил на ноги и бодро припустил по дороге обратно в деревню, словно в него только что вдохнули новую жизнь. Впрочем, так и было. Совершилось самое настоящее чудо, и Марк искренне вознес благодарственную молитву Всевышнему. Завтра Эвиэль покинет стены аббатства, и путь к прощению лишится последних преград.
Погруженный в свои мысли охотник уже не прислушивался к разговору привратницы и аббатисы, иначе уловил бы в словах последней весомый повод для тревоги.
— Матушка, мы же никогда раньше…
— Все однажды случается впервые.
— У него же не найдется денег.
— Не все в этом мире меряется звоном монет, Лионелла.
— Но…
— Девочка отправится завтра в эту, как ее? Оглобинку. Это богоугодное дело. И это моя воля. А ты отправишься вместе с ней.
* * *
Где-то далеко за жемчужной дымкой рассветного тумана высокое небо постепенно наливалось лазурью, но Эвиэль могла только вообразить, насколько оно красиво или безобразно, потому что мутная вуаль, висевшая перед глазами, за что-то вновь обиделась на свою хозяйку и не желала стать хоть немного прозрачнее. А увидеть хотелось многое. Стены аббатства, в котором ее приветили и пригрели. Лицо аббатисы, которое непременно должно сиять господней благодатью. Лесные просторы, как говорят, открывающиеся взгляду с внешней галереи. Обо всем этом Эвиэль могла лишь слушать рассказы, неустанно молясь и смиренно прося Всевышнего, чтобы тот снизошел до своей несчастной дочери и даровал ей ясность взгляда.
Впрочем, сама себя несчастной девушка вовсе не считала: так о ней шептались по углам монахини. А для Эвиэль туман, застилающий глаза, был привычнее всех прочих ощущений. В конце концов, она родилась, уже окутанная этой странной завесой. Священник, что присутствовал при родах, а позднее учил девочку первым словам молитвы, говорил, что подобными знаками обычно отмечаются люди, пришедшие в мир, дабы сотворить нечто значительное. Нечто чудесное…
А покуда чудес не было. Была дорога, по которой Эвиэль шла рядом со старой монахиней. Приноравливаться к медленному шагу не требовалось, потому что и сама девушка не могла идти быстро, не видя пути у себя под ногами. Острые камешки то и дело впивались в тонкие подошвы сапожек, не предназначенных для долгих странствий, но болезненное покалывание только лучше помогало Эвиэль осознавать, что происходит.
Она исполняет волю господню! Она исцелит и благословит болящего. Должно быть, вот и начинает сбываться предназначение, которым ее наделили небеса. И никакое ворчание сестры Лионеллы, сколь бы злобным оно ни было, не умалит радость наступившего дня!
* * *
— Осторожнее! Неровен час, завалишься на обочину!
Девушка в синем плаще послушницы повернула голову, посмотрела на монахиню своими ясными, но ничего не видящими глазами и лишь растерянно улыбнулась предупреждению.
Душно. Пыльно. Хорошо еще, солнце не слишком быстро поднимается над головой, иначе шагать по тракту меж полями было бы и вовсе невыносимо. Эх, следовало бы выйти из аббатства еще до рассвета, затемно! Все равно бы ни одной живой души не встретили бы. А что до мертвых…
Сестра Лионелла осенила себя крестом, впрочем, не проникаясь искренним ужасом при воспоминании о бродящей где-то неподалеку нежити, а скорее отдавая дань традиции. Ну, бродит, и что с того? Мертвяк ведь всего один, стало быть, и нападать будет только на того, кто не озаботился попутчиками, а к двоим подойти побоится, пусть даже эти двое — старуха и молодуха, одинаково беспомощные перед лицом любой угрозы.
Да и нечего пугаться мертвых, когда от живых не знаешь чего ждать. Вон, аббатиса вчера сама на себя была не похожа. Какой бес ее дернул откликнуться на прошение того селянина? Ведь должна была отказать, видит Всевышний, должна была! Так нет, поступила наоборот, да еще грозно так приказала… Не видела еще сестра Лионелла такого лица у хозяйки тарнской обители. За все годы верной службы ни разу не видела.
И сопровождения никакого нет. Пусть деревня и недалеко, но ведь не полагается монахиням одним по дорогам ходить. Можно было бы снарядить кого-нибудь в помощь. Селян тех же. Или давешнего сквайра попросить, уж он-то и его люди защитить смогут от любой напасти, что способна приключиться в путешествии. Но нет, словно торопилась аббатиса или не желала никого тревожить попусту.
От дороги в поле сворачивала тропинка, и сестра Лионелла, взяв под руку свою спутницу, двинулась туда, в шелково-острое море травы. Зачем глотать пыль, если можно вдохнуть ароматы раскрывающихся навстречу солнцу цветочных бутонов? Да и к пчелиному жужжанию прислушиваться приятнее, нежели к собственным шаркающим шагам.
Когда-то на этом поле росла рожь, вон кое-где усатые колоски до сих пор виднеются, но подходящего количества рабочих рук, чтобы возделывать эту пашню, давно уже нет в округе. Кое-где по краям селяне еще стараются удерживать землю от запустения, а здесь в синеве васильковых прогалин словно отражается небо. Хотя лучше уж так, а вот в лесу, судя по обрывкам разговоров, все мертвее и мертвее становится, знать бы, почему.
Да, бывает так, что деревья сохнут и земли заболачиваются, но если эта беда и правда наступает на окрестности Амменира, значит, недолго еще здесь жить людям. Придется уходить искать новый дом. И аббатство новое придется искать. Впрочем, сестра Лионелла была уверена, что на ее уже недолгий век хватит и тарнской обители.
На окраине Оглобинки давешний селянин уже ждал монахинь, чуть ли не приплясывая на месте от нетерпения, и в глазах мужичка плескалось самое настоящее счастье. Теперь уже и не важно, удастся излечить болящего ребенка или нет, но всем вокруг, с полагающимися случаю придыханием и благоговением, будет рассказано о великой щедрости матери-аббатисы, откликнувшейся на смиренную просьбу распоследнего бедняка.
