Ботта невозмутимо продолжал свою работу.

Раскопанный им дворец располагался гигантскими террасами. Многочисленные исследователи, прибывшие сюда после первых же сообщений Ботта, пришли к выводу, что это дворец царя Саргона, тот самый, который упоминается в пророчествах Исайи, — летний дворец на окраине Ниневии, своего рода Версаль, гигантский Сан-Суси, сооруженный в 709 году до н. э., после завоевания Вавилона. Стена за стеной поднимались из земли целые дворцы с великолепно разукрашенными порталами, с роскошными помещениями, ходами и залами, гаремом из трех отделений и остатками ступенчатой башни-террасы.

Изобилие рельефов и скульптур было поразительным. Ассирийцев внезапно как бы вырвали из небытия. Здесь были их рисунки, утварь, оружие, они предстали здесь в своей обыденной жизни, на войне, на охоте. Однако оказалось, что извлеченные на поверхность скульптуры, многие их которых были сделаны из хрупкого "восточного алебастра", не выдерживали горячего дыхания пустыни. Эжен Наполеон Фланден, художник по призванию, который приобрел известность своими путешествиями по Ирану, автор многих зарисовок античных изваяний и сооружений, по поручению правительства спешно выехал из Парижа к месту раскопок. Он стал для Ботта тем, кем был Виван Денон для Египетской экспедиции Наполеона. Но если Денон рисовал то, что и после него мог увидеть любой путешественник, Фланден должен был запечатлеть на бумаге то, что гибло у него на глазах.

Ботта удалось погрузить целый ряд находок на плоты. Но Тигр — здесь, в верхнем своем течении еще совершенно дикий, неукротимый горный поток — не захотел смириться с непривычным грузом. Плоты начали крутиться, вертеться, потом, потеряв равновесие, опрокинулись. Так боги и цари Ассирии, только что вырванные из тьмы веков, вновь погрузились в небытие — на этот раз в бурных водах Тигра.

Но Ботта не пал духом. Вниз по реке отправили новый транспорт. Были приняты все меры предосторожности. На этот раз все обошлось благополучно. Драгоценные находки были погружены на корабль, и в один прекрасный день первые ассирийские древности оказались на европейской земле. Двумя-тремя месяцами позднее они уже стояли в Луврском музее в Париже. Ботта приступил к изучению и классификации этих сокровищ. Издание его трудов взяла на себя комиссия из девяти ученых; в ее состав входили наряду с другими Бюрнуф, который вскоре стал одним из самых выдающихся археологов Франции (четверть века спустя Шлиман часто цитирует его в своих трудах, называя его "мой ученый друг"), и некий англичанин по фамилии Лэйярд, слава которого впоследствии затмила славу Ботта — он был его непосредственным продолжателем, и ему суждено было стать одним из самых удачливых исследователей, которые когда-либо рылись в пыли тысячелетий.

Впрочем, Ботта, пионер археологических раскопок на ассирийской земле, тоже не был забыт, и это справедливо: в истории Двуречья он сыграл ту же роль, что Бельцони в Египте, — он был безудержным "копателем", кладоискателем. (И опять-таки француз, консул Виктор Плас, сделал в Ниневии то, что "великий собиратель" Мариэтт сделал в Каире.) Не была забыта и книга Ботта, она принадлежит к числу классических трудов по археологии. Полное ее название — "Памятники Ниневии, открытые и описанные Ботта, измеренные и зарисованные Фланденом" ("Monuments de Ninive decouverts et decrits par Botta, mesureset dessines par Flandin"). Она вышла в свет в 1849–1850 годах пятью томами; в первом и во втором помещены таблицы по архитектуре и скульптуре, в третьем и четвертом — собранные Ботта надписи, в пятом описание находок.

В чьи же руки попала книга Ботта? Кто смог прочитать ее третий и четвертый тома? Кому были понятны собранные там надписи?

История науки свидетельствует о том, что само открытие и практическое его использование нередко бывают изрядно отдалены во времени.

Когда Ботта собирал наряду со скульптурами кирпичи, испещренные странными клинообразными знаками, когда он отдавал эти надписи срисовывать и посылал их в Париж (не имея ни малейшего понятия о том, как читаются эти знаки), несколько ученых в Европе и Передней Азии уже держали в руках ключи к дешифровке этих надписей.

Это может показаться неправдоподобным, однако еще за сорок семь лет до появления книги Ботта эти люди действительно держали в своих руках ключ к дешифровке письменности того царства, которое только теперь благодаря трудам Ботта предстало перед всем миром в своих памятниках и документах. Для того чтобы продвинуться по пути расшифровки, им не хватало лишь более новых, более точных, более многочисленных данных. Основные, наиболее существенные открытия в области расшифровки клинописи были сделаны еще тогда, когда ни одна стена дворца Саргона не появилась из-под земли и мусора тысячелетий, когда о Ниневии, к раскопкам которой только что приступил Лэйярд, было известно лишь то, что рассказывается о ней в Библии. Теперь же, после открытий Ботта, за которыми последовали открытия Лэйярда, обогащенные в свою очередь сведениями, добытыми неким смелым англичанином, спустившимся неподалеку от места раскопок Лэйярда по отвесной скале с помощью системы блоков только лишь для того, чтобы скопировать клинописную надпись, теперь, повторяем мы, новые археологические находки, результаты дешифровки, новые сведения из области языкознания и истории древних народов дали науке за какие-нибудь десять лет так много сведений, что уже к середине века она была полностью подготовлена к обработке любого очередного открытия археологов.

Впрочем, человек, сделавший решающий шаг в расшифровке клинописи, действовал — и это весьма забавно — не из научных побуждений, не из-за научной любознательности. Он был немцем. В 1802 году он служил помощником учителя в городской школе Гетгингена и был подающим надежды молодым человеком двадцати семи лет. Он расшифровал первые десять букв одной клинописной надписи с помощью метода, который во все времена будет считаться гениальным, и сделал это на пари!

Наши первые сведения о существовании клинописных текстов относятся к XVII веку. Первые копии этих надписей отослал в Европу итальянский путешественник Пьетро делла Валле. В 1693 году Эштон привел в "Philosophical Transactions" все строчки, которые скопировал некий Флауер, агент Ост-Индской компании в Персии. Волнующие известия не только о текстах и памятниках, но и о стране и людях тех мест привез Карстен Нибур. Этот ганноверец состоял на службе у Фридриха I Датского. Вместе с другими учеными он в 1760–1767 годах объездил Восток. В течение всего лишь одного года умерли один за другим все участники этой экспедиции, за исключением Нибура. Человек смелый и неустрашимый, он продолжил путешествие один, целым и невредимым возвратился назад и издал книгу "Описание Аравии и других прилегающих к ней стран", — ту самую, которую Наполеон во время египетского похода постоянно носил с собой. Первые копии клинописных текстов попали в Европу различными окольными путями. Это были отдельные фрагменты, искаженные, плохо скопированные (еще в XVIII веке знаменитый английский ориенталист Гайд утверждал, что это не письмена, а узоры на камнях), и большинство их было доставлено вовсе не с ассиро-вавилонской земли в узкогеографическом значении этого понятия — почти все они были сделаны в семи милях северо-восточнее Шираза. Здесь находились гигантские развалины какого-то здания, о котором Нибур с полным основанием говорил как о руинах древнего Персеполя. Эти руины принадлежат цивилизации более поздней, чем та, которую в 40-х годах XIX века обнаружил Ботта. Это остатки гигантского дворца Дария и Ксеркса, который был разрушен Александром Великим во время одного пиршества, "когда он, — как говорит Диодор, — уже не владел собой". Клитарх повторяет этот рассказ и добавляет, что во время пиршества афинская танцовщица Таис в неистовстве танца схватила с алтаря факел и швырнула его между деревянных колонн дворца, а Александр, который был пьян, и его свита лишь последовали ее примеру. (В своей истории эллинизма Дройзен пишет, что в этом рассказе талантливо переплелись правда и вымысел.) Впоследствии в этом дворце правили средневековые эмиры, приверженцы ислама. Позже между его развалинами бродили только овцы. Первые путешественники были нечисты на руку: трудно найти такой музей, где не было бы персепольских рельефов. Фланден и Кост зарисовали руины. Андреас и Штольце сфотографировали их в 1882 году. И так же, как Колизей в Риме, дворец Дария служил каменоломней. В прошлом столетии дворец с каждым десятилетием разрушался все больше и больше. В 1931–1934 годах Эрнст Херцфельд произвел по поручению Восточного института Чикагского университета первое настоящее методическое обследование развалин дворца. Благодаря этому обследованию могли быть приняты эффективные меры к предохранению остатков дворца от дальнейшего разрушения.