Шампольон скончался три года спустя. Смерть его была преждевременной утратой для молодой науки египтологии. Он умер слишком рано и не увидел полного признания своих заслуг. Тотчас после его смерти появился ряд позорных, оскорбительных для наших чувств работ, в частности английских и немецких, в которых его система дешифровки, несмотря на совершенно очевидные положительные результаты, объявлялась продуктом чистой фантазии. Однако он был блестяще реабилитирован Рихардом Лепсиусом, который в 1866 году нашел так называемый Канопский декрет, тоже трехъязычный, полностью подтвердивший правильность метода Шампольона. Наконец, в 1896 году француз Ле Паж Ренуф в речи перед Королевским обществом в Лондоне отвел Шампольону то место, которое он заслужил, — это было сделано шестьдесят четыре года спустя после смерти ученого.

Шампольон открыл тайну египетской письменности. Теперь мог вступить в свои права заступ.

Эта книга — лишь общий обзор; мы идем от вершины к вершине, не имея возможности подолгу останавливаться на кропотливой деятельности кабинетных ученых, к заслугам которых следует отнести каталогизацию, разноску накопленного материала по рубрикам, а также смелые толкования текстов, плодотворные гипотезы и творческие предположения.

Великие открытия в области египтологии периода десятилетий, последовавших за дешифровкой иероглифов, осуществленной Шампольоном, связаны с именами четырех исследователей. Назовем их в той последовательности, которая определяется порядком нашего изложения: итальянец Бельцони собиратель, немец Лепсиус — классификатор, француз Мариэтт — хранитель, англичанин Питри — вычислитель и интерпретатор.

"Один из самых замечательных деятелей во всей истории египтологии" так называет археолог Говард Картер Джованни Баттиста Бельцони (1778–1823), который еще незадолго до своего приезда в Египет выступал как силач в лондонском цирке. Замечание Картера относится скорее к личности Бельцони, чем к его работе. Мы уже упоминали, что в истории археологии дилетанты сыграли выдающуюся роль. Но Бельцони был, пожалуй, среди них одним из наиболее странных.

Отпрыск почтенного римского рода, он родился в Падуе и должен был стать священником или монахом.

Не успев еще облачиться в рясу, он оказался замешанным в политических интригах и предпочел путешествию во всегда готовую к приему посетителей итальянскую тюрьму поездку в Лондон. Сохранилось сообщение о некоем итальянском гиганте и силаче, который "каждый вечер носит на импровизированной сцене целую группу мужчин". Несомненно, что в это время Бельцони был еще весьма далек от археологии. Возможно, впоследствии он изучал механику (впрочем, это могло быть и шарлатанством), но, во всяком случае, в 1815 году он пытается найти счастье в Египте, предлагая там механическое водяное колесо, которое якобы может заменить местным жителям четыре обычных водочерпальных колеса. Так или иначе, он, очевидно, был ловким человеком, ибо ему удается добиться разрешения продемонстрировать свою модель во дворце Мухаммеда Али, весьма опасного человека, который в то время находился еще на первых ступенях той лестницы успеха, продвигаясь по которой бедняк албанец, впоследствии торговец кофе, затем полководец и паша, стал властителем Египта, части Сирии и Аравии. Когда Бельдони прибыл к нему, Мухаммед Али уже десять лет занимал место изгнанного турецкого губернатора и был утвержденным Турцией пашой. Он дважды наголову разбил английские войска и учинил крупнейшую в истории резню; своим политическим разногласиям с мамелюками он положил конец, пригласив к себе в Каир на обед четыреста восемьдесят беев и перебив их всех там. Но, как бы то ни было, Мухаммед Али, в общем, как мы видели, человек, не чуждый прогрессу, не дал себя увлечь водяным колесом. Бельцони же тем временем успел при посредстве швейцарца Буркгардта, путешественника по Африке, представиться британскому генеральному консулу в Египте Солту и подрядился доставить гигантскую статую Рамсеса II, ныне хранящуюся в Британском музее, из Луксора в Александрию.

Последующие пять лет его жизни были отданы коллекционированию. Вначале он это делал для Солта, потом начал работать сам на себя. Он собирал все, что попадалось под руку: от скарабеев до обелисков. (Однажды один обелиск упал при транспортировке в Нил, он выудил его обратно.) Он делал это в те годы, когда Египет, самое гигантское кладбище древностей на свете, подвергался хищническому разграблению, когда без малейшего колебания античное золото добывали теми же хищническими методами, какими пару лет спустя стали добывать природное золото в Калифорнии и Австралии. Законов не существовало, да если они и были, на них никто не обращал внимания; не раз случалось, что разногласия разрешались силой оружия.

Нет ничего удивительного в том, что страсть к коллекционированию, в основе которого лежит ценность предметов, а не познавательная или научная их значимость, привела не столько к открытиям, сколько к разрушениям, и принесла больше вреда, чем знаний. И хотя Бельцони успел, как это довольно быстро выяснилось, несмотря на превратности жизни, приобрести кое-какие специальные знания, он тоже не признавал никаких препятствий в безудержной охоте за тем или иным предметом: взламывая запечатанные камеры царских гробниц с помощью стенобитных орудий, Бельцони пользовался такими методами, от которых у современных археологов, как говорится, волосы дыбом встают, и было бы непонятно, как мог такой археолог, как Говард Картер, сказать, что следует отдать должное и его раскопкам, и "тем методам, к которым он прибегал", если не учитывать того факта, что Бельцони был сыном своего века и что он первым осуществил в столь больших масштабах два дела, которым было суждено стать первыми звеньями цепи археологических исследований, не завершенных еще и до сих пор.

В октябре 1817 года Бельцони обнаружил в долине Бибан аль-Мулук, близ Фив, рядом с другими гробницами огромную — длиной в сто метров — гробницу Сети I, предшественника великого Рамсеса, победителя ливийцев, сирийцев и хеттов. Великолепный, но пустой алебастровый саркофаг, который он нашел во время раскопок, хранится в музее Джона Сона в Лондоне. (Саркофаг был пуст уже три тысячи лет. Где находилась сама мумия, Бельцони не было суждено узнать.) С находкой этой гробницы начались важнейшие открытия в Долине царей, достигшие своего апогея в нашем столетии.

А полгода спустя, 2 марта 1818 года, как об этом сообщает сегодня надпись над входом, итальянец открыл вторую по величине пирамиду Гизэ пирамиду Хефрена — и проник в ее погребальную камеру. Эти первые исследования положили основание науке о пирамидах, самых монументальных сооружениях древности. Теперь сквозь гигантские геометрические фигуры начали все яснее вырисовываться из тьмы веков черты древнего человеческого общества.

Бельцони не был первым искателем кладов в Долине царей. Он не был также первым, кто пытался найти вход в пирамиды. Но он, в значительно большей степени искатель золота, чем истины, был первым, кто дважды — в погребальной камере и в пирамиде — затронул те археологические проблемы, которые и поныне еще не разгаданы до конца.

В 1820 году он отправился в Англию и открыл выставку в Лондоне на Пиккадилли в построенном за восемь лет до этого Египетском зале. Самыми значительными экспонатами этой выставки были алебастровый саркофаг и модель гробницы Сети I. Несколькими годами позже Бельцони умер во время научно-исследовательской поездки по Тимбукту. И пусть ему будет прощено то, что он, пожелав увековечить свое имя в надписи, сделанной им на троне Рамсеса II в Фивах, совершил тем самым наряду со многими весьма достойными деяниями проступок, который положил начало дурной традиции, подхваченной целыми поколениями английских, французских и немецких "коллекционеров", не порвавших с ней, к вящему неудовольствию археологов, и до сих пор.