Тогда все услышали, что кричал Сизов. Он даже не кричал. Расстояние до лодок было настолько невелико, что он говорил просто немного громче, чем говорят люди обычно.

— Вы — Андрей Петрович Садиков из горкомхоза! — сказал он и показал пальцем на Садикова. — Вы — Валентин Андреевич Коломийцев! Я и вас знаю и вашу моторку знаю! Вы — Степан Тимофеевич Мазин из педтехникума! Вы — Василий Васильевич Андронов с конезавода! — При этом он на каждого показывал пальцем и ни разу не ошибся. — И это вам не пройдет даром — ловить форель в заповедном заливе! Вы думаете, раз отец уехал, так можно безобразничать? Я за отца остался, и я за форель отвечаю!

— Быстро! — крикнул Андрей Петрович. — У мальчишки нет никаких доказательств!

— А сеть?.. — простонал Василий Васильевич и снова стал повторять свое непонятное «ва-ва-ва».

— Всем держать к берегу! — рявкнул Валентин Андреевич тоном старого морского волка. — Нельзя уходить с острова, пока мы не обезвредим мальчишку!

Лодки Садикова и Мазина как-то заколебались. С одной стороны, оба понимали, что надо действовать и, значит, вернуться на остров, с другой стороны, непреодолимая сила тянула и — х к берегу, к дому, где можно лечь и укрыться с головой одеялом.

— Клянусь вам, — решительно сказал Валентин Андреевич, — если все сейчас же не вернутся на остров, я прямо отправляюсь в милицию, приношу покаяние и называю всех своих соучастников! Я на моторке и наверняка попаду в милицию первым!

Тут уж спорить было нечего. Лодки Садикова и Мазина направились к острову. И даже Василий Васильевич стал подгребать к песчаному бережку, хотя руки у него так тряслись, что весла производили движения, еще неизвестные в истории водного спорта.

Как только серый рассвет начал пробиваться сквозь стекла окон, Клаша поняла, что с братом случилось что-то страшное и что теперь надо начинать действовать. Она поцеловала жирафа, положила его на кровать, укрыла одеялом, чтобы он не замерз, пока ее не будет, и вышла из дома.

Барбос, который тоже понимал, что происходит что-то необычное и нехорошее, хотя и не догадывался, в чем дело, подбежал к Клаше, лизнул ей руку и вопросительно на нее посмотрел. Но Клаше было не до него. Она открыла дверь сарая и отвязала Стрелу. Когда она потянула повод, Стрела посмотрела на нее удивленно, потому что ею, Стрелой, занимались только Павел Андреевич, Александра Степановна и Андрей. Но Клаша тем не менее принадлежала к числу хозяев, а авторитет хозяев был в глазах Стрелы настолько велик, что она безропотно пошла за девочкой.

Следует сказать, что операция по водружению на лошадь заняла у Клаши немало времени. Клаша без труда подвела Стрелу к козлам, но пока она сама влезла на козлы, ей пришлось выпустить повод из рук. Стрела, не имея в виду ничего дурного, а просто не понимая, чего от нее хотят, отошла от козел на шаг. Шаг — это немного, но оказалось, что влезть на лошадь уже нельзя. Пришлось снова слезать с козел, снова подводить Стрелу и снова влезать на козлы. Так повторялось несколько раз, пока Стрела наконец не поняла, что, очевидно, положено стоять совсем рядом с козлами. Тогда Клаше с большим, правда, трудом удалось все-таки взгромоздиться на спину лошади. Стрела очень долго не могла сообразить, что Клаша собирается одна ехать в поселок. Этого никогда еще не бывало, а Стрела новшеств не любила и считала, что все должно происходить так, как установлено обычаем.

Стрела возила на себе Клашу и раньше, но только вокруг дома или вокруг сарая. Ехать же с Клашей далеко ей казалось настолько несуразным, что она никак не могла понять, что от нее требуется. Только после долгих понуканий, ударов ногами по бокам и дергания повода Стрела примирилась с необходимостью и не торопясь двинулась по дороге в поселок.

Барбос тоже считал, что нарушаются какие-то правила, прыгал и негромко потявкивал. Когда наконец Стрела отправилась в путь, он побежал за ней, и Клаше пришлось долго на него кричать, пока он согласился остаться дома.

Взять с собой Барбоса Клаша никак не могла. Нельзя же в самом деле оставить дом без присмотра.

Барбос долго смотрел им вслед и, только когда они скрылись за кустарником, потрусил домой, все время задумчиво покачивая головой, желая этим сказать, что творятся необыкновенные вещи, но что он сделал все, что мог, и больше не считает себя вправе вмешиваться в чужие дела.

Свет был предутренний, тусклый, туман еще клубился в кустах, и Клаше казалось, что по сторонам дороги стоят какие-то страшные существа и тянут к ней лапы, которые только похожи на ветки, а на самом деле могут и схватить и утащить куда-то или, во всяком случае, ударить.

Клаша ездила в поселок, но очень давно, года три назад, когда ей было всего четыре года, поэтому она очень плохо помнила, что такое поселок и что такое почта, и куда, собственно, ей надо ехать.

Андрей в волнении и суматохе сказал ей, чтобы она позвонила по телефону в рыбнадзор. Клаша имела о телефоне самое смутное понятие, а как по телефону звонить, совсем уж себе не представляла. Поэтому приказание Андрея она никак не могла выполнить. Но главное она понимала великолепно: браконьеры ловят в заповедном заливе драгоценную форель и об этом надо сообщить начальству. Про форель и браконьеров она знала многое. Об этом постоянно дома велись разговоры, и Клаша в свои семь лет могла бы чуть ли не лекцию прочитать о вреде браконьерства и о расхищении рыбных богатств страны.

Цель была ясна, но как ее достигнуть?

Стрела еле плелась, и времени поразмыслить у Клаши было достаточно.

Стрела вообще признавала только два типа езды: неторопливый шаг или совсем уж неторопливую рысь. На рысь она переходила с большой неохотой, только под влиянием сильных ударов больших кирзовых сапог хозяина или уверенного удара кнутом.

У Клаши ноги были маленькие и слабые, и даже прутика она не взяла с собой. Если бы у нее в руке был прутик, ей бы никогда не влезть на лошадь. Даже со свободными руками она и то, как мы знаем, влезла с большим трудом.

Поэтому Стрела плелась шагом, что, может быть, было и лучше, потому что неизвестно, удержалась бы Клаша даже на неторопливой рыси.

Иногда высунувшаяся из тумана ветка ударяла Клашу. Так как, повторяю, Клаша была не уверена, ветка это или рука, то она каждый раз вздрагивала от страха и изо всех сил цеплялась руками за гриву. Вообще ее очень успокаивало, что в этом неизведанном и страшном мире, в который она попала, есть Стрела — знакомое существо, на которое вполне можно положиться.

Поэтому она не все время боялась. А когда переставала бояться, то начинала думать. Думала она о том, как же все-таки сообщить, что грабят заповедный залив. Прежде всего- кому сообщить? Слово «рыбнадзор» она слышала тоже часто, ко не очень ясно понимала, что это такое. Вспоминая разговоры о рыбнадзоре, которые ока часто слышала дома, Клаша догадалась, что это, по-видимому, не человек, а что-то другое. Слово «учреждение» было ей не знакомо.

Хорошо бы, конечно, рассказать директору рыбпрома. Его Клаша хорошо знала, и он ей представлялся начальником очень большим, которого браконьеры боятся наверняка.

Но он живет не в ближайшем поселке, а где-то далеко. До него не добраться.

Тут опять ветка или лапа ударила Клашу и Клаша снова очень испугалась, а когда перестала бояться, то продолжала размышлять.

Она вспомнила, что отец как-то говорил, что он пойдет на что-то жаловаться председателю райисполкома. Он, мол, человек справедливый и разберется.

По какому поводу отец собирался жаловаться, Клаша не поняла, да это было и неважно. Важны были три вывода, которые сделала Клаша: во-первых, председатель райисполкома — человек. Во-вторых, — человек справедливый, и, в-третьих, если даже сам отец хотел ему жаловаться на какую-то несправедливость, значит, это человек, имеющий большую власть.

Вот, очевидно, к нему и следовало идти.

Я излагаю ход ее размышлений вкратце. На самом деле размышления эти продолжались долго и выводы дались ей с большим трудом.