Каждый давал себе слово впредь не встречаться с тремя другими, каждый с нетерпением ждал, что вот сядет он в свою лодку, доберется до своего дома, залезет под одеяло, и все кончится, будто никогда ничего и не было. А в самой глубине души каждый знал, что кончить благополучно эту историю никак не удастся, и оттого, что он залезет под одеяло, ничто не изменится, что главные неприятности еще впереди, и такие неприятности, что о них даже и подумать страшно.

А мотор стучал, лодка двигалась по воде, и снежные вершины гор неумолимо светлели. Дело шло к рассвету.

«Голоса-то ладно», — размышляли печально браконьеры.

Откуда Андрею знать их голоса, да и потом насчет голоса всегда ошибиться можно, голоса бывают похожие. А вот когда рассветет и он их увидит в лицо, то уж тут в любом случае получится очень нехорошо. Может быть, Андрей их узнает и скажет: «Вы такой-то, мол, а вы такой-то». Очень плохо!

Может быть, Андрей их не узнает. Или он никогда их не видел, а если и встречал на улице, то не знал, кто они такие. Казалось бы, тогда хорошо. А на самом деле все равно получается плохо. Ходи потом по поселку и оглядывайся: вдруг подбежит школьник и скажет: «А я вас, дяденька, знаю. Вы незаконно ловили форель в заповедном заливе. Пойдемте-ка со мной в милицию».

Можно, конечно, удивиться, сказать: «Что ты, мальчик, ты меня с кем-нибудь спутал. Я тебя вижу первый раз».

Ну от милиции отвертишься, а все равно слухи пойдут по поселку. Нехорошие слухи. Стыдные слухи. Ай-яй-яй, как нехорошо!

Такие печальные мысли одолевали всех четырех.

Моторка шла по воде, и все четверо вздыхали. То один вздохнет, то другой… А Андрей Петрович однажды даже вдруг застонал. Ему казалось, что он про себя стонет, а на самом деле он стонал громко. Он вспомнил, что вдобавок к этому мальчишке существует еще сеть, которая где-то болтается. Он понимал, что сеть позже или раньше обязательно будет обнаружена. Он помнил предупреждение Василия Васильевича о том, что, если тот попадется, обязательно выдаст своих соучастников. Андрей Петрович сердился на Василия Васильевича, но не очень. В глубине души он его понимал. В самом деле, чего ж пропадать одному? Пропадать, так уж всем вместе. Не зря же говорят: «На миру и смерть красна».

Снежные склоны проступали все ясней и ясней. Уже было ясно, что, пока моторка доберется до островка, на озере станет совсем светло. Пока что все четверо отворачивали лица от Андрея Сизова. Конечно, можно человека и по затылку узнать, а все-таки затылок совсем не то что лицо.

Серый рассвет вставал над озером, и уже различался вдали маленький островок — камень и узкая полоса песка. И три лодки, привязанные к вбитым в песок колышкам.

Валентин Андреевич гнал вовсю. Утренний туман клубился над озером, и надо было во что бы то ни стало избавиться от мальчишки, пока туман не совсем еще разошелся. Может, тогда мальчишка их и не узнает. Может быть, то1да удастся удрать и скорее домой, под одеяло. И с головой укрыться, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя в безопасности, И вот наконец нос моторки врезался в песок. Все четверо выпрыгнули на песчаный берег островка. Они отошли в сторонку, чтобы их разговор не был слышен Андрею. Было устроено короткое совещание. Все говорили чуть слышно.

— Главное — в быстроте, — сказал Андрей Петрович. — Мальчишку сейчас же на берег, быстро по лодкам — и домой!

— А сеть? — прошептал Василий Васильевич.

— О сети после поговорим, — прошептал Валентин Андреевич. — Вам хорошо: таких лодок, как у вас, на озере полным-полно. А у меня мотор. Моторных лодок не так уж много.

— Пусть мы рискуем, — сказал Андрей Петрович, — все равно надо действовать. Мальчишку на берег — и по лодкам. И будь что будет.

— А сеть? — повторил, задыхаясь, Василий Васильевич. На него уже никто не обращал внимания. Он совсем раскис. Это был уже, можно сказать, не человек, а простокваша.

— Позвольте, — прошептал Степан Тимофеевич, — оставить здесь связанного ребенка — это тоже не дело. Я не могу этого допустить. Хорошо, если его обнаружат, а если нет?

— Если мы сейчас уедем, — зашептал взволнованно Андрей Петрович, — мальчишка нас, может быть, и не узнает. Днем кто-нибудь из нас будто случайно подойдет к острову, обнаружит парня и привезет на берег. Получится еще, что он спаситель.

— А сеть?.. — слабеющим голосом прошептал Василий Васильевич.

И снова на него никто не обратил внимания.

— За дело! — сказал Андрей Петрович.

Все четверо, отворачивая лица, в надежде, что мальчик их не запомнит и не сможет потом опознать, двинулись к лодке.

Казалось бы, просто четырем здоровым мужчинам вынуть из лодки двенадцатилетнего мальчика и положить его на песок. Но на самом деле это оказалось очень сложно. Дело в том, что, как я уже говорил, все отворачивали лица, а глаз на затылке не было ни у кого. Поэтому вся операция проделывалась ощупью. Андрей между тем извивался и, ухитрившись сбросить косынку, которой был завязан его рот, даже укусил Василия Васильевича за руку. Но Василий Васильевич был так подавлен мыслями о сети, что не обратил внимания на боль. Что значит, в конце концов, какой-нибудь укус по сравнению с тем потоком неприятностей, что обрушился на него, по сравнению с крушением всей жизни, которое он предвидел. Он только слегка взвизгнул, но на это никто не обратил внимания. Всем хотелось визжать от тоски.

Кое-как Андрея все-таки вытащили из лодки и положили на песок.

Андрей смотрел на четырех мужчин с удивлением: у всех была странно повернута голова. Как будто голова у каждого держалась на винте и винт не был завернут до конца нарезки. Впрочем, сейчас Андрея волновало другое. Многократно описанный в приключенческих романах прием целиком себя оправдал. Так как он сильно напряг все мышцы, когда его связывали, а потом ослабил их, то оказалось, что он совсем не туго завязан. Лежа на дне лодки, пока она двигалась от заповедного залива к острову, Андрей постепенно и незаметно распустил узлы. Один он совсем развязал и теперь мог сбросить веревки в любую минуту. Он только боялся, что браконьеры это заметят и свяжут его заново. Но им было не до него. Свалив его на песок, они, по-прежнему стараясь не поворачиваться к нему лицом, кинулись к лодкам.

Андрей Петрович, Степан Тимофеевич и Василий Васильевич выдернули колышки, прошлепали сапогами по воде, отталкивая лодки, торопливо перевалились через борт и нервно стали вставлять уключины в отверстия.

Валентин Андреевич прыгнул в моторку и бешено начал дергать шнурок, чтобы скорей завести мотор.

У Василия Васильевича так тряслись руки, что уключины никак не попадали в отверстия. А Валентин Андреевич так бешено дергал шнурок, что мотор никак не хотел заводиться. Поэтому лодки Андрея Петровича и Степана Тимофеевича уже отошли метров на сорок, когда Василий Васильевич только первый раз взмахнул веслами, а моторка Валентина Андреевича наконец тронулась с места.

Не думая об отставших товарищах, Мазин и Садиков гребли изо всех сил и чувствовали, что в них пробуждается надежда на благополучный исход. На остров никто из них не смотрел. И никто из них не обратил внимания на отчаянный крик Василия Васильевича. Они решили, что он опять несет какую-нибудь околесицу про свою, всем надоевшую сеть. Но потом они услышали еще какой-то голос, как будто знакомый, как будто и незнакомый. Тогда они подняли голову.

Это было как в страшном кошмаре. Андрей Сизов, которого они оставили связанным и, стало быть, обезвреженным хотя бы на некоторое время, стоял на берегу и, весело улыбаясь, смотрел им вслед. Он даже что-то, кажется, говорил, по крайней мере, у него шевелились губы, но разобрать было ничего нельзя, потому что все заглушал отчаянный визг Василия Васильевича. Он визжал до тех пор, пока Коломийцев, моторка которого была ближе всего к его лодке, не рявкнул на него таким зверским голосом, что Василий Васильевич перестал визжать и пытался произнести негромко какое-то слово. Так как у него от страха прыгали челюсти, можно было разобрать только какое-то непонятное «ва-ва-ва».