– Ну… Ходят такие слухи…

– А кошек?

«Джаззальдия» – вот что всему виной!.. Произойди убийство в другое время, а не в эти пять июльских дней, горничная «Пунта Монпас» увидела бы совсем другого Субисаррету. Она увидела бы профессионала, ведущего опрос свидетелей без всяких лирических отступлений. Который уж точно не позволил бы втянуть себя в бессмысленный треп о кулинарных жертвоприношениях. Даже думать неловко, как это выглядит со стороны, наверняка как застольная беседа Арбена и Лауры где-нибудь в его приштинском доме. На веранде, увитой плющом и воспоминаниями о войне, о которой и захочешь – не забудешь. Хорошо еще, что пока не приехали эксперты (вся Cuerpo Nacional[2] подняла бы его на смех), а двое низших полицейских чинов слишком далеко, чтобы скалить зубы. Один дежурит в конце коридора, а второй – и вовсе на ресепшене, так что осудить инспектора Субисаррету некому. Кроме Лауры – ведь сравнений с Арбеном не избежишь.

Но непохоже, чтобы Лаура осуждала, ей просто хочется прояснить судьбу несчастных азиатских кошек, только и всего.

– У кошек в Азии дела обстоят замечательно, никто их и пальцем не трогает. Они там вроде священных животных…

Инспектор не совсем уверен в священности кошек для азиатов, но старается придать своему голосу убедительность и весомость. Раз уж кошки – слабое место Лауры, имеет смысл надавить и на него: не исключено, что выползут еще какие-то подробности относительно трупа в пижаме.

– Вот и славно! У нас в «Пунта Монпас» живут сейчас две чудесные кошки… В двадцать седьмом номере… Если пройти по коридору – третья дверь слева.

Субисаррета уже видел эту дверь – она находится чуть наискосок от номера двадцать шесть: того самого, где произошло убийство и в котором находится сейчас Субисаррета.

– Разве в отеле разрешают находиться с домашними животными? – удивляется Икер.

– Нет, это запрещено. Но… – Лаура заговорщицки улыбается и подносит палец к губам: – Кошки такие очаровательные! И их хозяйка – сущая прелесть. И ее дочурка – что твой ангелочек. Совсем как Флори, когда ей было семь…

Теперь в слезах Лауры нет ничего лживого; довоенная маленькая русалка, сидящая в ней, выросла и успела поседеть, они – одно целое, из которого вырвана существенная, может быть, главная часть – Флори. Незаживающая рана по имени Флори, слезы стекают по щекам горничной и сбиваются в стаю на подбородке; что случилось с Флори после того, как ей исполнилось семь?..

Идущая где-то за стенами отеля «Джаззальдия» определенно размягчает сознание и делает Икера сентиментальным.

– Флори?..

– Арбенова младшенькая, очень уж мы ее любили. Просто обожали, это не девочка была, а ясное солнышко! А как она улыбалась, как ластилась ко всем… Бывало, бежит ко мне навстречу, раскинув руки, и хохочет, хохочет! Обнимает меня и в сумку заглядывает: «Что ты мне принесла, тетя Лаура?» И глаза при этом хитрющие-хитрющие!..

Малютка Флори еще дальше от трупа, чем кошки, а Лауру не остановить. И слезы текут по ее лицу, их поток не иссякает: младшая дочь Арбена погибла при артобстреле, по дороге из Приштины в Тирану, куда Арбен вывез всю семью, спасая ее от войны. Останься они в Приштине, о-о… знать бы, где соломки подложить… останься они в Приштине, Флори была бы жива и выросла бы красавицей, и сейчас бы своих детей нянчила, это уж непременно, это – как Отче наш…

Между Флори и парнем в пижаме лежит целая пропасть, хотя оба они мертвы. И Икер все еще не знает, как перекинуть мостик между ее краями и снова заманить Лауру в сегодняшний день, не особенно ранив ее родственные чувства. В другое время он и заморачиваться этим не стал бы, но только не в период нежной «Джаззальдии»…

– Вы уж простите меня, инспектор, – совершенно неожиданно Лаура сама приходит ему на помощь. – Иногда так бывает – накатят воспоминания в самый неподходящий момент, и ни за что от них не отделаться. Особенно если воспоминания – единственное, что у тебя осталось.

– Я понимаю, Лаура.

– Ну а что касается парня, я сообщила вам все, что знала.

– Если вспомните что-то еще… Даже если это «что-то» покажется вам несущественным… Обязательно позвоните мне.

– Уж будьте уверены. Только не думаю, что вспомню больше, чем уже рассказала.

Прежде чем сунуть визитку в нагрудный карман блузки, Лаура некоторое время изучает ее, а Икер в который раз думает, что давно пора сменить легко мнущийся кусок картона уныло-болотного цвета на что-нибудь более удобоваримое. Что вызывало бы у тех, кто заполучит его, чувство невольного уважения. Что было бы написано на такой визитке?

ИКЕР СУБИСАРРЕТА – похититель снов.

ИКЕР СУБИСАРРЕТА – скаут и небесный охотник.

ИКЕР СУБИСАРРЕТА – машинист поезда на Чаттанугу.

…Тьфу ты черт! Это все «Джаззальдия»! Это она путает мысли инспектора, запускает ос в его несчастную голову. Ну вот, снова Альваро со своими осами… Почему в период «Джаззальдий» Икер Субисаррета все чаще вспоминает о нем? Ведь никакого отношения к джазу Альваро не имеет. Альваро был его лучшим другом, но не был ни джазменом, ни полицейским, и после той поездки в Доломитовые Альпы они почти не виделись. Кажется, Альваро переживал не самые лучшие времена, тогда бы Икеру и следовало подставить ему плечо, поддержать и приободрить. И почему только он этого не сделал?

Работа.

Работа у полицейского инспектора никогда не кончается. Мусорные кучи, сплошь состоящие из человеческих отбросов, невозможно разгрести до конца, все время подвозят что-нибудь новенькое, еще более дурнопахнущее. Вот Икер и прощелкал момент, когда можно было помочь Альваро.

Закопался в дерьме.

А Альваро был художником. Художники живут в мире, где дерьма не сыщешь по определению. Художников окружают красивые ландшафты и красивые женщины. И даже если женщины не слишком красивы, а ландшафты – оторви и брось, художник сделает так, что отвести от них глаза будет невозможно: иначе картину не продашь.

А Альваро продавал свои картины частенько, он никогда не был стеснен в средствах. Поездка в Альпы несколько раз откладывалась только потому, что Икер никак не мог собрать на нее достаточно денег, а отправиться туда за счет Альваро… Увольте, нет! Они как-то даже поссорились из-за этого Икерова ослиного упрямства. Альваро тогда вспылил: какие счеты могут быть между друзьями, которые знакомы с детства? Отдашь деньги, когда сможешь, когда посчитаешь нужным. Но Икер был непреклонен, и Альваро отступил, терпеливо дождался, когда инспектор наскребет нужную сумму. Альваро всегда был чутким, всегда был нежным, даже слишком нежным, по мнению Икера, но он – художник, и это все объясняет.

Все, за исключением таинственного исчезновения в Брюгге.

Брюгге предшествовала поездка в Овьедо, куда Альваро вырывался хотя бы раз в год, потому что именно там всегда находил отдохновение. И вдохновение тоже, оно поджидало его на узких, чисто вымытых улочках и среди чисто вымытой листвы. Оно было разлито в кристальном до синевы горном воздухе – чуть дрожащем и влажном. Овьедо – самый чистый город в мире, – утверждал Альваро, – чистый во всех смыслах этого слова.

Может быть, все его неприятности начались после последней поездки в Овьедо? Хотя и неприятностями это не назовешь: Альваро просто замкнулся в себе. Закончились их субботние вечера в барах на набережной, а ведь это был почти ритуал. И если что и могло нарушить ритуал, так только занятость самого Субисарреты. И вот поди ж ты, от субботы за кружкой пива стал отнекиваться сам Альваро, и причины находились самые смехотворные. Тут бы Икеру насторожиться, вытянуть из старого друга, чем он так озабочен, но…

К друзьям стандартные методы ведения допроса неприменимы.

Уж не этим ли успокаивал себя инспектор?

«Захочет – сам расскажет», – решил тогда Икер, но Альваро молчал. Лишь однажды позвонил посредине недели, в среду, а вовсе не в пятницу, предшествующую ритуальной субботе.