– Определенно нет.

– Хорошо. Имя Альваро Репольес ни о чем вам не говорит?

– Никогда о таком не слышал.

– Альваро Репольес. Художник.

– Увы.

– Он – один из лучших современных художников Испании. – Неуклюжий реверанс в сторону друга: Альваро, будь он жив, только поморщился бы от подобных высокопарных высказываний.

– Живопись не мой конёк, инспектор. Сожалею.

Ни о чем он не сожалеет, этот принц крови. Он улыбается, как и положено принцу, – сдержанно и снисходительно одновременно. И Субисаррета готов поклясться: он уже видел эту улыбку. Вот только где? Не мешало бы отделить ее от лица и рассмотреть пристальнее. Альваро – тот просто перенес бы ее на холст, в блокнот, изменил бы до неузнаваемости, сделал предметом. Или камерой хранения других предметов. Чье первоначальное предназначение позабыто напрочь, как первоначальное предназначение красной пижамы. Теперь это – новая кожа маленького Борлито, которую в трех десятках кварталов отсюда сдирает сейчас судмедэксперт Иерай.

– О живописи вам лучше поговорить с Дарлинг… С Дарьей. Она частенько покупает картины и уже собрала неплохую коллекцию. Но честно говоря, подписи «Альваро Репольес» я не видел ни на одном из полотен. Думаете, стоит на него раскошелиться?..

В ожидании ответа Исмаэль дергает себя за мочку уха. И этот жест тоже знаком инспектору, ну конечно!.. Второй джаззальдийский вечер! Мальчик-саксофонист, выступавший на разогреве у роскошных толстух из «Чикаго Блюз»!.. Он был по-настоящему хорош, особенно импровизацией на тему классической «’Round Midnight», Икер даже почувствовал комок в горле и подумал тогда… Что он подумал?

Этого мальчишку ждет большое будущее.

И мальчишка так же дергал мочку уха в перерыве между «’Round Midnight» и какой-то сентиментальной, чуть сладковатой балладой. Впрочем, к лежащей на поверхности сладости примешивалась подспудная горечь, и Икер подумал тогда… Что он подумал?

Этот мальчишка не очень счастлив.

А еще Субисаррета почему-то решил, что саксофон – не союзник мальчишки. Слишком разговорчивый малый, слишком доверчивый. И если бы мальчишка вдруг решил скрыть какую-то тайну, связанную с ним самим или с кем-то другим, саксофон обязательно бы выдал его. Вывел на чистую воду. Впрочем, эта мысль оказалась мимолетной и была немедленно унесена потоком музыки, и больше не возвращалась. А потом Субисаррета и вовсе переключился на чикагских пухлых очаровашек. Но мальчишку-саксофониста он все же запомнил.

– А ведь я видел вас, – говорит инспектор Исмаэлю. – Позавчера. В театре Виктории Эухении. Вы отличный музыкант.

– А вы любитель джаза? – Улыбка принца, несмотря на лестный отзыв Икера, не претерпела существенных изменений. Она остается все такой же снисходительной и сдержанной.

– Можно сказать и так. Стараюсь не пропускать джазовые вечера, особенно в период «Джаззальдии». И хотел бы получить ваш автограф.

– Мой?

– Ну да. Вас ждет большое будущее.

«Инспектору Субисаррете с наилучшими пожеланиями. Исмаэль Слуцки» – именно такая запись появляется в истрепанном рабочем блокноте Икера спустя несколько минут. Почерк у Исмаэля – сплошное загляденье, все буквы ровные, приятной округлости. И – в качестве бонуса – инспектор получает еще маленький рисунок, прилепившийся к имени саксофониста: круглая рожица с характерными африканскими губами и вовсе не характерными ушами – треугольными, как у кошек-ориенталов. Рисунок довольно тщательно прорисован, что говорит о том, что Исмаэль Слуцки пока еще не привык раздавать автографы. Чуть позже, когда «большое будущее» наступит, Исмаэль, скорее всего, будет обходиться лишь губами (без рожицы) и росписью (без всяких пожеланий). И почерк изменится в худшую сторону, что и понятно: когда ты нарасхват – каждая минута приобретает ценность. И тратить их на экзерсисы для множества поклонников – непозволительная роскошь.

– У вас красивая фамилия, – замечает Субисаррета.

– Это девичья фамилия моей матери.

Икер невольно бросает взгляд в сторону фотографического алтаря и тотчас же сталкивается со взглядом самого Исмаэля.

– Это она? Та, что в центре?

– Да.

– Красивая женщина. Очень красивая.

– Да.

– Я слышал, она… погибла?

– Да.

– Мои соболезнования. Надеюсь, те, кто совершил это, наказаны.

– Да. Но легче от этого не становится.

– Я понимаю вас. Я тоже потерял мать. Правда, много лет назад и при других обстоятельствах. Но легче от этого не становится, вы правы.

Исмаэль Слуцки слишком занят собой. Своим прошлым, своей семьей, своим саксофоном, чтобы интересоваться личной жизнью незнакомого ему инспектора полиции. Но это даже и хорошо, ведь спроси он у Икера, что именно случилось с его матерью, пришлось бы выкручиваться и врать. Икер точно не знает, жива его мать или нет. Она оставила семью, когда ему не исполнилось и двух лет, сбежала в Аргентину с профессиональным танцором. Таким был итог посещения танцевальной студии, где танцор обучал всех желающих аргентинскому танго. Поначалу от матери приходили письма: у нее все в порядке, она почти счастлива, а абсолютно счастливой ей мешают стать мысли о малютке Икере, она думает о нем денно и нощно, но сейчас нет никакой возможности забрать его. Затем письма сменили открытки без обратного адреса, которые приходили раз в месяц, затем – раз в два месяца, затем – только на Рождество. Правда, однажды мать расщедрилась на небольшую бандероль с матросским костюмчиком для Икера, платком из органзы для бабушки и трубочным табаком для деда. Костюмчик оказался мал и навсегда был похоронен в бабушкином шкафу, а все остальное пришлось кстати.

Уже после смерти деда и бабки, разбирая вещи, Икер нашел тот детский костюм и платок – в него были завернуты письма и открытки. Перечитывать всё он не стал, ограничившись парой писем – тех, где мать еще скучала по малютке Икеру. Почему он не стал разыскивать ее? Почему не сообщил о смерти стариков?

Ответа на этот вопрос нет и сейчас.

Но тогда неожиданно нашедшиеся открытки (собачонка с розовым бантом, два голубка, две мыши в костюмах пастухов гаучо и прочая сентиментальная дребедень) не вызвали в нем ничего, кроме ярости. А хуже всего были сами тексты – такие же приторно-сентиментальные, как изображения на открытках. Такие же фальшивые. У бабки хранился целый альбом с фотографиями молодой девушки, которая впоследствии стала матерью Икера. Кажется, она была довольно хорошенькой, но лица ее Икер не помнил. Не мог запомнить, как ни старался. Оно исчезало из памяти моментально, стоило ему захлопнуть альбом. А вместо него всплывало лицо певицы Жюльетт Греко, обрамленное черными волосами. Потом, на смену опостылевшей Греко, и вовсе пришла одна из мышей в костюме пастуха гаучо.

Имело ли смысл разыскивать мышь, пусть и облаченную в красное пончо?..

– Вижу, вы любили ее, – осторожно замечает Икер.

– Почему любил? Я люблю ее и сейчас. И буду любить всегда.

– Она гордилась бы вами.

– Надеюсь. Надеюсь, что она гордится…

…Полное имя Исмаэля – Исмаэль Дэзире Слуцки.

Полное имя кошачьей богини – Дарья Зарубинская.

Полное имя ангела – Умалали Барбер, имена кошек нигде не запротоколированы. Исмаэль и Дарья (Darya) являются гражданами Швейцарии, если верить Аингеру, который вроде бы видел их паспорта. В списках, которые он подготовил для инспектора, значится еще несколько десятков человек, половина из них – туристы из Южной Кореи. Корейцы богаче основной массы путешествующих китайцев, которые обычно останавливаются в хостелах или в гостиницах побюджетнее – где-нибудь на выселках, за грузовым портом Пасахес. При этом корейцы существенно беднее японцев, а у японцев нынче свои трудности – их страна медленно, но верно погружается в морскую пучину и скоро вовсе исчезнет с лица земли. Гибель Японии – тема гораздо менее актуальная, чем гибель Кристиана Платта, но именно о Японии рассуждает сейчас судмедэксперт Иерай Арзак.