Сначала – труп (интересно, что там поделывает Джордж Бенсон? И исполнил ли он уже свой незамерзающий хит «Marvin said»?).

– Так кто все-таки обнаружил тело?..

– Я уже говорил вам… – Менеджер отеля промакнул платком покрытый испариной лоб и зачем-то поправил и без того идеально сидящий на рубашке бейдж с надписью «AINGERY, administrador». – Горничная, Лаура.

– Пригласите ее сюда.

– Да-да, конечно. А я… вам больше не нужен?

Вид у Аингеру был неважнецкий – того и гляди в обморок хлопнется, оно и понятно: изголовье кровати и стенка душевой кабинки заляпаны кровью и мозговым веществом; стенам номера тоже досталось, и выглядят они так, будто кто-то облил их красной анилиновой краской из пульверизатора. Стошнить от всего этого малоаппетитного зрелища может кого угодно, даже видавшего виды полицейского, что уж говорить о гостиничном персонале?..

Бедняга Аингеру, он с трудом подавляет в себе рвотные позывы, хотя и производит впечатление крепкого и здорового парня, отнюдь не слизняка. А инспектору Субисаррете еще предстоит разговор с женщиной, горничной по имени Лаура. Она, поди, и рта раскрыть не сможет от ужаса или – паче того – хлопнется в обморок. А падать здесь особенно не на кого, исходя из размеров одноместной клетушки.

Либо на самого Икера, либо на труп.

– Пока нет. – Инспектор ободряюще кивнул несчастному администратору «Пунта Монпас». – Но вы наверняка понадобитесь. Чуть позже. Так что я не прощаюсь.

– Я буду на ресепшене. – Аингеру судорожно сглотнул и снова поднес платок ко лбу. – А Лаура сейчас подойдет.

…Вопреки ожиданиям Субисарреты, ни в какой обморок горничная падать не собиралась. И довольно охотно раскрыла рот, чтобы почти не закрывать его на протяжении получаса. Чрезвычайно обходительный молодой человек, и жаль, что с ним произошло такое несчастье, очень, очень жаль, – с порога заявила Лаура, выпустив из глаз целый поток слез. Которые почему-то показались Икеру крокодиловыми, поскольку существовали отдельно от маленьких, цепких и колючих глаз. Слишком маленьких для такого обширного лица. Для огромной картофелины, по недоразумению прилепленной в месте, где должен был находиться нос; для свернувшейся в кольцо холодной змеи, довольно удачно исполняющей роль рта.

Или речь идет о двух змеях поменьше, соединенных между собой головами и кончиками хвостов? О двух реликтовых червях, прорывших ход прямиком из позднего мезозоя? – Икер еще не решил, на чем именно остановиться.

Червивые губы Лауры не слишком-то ему нравятся.

– Когда вы обнаружили тело?

– А сколько сейчас времени? – вопросом на вопрос отвечает горничная.

– Без трех девять.

– Ну так вот, еще восьми не было. Я сразу же сообщила о случившемся этому недотепе Аингеру. Сразу же. Я даже в комнату не входила…

– С порога поняли, в чем тут дело?

– И понимать особо не пришлось. Кровища по стенам, вся подушка ею залита, здесь и последний дурак смекнул бы, что к чему…

И дурак бы, да. А горничная – совсем не дура, про таких говорят: выйдет сухой из воды, что предполагает наличие немаленького жизненного опыта и особую хватку. Лаура – не басконка и даже не испанка, об этом можно судить по чудовищному акценту: слова, выползающие из змеиного гнезда, подогнаны неплотно, как доски в сколоченном наспех заборе. Разнокалиберные доски, разношерстные: тут и подгнившие древесные стволы, и занозистые, плохо обработанные плашки, и краденые верстовые столбы, и коринфские колонны… Сквозь огромные щели просматривается не слишком-то веселый, местами скудный пейзаж. Оставленный когда-то ради грязных простыней в «Пунта Монпас», ради несмытых окурков в унитазе и забившихся в раковину чужих волос.

Кто она, Лаура?

Румынка, боснийка, болгарка?..

– …Целый день на дверях болталась табличка «Не беспокоить», – продолжает Лаура.

– А около восьми?

– Около восьми ее не стало. Вот я и открыла дверь… В номере нужно было прибраться, пока постояльца нет. Тут-то я увидела всю эту кровищу… И сразу отправилась за Аингеру, ни секундочки не медлила…

– Так прямо и ни секундочки? Увиденное вас не потрясло?

– Я в своей жизни и не такое видала, уж поверьте. В той стране, откуда я приехала, кровь – что вода…

– Откуда же вы приехали?

– Косово. Слыхали про такое?..

Когда-то там шла война, вот и все, что известно Икеру о Косово, и он вдруг чувствует легкий укол стыда за свое относительно благополучное существование. Это все Лаура, ее острые глаза: они скребут душу инспектора подобно наждачке. Вот чего хочет горничная: вызвать у Икера сочувствие, переключить его внимание с одного-единственного трупа на множество других; ими завалена незнакомая Субисаррете война. Еще секунда – и две змеи, отклеившись от лица Лауры, вползут Икеру в уши, нашептывая об ужасах косовской бойни.

И красная пижама по сравнению с этими ужасами – ничто.

Лаура вовсе не так проста, какой кажется на первый взгляд, какой пытается представить ее небрежно вытесанное лицо. Но и инспектора не проведешь, за двенадцать лет службы в криминальной полиции он многое перевидал. И такие вот дамочки – не исключение. Наивно пытаются разжалобить, чтобы…

Чтобы – что?

Еще пять минут назад она оплакивала печальный конец совершенно незнакомого ей мужчины, и это как будто бы говорит о ее впечатлительности и тонкой душевной организации. Но много переживший (в том числе и войну) человек не станет так затрачиваться на чужую, никак к нему не относящуюся смерть. Или внутри Лауры сидит кто-то еще? Кто-то очень ранимый, возможно, маленькая девочка, девушка, довоенная Лаура, с волосами не такими сальными, как у Лауры-горничной, и толстых седых нитей в них еще нет. Зато есть другие нити: именно по ним слезы карабкаются к глазам и выбираются наружу. И что-либо поделать с ними твердокаменная Лаура-горничная не в состоянии.

– …Значит, в номер вы не входили?

– Мой деверь работает в полиции, в Приштине. Так что я знаю, что к чему. Вдруг еще наслежу ненароком, а лишние следы вам не нужны, ведь так?

– Допустим, – вынужден согласиться Субисаррета. – И ничего подозрительного возле самого номера вы не заметили? Может быть, человека, выходящего из двери?

– Нет. Ничего такого не было. Да и не моя это работа – следить за дверями. Следить за людьми.

– Но кто-то же снял табличку?

– Думаете, убийца? – Для просто горничной Лаура проявляет завидную сообразительность. Или она многое почерпнула из полицейской практики своего приштинского деверя.

– Вряд ли в планы убийцы входило, чтобы труп обнаружили так скоро. Ведь если бы табличка продолжала висеть, никто бы в номер не вошел, не так ли?

– Так и есть.

– А когда вы в последний раз видели постояльца живым?

– Точно мне не вспомнить… Погодите… Вчера была не моя смена… Кажется, позавчера. Позавчера утром. Я как раз закончила прибираться в соседнем номере, а он выходил из своего. Тогда еще у меня упало полотенце, а он его поднял.

– Из этого вы сделали вывод, что он – обходительный юноша?

Глаза Лауры на секунду стекленеют: уж не сболтнула ли она лишнего? не слишком ли перегнула палку с эпитетами в адрес постороннего? В адрес клиента отеля, к которым обслуживающий персонал, как правило, равнодушен. Если речь не идет о щедрых чаевых.

– Разве я сказала – «юноша»? «Молодой человек» – вот как я сказала. Примерно вашего возраста.

– Мне тридцать пять.

– Все едино, для меня вы – молодые люди.

Лауре – далеко за сорок, и ее точка зрения вполне имеет право на существование, вот только Икер не желает иметь ничего общего с трупом в пижаме, хотя бы речь шла и о возрасте. Он предпочел бы, чтобы трупа не было вовсе или он материализовался совсем в другом месте, за которое Икер не несет никакой ответственности. В Бильбао, в Ируне, в соседнем напыщенном Биаррице, спел ли Бенсон свой бессмертный хит или нет?

В любом случае Икеру Субисаррете не суждено его услышать.

И «Marvin said» волей-неволей придется заменить на «Laura said».