Так вот, эта парочка, муж и жена, заказывали обычные вещи и платили вовремя и не особенно торговались. А я возил, таскал через Просеку.
Фамилия у них была двойная, Смирновы‑Инстаграм. Они были молодые и довольно красивые, в дни Переворота, я думаю, им было вообще не больше пятнадцати. К тому времени, как я привез им товар во второй раз, они, по‑видимому, решили завести ребенка – у Смирновой‑Инстаграм стал округляться животик. А на третий раз (когда животик потянул уже месяцев на восемь) они вдруг поменяли фамилию. Приехал, а на дверной табличке надпись: «Смирновым стучать два раза». Значит, снова стали Смирновыми. Вот тогда мне и стало как‑то нехорошо. Не принято в Секторе по своей воле отказываться от новых имен и продвинутых добавок к фамилиям. Никогда не слышал, чтобы человек, скажем, по имени Коллонтитул вернул себе старое имя. Такое, как, например, Сережа. Или Вася. Житель Сектора лучше бы умер, но ни за что не поменял бы имя на свое старое, допереворотное.
Тем не менее то, что они отбросили новую, секторовскую, добавку к своему имени, само по себе было еще не слишком страшно. Но вот когда они заказали у меня тихие газеты, я должен был насторожиться. Просто обязан был стать в стойку. Но я этого не сделал. И влип.
3
Они жили в том месте, где раньше была станция метро «Коньково». В шестнадцатиэтажном панельном доме. На одиннадцатом этаже. Лифт не работал: из‑за экономии электроэнергии и дефицита запчастей лифты в Секторе работают только в здании правительства и в домах, где живут представители премиального класса.
Лестницы были грязные, перила покореженные, площадки засыпаны мусором, везде вонь. Радости взбираться на одиннадцатый этаж в таких условиях – прямо скажем, не очень много. Но я постарался компенсировать неприятные ощущения размышлениями о том, какой я все‑таки молодец. Мне тридцать девять лет, я несколько полноват (набрал вес от хорошей жизни в Тихой Москве), однако взобрался без труда и даже по дороге наверх, где‑то в районе девятого этажа, обогнал двух подростков, которые, тяжело дыша, из последних сил цеплялись за остатки перил. Да, я был в лучшей форме, чем эти дерганые дети. Сказываются занятия спортом в юности и опять же здоровая жизнь в Тихой Москве.
В общем, к двери Смирновых, бывших Инстаграм (и бывших до этого опять же – Смирновых, надеюсь, понятно, о чем я говорю), я подошел в хорошем расположении духа. Это была последняя точка моего торгового тура. Остальной товар я уже развез заказчикам, рюкзак был практически пуст, если не считать кое‑каких побрякушек, которые я выменял у дерганых, да еще моей сменной одежды. Кроме того, в рюкзаке лежали газеты для Смирновых и метров двадцать марли для них же, наверное, на подгузники, если вспомнить животик мадам Смирновой.
Проблем с этой парой никогда не было, так что я рассчитывал уже через полчаса, самое большее через час быть у Просеки, на обратном пути домой, к Наде.
Как выяснилось, я сильно ошибся в расчетах.
4
Когда человек трус, это плохо. А когда он жадный трус – это плохо вдвойне. Это, я бы даже сказал, страшно. И не только из‑за возможных последствий. В этом есть какой‑то экзистенциальный ужас. Насмешка.
Итак, я постучал в двери с надписью «Смирновым стучать два раза». Постучал два раза. Никто не открывал. Я постучал еще. За дверью раздались шаги, хриплый женский голос громко сказал: «Что за долбофака принесло?» И дверь отворилась. На пороге стояла соседка Смирновых‑Инстаграм, а за спиной ее незнакомая мне молодая женщина.
Соседка, отекшая пятидесятилетняя мадам, была в домашнем балахоне по моде Сектора, то есть с оголенной жирной грудью и скрытой линией бедер. Вверху торчало и выдавалось, внизу все было узко, как у мальчика или человека с парализованными ногами. А вот та, что стояла за спиной, была существом совсем иного рода. Я даже вначале подумал, что мне показалось. Потому что я точно знал, что нахожусь километрах в десяти от ближайшей границы с Тихим миром и здесь такие не водятся.
В общем, за спиной у мадам стояла красивая женщина лет двадцати пяти, приблизительно ровесница моих заказчиков Смирновых. Голубые глаза, светлое каре густых волос. Но главное – то, как она была одета. Уже года три, не меньше, ни одна женщина в Секторе не одевалась на людях таким образом. Разве что Рыкова, президент, но президент не в счет. А вот кроме Рыковой, в такой одежде никто не смог бы себе позволить не то что отправиться на работу или в магазин, а даже вынести мусор или зайти к соседу за спичками. Подчеркивать талию и линии округлостей ниже талии было, по умолчанию, запрещено. Надень балахон, выставь грудь и – вперед! Если природа наградила узкими бедрами и плоским задом, можешь гулять в одних плавках. Если есть деньги, можешь накачать грудь размера на четыре. Тогда вообще красота.
Однако на голубоглазой незнакомке была длинная темно‑зеленая юбка, наверху обтягивающая бедра, а внизу, ниже колена, украшенная несколькими рядами каких‑то широких волнистых лент, которые колыхались при каждом движении незнакомки и только подчеркивали сравнительно неподвижный блеск туго натянутой на заднице и бедрах ткани. Еще на ней были летние открытые туфельки с невысоким каблуком и скромно‑нескромного вида светлая трикотажная блузка с вертикальным рядом пуговичек посередине.
«Кто такая?» – подумал я. Чья‑то родственница из Тихого мира? Сумасшедшая? Инопланетянка? Экстремистка?
– Чего надо? – спросила жирная в балахоне.
– Э‑э… А мне Смирновы нужны, Смирновы‑Инстаграм… Ну, вы понимаете… – сказал я.
– Нету их.
– А где они?
– Нету, и всё, – сказала жирная, оглянувшись на инопланетянку.
– Ну что значит – «и всё»? – не сдавался я. На меня смотрела красавица в обтягивающей юбке, так что, вполне естественно, я старался выглядеть максимально уверенным и насмешливым, то есть мужественным. – Где‑то же они есть? Вы меня разве не помните? Меня Ваня зовут.
В этот момент необычно одетая незнакомка оттеснила соседку Смирновых и вышла вперед.
– Ваня, – сказала она, пристально глядя мне в глаза, – иди домой. Понял?
– Э‑э… – начал я, но красивая блондинка перебила меня.
– И больше не приходи, – сказала она с угрозой, но в то же время как бы жалея меня.
И решительным движением закрыла передо мной дверь.
5
Когда я спустился и вышел из подъезда на улицу, ко мне подошли трое в серых костюмах и розовых рубашках. Один был высокий толстяк с огромным животом, второй – худенький лопоухий паренек. У третьего, самого здорового, на лице был след от ожога.
– Приветик! – сказал обожженный.
– Добрый день, – ответил я и поспешно поднес левую руку к уху – обычное приветствие в Секторе, как будто отвечаешь на звонок мобильника.
Но на обожженного этот поспешный жест вежливости никак не подействовал. Даже наоборот. Он молниеносно схватил мою поднятую руку и с такой силой рванул ее вниз, что я едва не упал на колени.
– Ты кто? – спросил он, выкручивая мне кисть.
– Я Ваня. Рюкзачник, – сдавленным от боли голосом выговорил я.
– Где живешь? – Обожженный многозначительно посмотрел на своих помощников. – В Тихой?
Я понял, что в лучшем случае будут бить. И меня понесло:
– В Тихой, да. Ну не то чтобы в Тихой. Сами понимаете, приходится. – Я осклабился и собачьим взглядом заглянул поочередно в три непроницаемые лица. – Вы же знаете, как нам, рюкзачникам, живется. Конечно, я стараюсь как можно больше времени проводить в Секторе, но что поделаешь, работа такая, приходится, просто вынужден общаться там с кретинами. Думаете, это просто?