Но Ли и сама ужасно удивилась, когда наткнулась на чулок, спрятанный за чистыми сорочками. Сначала она тоже посчитала, что чулок принадлежит Серине, но когда из любопытства присмотрелась, к собственному ужасу, обнаружила вышитую букву «Л». Сердце Ли неудержимо забилось. Значит, Нейл нашел чулок у ручья тем летним днем и хранил здесь много лет. Но почему? Неужели она действительно ему небезразлична?

— Все это уже не важно, потому что теперь он мой муж, — объявила она вслух. — И я действительно рассказала все о том, что случилось в тот день.

Она не лгала. Просто утаила тот разговор, который произошел между ней и Нейлом при следующей встрече.

— Ладно, если вы по-прежнему собираетесь носиться по холмам, пойду принесу вам завтрак поплотнее и подгоню эту лентяйку, чтобы принесла воды для ванны, — решила Джоли, недовольно выпятив нижнюю губу. Она ужасно не любила, когда что-либо проходило мимо нее, а тут мисс Ли явно скрывала некую тайну, которой не хотела делиться со своей верной служанкой!

Стоило двери закрыться за негодующей Джоли, как Ли вскочила, выдвинула ящик комода и несколько секунд смотрела на кисет, прежде чем сжать его в руке. Чуть шероховатая поверхность слегка царапала кожу. Ощущение это было давно ей знакомо. Кисет был у нее с тех пор, как она проснулась наутро после брачной ночи и обнаружила, что Нейл уехал, оставив ей свои амулеты и памятки о прошлой жизни. Кисет тогда лежал в ее подложенной под щеку руке.

Ли подошла к окну и посмотрела на горы, окрасившиеся в золотисто-желтый цвет под лучами поднявшегося солнышка. Неужели Джоли права и Нейл специально оставил ей кисет? Или попросту забыл? Но если амулеты и в самом деле обладают защитными силами, какова его судьба теперь, когда он лишился всего?

А вдруг Нейл ранен или погиб во время одного из своих набегов? Вот уже полгода, как от него нет ни единой весточки.

Ли вздохнула и, прислонившись щекой к прохладной глиняной стене, закрыла глаза. Увидит ли она мужа еще раз? А если он все еще жив, то когда?

Потому что война закончилась.

Ли спешила по узкому выходившему во двор коридору, все ускоряя шаги: колокол церкви уже вызванивал последние ноты. Она обещала Гилу встретиться с ним примерно в это время. Он предупредил, что придется выехать рано, если они хотят добраться до высокогорья и к закату вернуться на ранчо. На ходу она выглянула в узенькое окошко, за которым разливалось радужное море цветов как на клумбах, так и в керамических горшках. Экзотические вьющиеся растения взбирались на крышу веранды, а цитрусовые деревья с их темной зеленью составляли приятный контраст с пестрым разноцветьем. Прекрасный сад, где можно было легко отыскать уединенную скамью, скрытую в увитой розами беседке, и где семья частенько собиралась теплым днем в прохладной тени, которую отбрасывала поросшая глицинией высокая решетка. В такие дни, когда воздух был напоен благоуханием флердоранжа, Ли вспоминала каролинский желтый жасмин, буйно цветущий у белой ограды, отмечавшей границы Треверс-Хилла. И память уносила ее в прошлое. Все так же раскрывают свои бутоны красодневы на зеленых лугах? Пережила ли зиму старая дамасская роза матери?

И на сердце ложилась печаль, потому что в Треверс-Хилле больше некому вдыхать сладкий, напоенный запахом клевера воздух, вливавшийся в раскрытые окна…

Ли немного помедлила у открытых стеклянных дверей, невольно ища взглядом тоненькую фигурку, склоненную над только что посаженным растением или почти скрытую охапкой цветов. Именно в саду можно было обычно найти Лис Хелен, преданно ухаживавшую за любимыми цветами и травами. Здесь было ее королевство.

Ли удивилась, не увидев девушку. Та предпочитала работать в прохладные утренние часы, и ее перчатки, ножницы и другие необходимые инструменты, сложенные в корзину, всегда стояли в беседке на скамье.

И неожиданно до Ли донесся приторный запах какого-то неизвестного, только раскрывшего лепестки цветка. Запах, почему-то сразу же напомнивший о Диосе, и, как подозревала Ли, та прекрасно об этом знала. Ли уставилась на дерево странной формы с ветвями, поднятыми к небу, словно в молитве древним богам. И возможно, этот образ был не так уж далек от истины. Дерево было привезено из Мексики и, если верить Диосе, подарившей его Серине, было для ацтеков священным. Они именовали его йолоксочитль. Диоса, сорвав душистый бутон и гладя им приоткрытые низким вырезом груди, именовала его цветок-сердце.

Ли раздраженно шлепнула себя по бедру кожаными перчатками. Какими томными становились глаза Диосы, когда та расписывала страсть, зажигаемую этим таинственным цветком! Один тонкий лепесток, положенный под подушку любовников, способен связать их на всю жизнь.

Снова коснувшись бутона, Диоса с жалостью улыбнулась Ли, словно не раз делила подобные ночи со своим любовником… и еще будет делить…

Ли брезгливо сморщила носик и поспешно сломала цветущую апельсиновую веточку. Тонкий аромат быстро изгнал неприятные мысли. Не в силах противостоять искушению, она осторожно дотронулась до маленького кожаного кисета, свисавшего с шеи на кожаном шнурке. В ушах звенели суеверные наставления Джоли. Сумеют ли талисманы защитить ее? Но не только поэтому любила она ощущать их прикосновение к груди. Это единственное напоминание о Нейле, и, нося мешочек, она иногда позволяла себе надеяться, что Джоли права и что он обладает достаточной силой, чтобы уберечь Нейла… где бы тот ни находился.

Она поправила шарф из тонкого индийского ситца. Ткань надежно скрывала кисет. Хоть бы он и ее защитил от колдовства и сглаза.

Ли нахлобучила на голову шляпу и тронулась в путь, но когда проходила мимо комнаты Гая, снова замерла, услышав странный шум.

— Гай! — встревоженно окликнула она у закрытой двери. — Можно войти?

Не получив ответа сразу, она громко постучала.

— Да, входи, — донесся до нее слабый голос.

— Ты болен? Я проходила мимо и услышала твой крик, — объяснила Ли, переступая порог. — Неприятности? Мне показалось, будто что-то разбилось.

— Все в порядке, Ли. Не волнуйся. Моя обычная неуклюжесть, — пояснил Гай с плохо скрытым нетерпением.

— У тебя снова был приступ? Та самая резкая боль за глазами? — еще больше обеспокоилась Ли, подходя к лежавшему на постели брату. Покрывала сбились, словно он провел беспокойную ночь.

Шагнув к нему, чтобы поправить одеяло, она наступила на что-то. Раздался хруст. Оказалось, что весь пол усыпан осколками фарфора!

— Осторожнее, Ли. Не порежься, — сухо предупредил он.

— Гай! Что ты наделал! У тебя рука в крови.

— Да, дорогая, я порезался, — заметил он чересчур сдержанным тоном. — Какая неосторожность! Неужели я запачкал кровью все одеяло? И на этот раз окончательно его испортил? Вчера пролил на него суп, а позавчера уронил яйцо. Почему сегодня должно быть иначе? Я всего лишь еще одно дитя, за которым должны убирать горничные.

Ли в отчаянии наблюдала, как он дрожащими пальцами пытается зажать ранку. А ведь брат совсем преобразился с тех пор, как попал сюда. И все более походил на прежнего Гая! Только… только вот, даже не потеряй он зрения, все равно не станет тем же Гаем Патриком Треверсом. И она была рада этому, потому что еще больше полюбила вдумчивого, серьезного человека, в которого превратился когда-то дерзкий, горячий молодой джентльмен, думавший сначала о себе, а потом уже о других. Нет, Гай не был таким уж эгоистом. Просто бездумным и беспечным. Привыкшим получать все, что захочет, только потому, что красив, общителен и носит имя Треверсов. Она впервые заметила перемены в Гае, когда тот вернулся с войны. И не будь он слеп, скорее всего так же часами смотрел бы в пространство, неверяще, ошеломленно, словно пытаясь найти ответ в окружающей тьме. Но его лицо то и дело искажалось отчаянием, очевидно, при мысли о том, по какой ужасной причине все это произошло с ним, с его семьей и друзьями, с жизнью, которую они вели в Треверс-Хилле. Однако раны постепенно исцелялись, и Ли все чаще чувствовала, что Гай каким-то образом обрел душевный покой, отчасти смирился с увечьем и делает поистине героические попытки снова зажить нормальной жизнью.