там еще будет.
– Вот так-то лучше, – усмехнулся Чалый, опуская револьвер.
– Знамо лучше. Чего нам с тобой делить, зачем въедаться в печенки друг другу? Встретились – разошлись. Мое старанье – твои деньги. Я тебя не знал и знать не буду. Ты обо мне не слышал и отродясь не вспомнишь.
Идет?
– Ну, нет! С другими бы, может, и пошло, с тобой –
не получится. Видел я, как ты на топор воззрился. Хорошую, видно, школу прошел там, в Понырях. Так что давай все честь по чести. Я вот заготовил бумагу – ты ее
подпиши.
– Что еще за бумагу?
– Так, пустяк – обязательство работать на нашу разведку.
– В шпионы, значить, вербуешь?
– Ну, до шпиона ты еще не дорос, а кое в чем твоя помощь понадобится. Вот ручка. Вот бумага. Подписывай!
– А если не подпишу?
– Подпишешь, что тебе остается делать. Мне ведь в случае чего даже «куда следует» идти не понадобится.
Просто позвоню, что разыскиваемый военный преступник Гнатюк Семен Еремеевич живет там-то и там-то. Тихо-спо-койно.
– А то и сам пристукнешь, так, что ли? – мрачно ус-: мехнулся Вырин.
– Ну, это в крайнем случае. Если ты опять к топору бросишься или еще как-нибудь попытаешься на тот свет меня спровадить.
Вырин с минуту помолчал:
– Ладно, давай, подпишу, хрен с тобой! Только на-: счет денег – как уговорились.
– Да получишь ты свои деньги, старый скупердяй, не беспокойся. Но чтоб больше никаких фокусов? Будешь делать только то, что я скажу. И все, что я скажу. Без всяких расспросов! Видеться теперь станем каждый день в ельнике, за гаражом леспромхоза, ровно в девять вечера. И чтобы Йи одна живая душа не заметила, как ты туда идешь. Все!
Чалый спрятал бумагу в карман и хлопнул дверью. Вырин вытер рукавом пот:
– Господи, только бы все это кончилось! Только бы пронесло!
4
Марья встретила ее с настороженным благодушием:
– Проходите, проходите, милости прошу! Вот сюда, в чистый угол. Молочка не угодно ли? Вы, поди, из кон торы или из этих... дачников?
Таня села к столу, откинула волосы:
– Вы, конечно, меня не узнаете, Мария Сидоровна. А ведь я лечила вас. И вас и детей ваших...
Марья вгляделась в лицо гостьи и вдруг с криком метнулась к двери:
– Чур меня, чур! Святые угодники!
– Да не пугайтесь, Мария Сидоровна! Я знаю, вы считали, что я умерла. Но это ошибка, всего лишь ошибка. Сделалось худо, потеряла сознание, ну и... Можете перекрестить меня, если хотите.
– Да? Можно? – она торопливо осенила гостью крестом, осторожно, все еще вздрагивая, присела к столу:
– Да как же, ведь все говорили, что схоронили вас.
– Мало ли бывает ошибок. Вот и дядю Степана чуть не зачислили в покойники.
– Не говорите! Как увидела я его там, в лесу, ну, думаю, преставился старик.
– Вот видите. Так и со мной.
Глаза Марьи потеплели:
– Уж вы простите меня, старую. Наслушалась я бабьих сказок. Вот и решила – нечистая сила ко мне пожаловала...
– Успокойтесь, Мария Сидоровна. А я к вам по делу.
Сейчас была в больнице, у дяди Степана.
– Ну, как он? Больно плохой, говорят.
– Да нет, поправляется понемногу. Теперь я лечу его.
– Дай бог, дай бог!
– К концу недели, возможно, он выпишется, придет домой. А там, я слышала, ужасный беспорядок.
– И-ии! Не приведи господь! Все вверх дном!
– Вот я и хотела немного прибрать у него. Вы не поможете мне?
– Как не помочь, конечно, помогу. Прямо сейчас и пойдемте. Я сама давно собиралась, да ведь то одно, то другое... – Марья взяла ведра, тряпки и повела Таню в соседний двор.
– Вот видите, что натворили лихие люди, – сказала она, отворяя дверь в избу Силкина. – И что искали? Что взять у старика? Не иначе, как малеевский клад до сих пор кому-то покоя не дает.
Но Таня не слушала ее. Едва ступив в избу, она в сильном волнении нажала пальцем на элемент связи, который был искусно закреплен у нее за ухом, под кожей, и, боясь поверить своему счастью, ясно услышала:
– Главный информаторий Ао Тэо Ларра приветствует вас. Назовите мысленно наш шифр, шифр командира корабля...
«Жив... Жив Максим...» – она в изнеможении опустилась на стул, тщетно стараясь сдержать хлынувшие слезы.
– Не плачьте, Татьяна Аркадьевна, сейчас все уберем. Я сама, как увидела в первый раз такой разгром, чуть не разревелась, Вот ведь лиходеи!
5
А уже через три дня они сидели за столом в чистой, аккуратно прибранной избе, где шумел самовар, пахло Душицей и медом, и Степан Силкин, только что вымывшийся в бане, одетый в свежее, тщательно проглаженное Таней белье, тянул пятую или шестую чашку чая, не выпуская из рук полотенца, которым непрерывно вытирал лицо и шею.
За окнами стемнело. Иван с Марьей, которые тоже наведались к выписавшемуся из больницы соседу, ушли к себе домой, самовар умолк. Силкин в последний раз обмахнулся полотенцем и перевернул чашку вверх дном:
– Ну, Татьяна Аркадьевна, голубушка, уважила ты старика, ровно как дочь родная. А я уж думал, никому и не нужен старый Степан. Колька, сын мой, и писем не пишет. Максим как в воду канул. А вы, стало быть, поженились с ним, с Максимом-то? И сынок у вас растет?, Это хорошо. Я еще, когда ты у нас здесь работала, смотрел на вас и думал: вот славная была бы пара! Да тут такой случай... А где он теперь, сынишка-то?
– Он здесь, со мной, у Веры, тетки моей.
– У Веры Григорьевны? Как же, знаю. Степенная женщина. А Максим, значит, опять пропал? Да ты не убивайся, не плачь. Объявится твой Максим, что я, не , знаю его? В каких только переделках не побывал! Не иначе и там шпиёны пакостят. Ведь как тут все подстроили! И я, старый хрыч, чуть не попался им на удочку. Поверил этой Клавке, что Максим уехал. Но в главном-то они меня не перехитрили. Не-ет! Как начал этот хмырь пытать меня насчет Максимова добра, так я сразу и смикитил: что-то тут нечисто. Пошел в избу, вроде бы за его вещами. А сам вынул из сундука этот кругляшок с бумагами и – шасть в баню. Там у меня под полом доска отстала: все недосуг было приколотить. Так я отодвинул эту дощечку и все туда, под пол. И землицей сверху присыпал. Что, взяли?! Дома-то, говоришь, все вверх дном перевернули. А там, в баньке, все целехонько. – Силкин довольно рассмеялся.
– И все-таки перепрятать надо, дядя Степан, унести все в тайгу подальше.
– Знамо дело! Завтра вместе с тобой все и схороним. Есть у меня одно местечко на примете. А ведь тогда до того ли было. Он меня вон там, за поворотом, ждал, ирод проклятый.
– Досталось тебе, дядя Степан... Ой, там кто-то есть! –?указала Таня на подозрительно колыхнувшуюся занавеску, отделявшую горницу от закутка.
– Кому там быть? Иван с Марьей ушли. Ветер, должно быть, открыл окошко, ну и... Сейчас гляну.
Но не успел он подняться, как занавеска отдернулась и из закутка шагнул здоровенный парень с пистолетом в руке. За спиной его мелькнули еще две мужские фигуры.
– Руки! Руки на стол! – крикнул парень.
Таня в ужасе прижалась к Степану. Силкин слабо охнул:
– Опять ты, ирод... И Кузьма тут!
– Да, все мы тут. И теперь живым тебя отсюда не выпустим. Хватит с тобой возиться. Я слышал все, что надо. Значит, в бане под полом? – довольно рассмеялся Чалый. – Ты знаешь, где эта баня, Кузьма?
– Тут рядом, в огороде, – поспешно ответил Вырин. – Сейчас я...
– Стой! В баню пойдем все вместе. Сначала я этих... – он поднял револьвер.
– Докторшу не трожь! – закричал Силкин, бросаясь между ним и Таней.
– Заткнись, старый дурень! Хватит с меня свидетелей. Таня вскрикнула, метнулась к окну. И вдруг погас свет. Громко хлопнула дверь. Яркий луч фонаря ударил в лицо Чалому. Грохнул выстрел. Жалобно тренькнуло за спиной Тани стекло. Изба наполнилась какими-то людьми. Чалый рванулся к закутку, сбил с ног стоящего за ним Вырина, оттолкнул от «кна второго парня. Но за окном блеснуло дуло автомата. Чалый попятился, шарахнулся в сторону. Однако его уже схватили за руки, бросили на скамью. Он хрипло выругался и затих.
