Но глаза Тропининой были неизменно сосредоточенными и строгими. И только руки, удивительно нежные, ласковые руки будто тянулись к нему, звали его в тот молодой счастливый мир, к которому принадлежала она сама.

Во время сеансов они почти не разговаривали друг с другом. Но он успел узнать стороной, что в Кисловодск она приехала недавно, неизвестно откуда, живет лишь с маленьким семилетним сыном, со всеми ровна, приветлива, но близких знакомых у нее нет, и к себе она никого не приглашает.

И узнать обо всем этом было почему-то приятно. Но еще приятнее было сознавать, что эта очаровательная женщина действительно владеет секретом какого-то совершенно нового, чрезвычайно эффективного метода врачевания сердца и со всей щедростью, на какую способна лишь самая богатая, самая бескорыстная душа, приносит этот секрет в дар ему, Зорину – по сути, абсолютно постороннему для нее человеку.

Долгое время он боялся во все это поверить. Но уже после третьего сеанса мучившие его не меньше полутора десятков лет боли совершенно прекратились, одышка исчезла, а главное – вернулось чувство уверенности в своих силах. И это было так неожиданно и ново, будто он проснулся от тяжелого долгого сна. Ему доставляло несказанное удовольствие быстро, без остановки пройти от дома до работы, подняться на четвертый этаж, перепрыгнуть через какую-нибудь рытвину или канаву. Он снова с радостным волнением встречал восход солнца, рождение нового дня, его не раздражали больше дождь, ветер или спустившийся с гор туман; даже его работа, которую он всего несколько дней назад клял как совершенно бесполезное, никому не нужное времяпрепровождение, обрела теперь вполне определенный смысл, он увидел, что приносит людям пользу.

Впрочем, где-то в самых сокровенных уголках души все больше пробивалось сознание, что дело здесь не только в неожиданном выздоровлении. Тропинина постепенно завладевала всеми его мыслями. Он думал теперь о ней и днем и ночью, и дома и на работе. И думал отнюдь не только как о прекрасном враче, избавившем его от тяжелого недуга. Услужливая память беспрестанно рисовала перед ним то бездонные, чуть затененные ресницами глаза, тд мягкий изгиб тонкой, будто просвечивающей шеи, то узкую полоску груди, что, подобно лучику утренней зари, иногда мелькала в разрезе белоснежного халата. Да, дело было не только в избавлении от болезни...

Но вот наступил день последнего сеанса. В это утро он принес ей букет белых роз и коробку «ассорти». Она улыбнулась:

– Андрей Николаевич, не вы ли говорили, что врачу следует отказываться от подарков пациентов?

– Да, говорил, но... Я не просто пациент. И вы, Татьяна Аркадьевна... Вы не просто врач...

Брови ее удивленно приподнялись:

– Кто же я еще, по-вашему?

– Вы – женщина, Татьяна Аркадьевна. Удивительная женщина!

– Вот как! – она искренне рассмеялась. – Теперь я вижу, вы действительно подлечились.

– Да, к сожалению...

– То есть?

– Так больше у меня не будет необходимости заходить в этот кабинет.

– Ну и прекрасно, Андрей Николаевич! Я рада за вас. А в этот кабинет могут заходить и здоровые люди. Даже без всякой необходимости.

– Спасибо, Татьяна Аркадьевна. Вы понимаете, что главный врач далеко не всегда может позволить себе такую роскошь. А вот если вы будете настолько добры, что согласитесь подняться со мной в воскресенье в горы, я буду очень признателен.

– Что же, – просто ответила Тропинина. – Я почти каждый выходной выбираюсь в горы и с удовольствием составлю вам компанию. Тем более я должна еще понаблюдать за вами.

– Ну, это, положим, лишнее. Ваша методика сработала безукоризненно. А кстати, Татьяна Аркадьевна, почему бы вам не поделиться ею с другими врачами, выступить, скажем, на совещании кардиологов?

– К сожалению, это совершенно исключено. Методика не имеет никакого теоретического обоснования. В меня просто вложили способность генерировать биотоки. Понимаете, вложили без всякого моего участия. Вложили... другие люди. Они же снабдили меня небольшим количеством радиоактивного вещества. Я чисто машинально сказала в прошлый раз, что это соли радия. В действительности это какой-то другой радиоактивный элемент. Что-то из трансуранов. Только с большим периодом полураспада.

– Вы так хорошо разбираетесь в этом?

– Немного...

– Но ваша методика...

– Теперь вы видите, что это за «методика». По существующим законам я даже не имею права пользоваться ею.

– Однако вы применяете ее.

– Лишь в исключительных случаях.

– Но дело ведь не только в методике лечения. А ваши приемы диагностики?

– И здесь я ничем не могу помочь. Просто мое ухо слышит больше, чем чье-либо другое.

– И это тоже заслуга тех «других людей»?

– Да.

– Но кто они, эти люди? Как их найти? Она лишь покачала головой:

– К сожалению, я не могу ответить на ваши вопросы, Я связана словом.

– Очень жаль. Вы понимаете, что это могло бы значить для массы больных?

– Да, но... Это все, что я могу вам сказать, – ответила Тропинина с глубокой грустью, и он понял, что больше не вправе расспрашивать ее ни о чем,

4

Они стояли в небольшой беседке на краю обрыва, откуда был виден и их санаторий, и весь город, уютно раскинувшийся в чаше гор, и даже белые шапки Главного Кавказского хребта. Все кругом было пронизано ярким весенним солнцем. Внизу, под обрывом, густо зеленела молодая поросль сосняка, дальше, уже в пределах курортной зоны, угадывались аллеи парков, а еще дальше, ближе к городу, глаз различал пестрые ленты цветников, голубые пятна бассейнов, блестки фонтанов и прудов.

– Среди какой красоты мы, оказывается, живем, – нарушил молчание Зорин.

– Да, здесь красиво, – ответила Тропинина, занятая какими-то своими мыслями.

– А я мог бы и не увидеть всего этого. Удивительное дело: тридцать лет лечу людей и только сейчас, вот в эту минуту, по-настоящему осознал, каким благородным и нужным делом заняты врачи,

– Благородным, да. А вот нужным ли? – вздохнула Тропинина.

– Как это, нужным ли? – удивился Зорин.

– А вам не кажется, что все мы, врачи, в какой-то мере подобны муравьям?

– Не понимаю...

– Разве вам не приходилось видеть где-нибудь в лесу разоренный муравейник?

– Допустим.

– И вы не ощущали чувства боли за этих маленьких безобидных тружеников?

– Как вам сказать...

– А я в детстве плакала при виде такой бессмысленной жестокости. Ведь вы подумайте: многие годы, день за днем, по крупице, по травинке собирают они свой дом. Но вот приходит в лес какой-нибудь негодяй и, взяв палку, а то и просто носком сапога в одну минуту сводит на нет всю их многолетнюю работу.

– Согласен, это варварство. Но при чем здесь мы, врачи?

– А разве не так же, по крупице, по капельке, затрачивая иногда неимоверные усилия, возвращаем мы здоровье больным людям, стараемся продлить их жизнь хотя бы на год, на месяц, на день. А потом появляется такой же варвар, только в ранге главы государства, и одним мановением руки посылает на смерть миллионы самых молодых, самых здоровых, самых цветущих мужчин и юношей. Так чего стоят все наши усилия? Какой прок от них человечеству?

– Подождите, Татьяна Аркадьевна. Я разделяю ваше искреннее негодование. Но вы не совсем точны. Потому что, делая такие вот глобальные обобщения, оперируете не конкретными фактами, а абстрактными понятиями. Кто он, этот ваш «глава государства»? Какое государство вы имеете в виду? Глава какого-нибудь полуфашистского режима действительно может ввергнуть мир в пучину войны. А главы истинно народных государств делают все возможное, чтобы войны не было.

– Не все делают, – покачала головой Тропинина.

– А что бы сделали вы?

– Я? А вот что. Представьте, что живут два человека: хороший и плохой. Плохой сделал пистолет, чтобы убить Хорошего. Хороший тоже сделал пистолет, чтобы плохой не смог его убить. Тогда плохой сделал пушку. Хороший тоже сделал пушку. И так без конца. А я посоветовала бы хорошему сделать не пистолет, а нечто такое, что не позволило бы пистолету плохого стрелять, и не пушку, а такое устройство, которое не дало бы возможности плохому пустить в ход свое оружие.