– Любопытно. Ну, а более конкретно, учитывая современную технику?
– Все точно так же. Создали американцы свою атомную бомбу, мы сделали то же самое. Появилось у них водородное оружие. Наши физики опять не остались в долгу. Но ведь можно было поставить перед ними совсем другую задачу.
– Сделать так, чтобы американские бомбы не могли взрываться?
– Вот именно!
– А если эта задача неразрешима?
– Не может быть!
– Вы так уверены в этом?
– Я знаю, что в свое время и задачу высвобождения внутриядерной энергии считали неразрешимой. А вот, пожалуйста...
– Н-да... В общем-то, логично: всякому процессу должен соответствовать какой-то контрпроцесс, и когда-нибудь людям, возможно, удастся набросить узду и на столь грозные силы природы. Но, к сожалению, я всего лишь врач, и проблемы физики...
– А я и говорю с вами, как с врачом. Умным, опытным, добрым врачом. И не случайно начала с бедных муравьев. Не кажется ли вам, Андрей Николаевич, что именно мы, врачи, все врачи, должны потребовать от физиков, всех физиков, взяться за решение этой проблемы, отвести от человечества угрозу атомной смерти? Хотя бы из уважения к нашему нелегкому труду.
– Полностью с вами согласен, дорогая Татьяна Аркадьевна. Кто, как не мы, больше всего должны беспокоиться о жизни людей! Впрочем, что касается меня, то мне, как говорится, и ходить далеко не надо. Скоро должен приехать мой сын. Он работает на ускорителях...
– Ваш сын – физик?!
– Даже физик-атомщик. Вот с него мы и начнем.
– Во всяком случае, мне было бы интересно поговорить с ним. Он у вас один?
– Один-единственный, и тот глаз не кажет. Обещал приехать еще в конце зимы. И до сих пор вот жду.
– У него семья?
– Если бы так! Никого у него нет. А парню уже за тридцать. Сначала говорил: вот кончу институт – женюсь. Потом: вот напишу диссертацию... Теперь не знаю уж, что еще придумает.
– А ваша жена, простите?
– Жену я похоронил семь лет назад.
– И с тех пор совсем-совсем один?
– Таков, видимо, удел стариков.
– Сейчас и среди молодежи много одиноких.
– Но почему?
– Не знаю... Может, слишком требовательны мы стали. Может, что-то другое...
– А может, стало больше индивидуализма, меньше снисходительности, готовности идти на компромисс?
– Молодежь всегда отличалась этим.
– В какой-то мере. Но главное – отсутствие умения встать на место другого человека, умения понять его боль, увидеть внутренний мир, почувствовать сокровенные движения души, научиться уважать его «я», словом – отсутствие того, что когда-то считалось признаком истинной порядочности или, лучше сказать, истинной интеллигентности,
– Отсутствие истинной порядочности, истинной интеллигентности? Вот оно что... А ведь вы, кажется, заставите меня по-новому взглянуть на некоторые стороны жизни. И вообще... – она с нескрываемым интересом задержала взгляд на его умном выразительном лице. – Однако пора спускаться, Андрей Николаевич, – вечер.
5
«Радиоактивный распад... – Зорин в задумчивости закрыл книгу, забарабанил пальцами по столу. – Слишком много еще здесь неясного, и, по-видимому, не только для меня, неспециалиста. Люди оседлали такого конька, о каком знают не больше, чем о каких-нибудь квазарах. На первый взгляд кажется все просто: распадаются ядра атомов, неустойчивые по самой своей природе, распадаются самопроизвольно, независимо ни от каких внешних обстоятельств. Следовательно, сама структура этих ядер как будто «нежизнеспособна», не позволяет им существовать Длительное время. Но взять тот же уран-235. Почему одни ядра его распадаются сейчас, другие будут жить еще многие миллиарды лет? Почему часть их разрушается в результате альфа- и бета-распада, а часть – путем спонтанного деления? И откуда при бета-распаде берутся еще и нейтрино, которых нет ни в первичных ядрах, ни в ядрах продуктов распада? Нет, радиоактивный распад – не просто фатальное, неизбежное разрушение чего-то обреченного. Тут нечто иное...»
Он взял другую книгу, открыл замеченную закладкой страницу:
«Радиоактивный распад является следствием фундаментальных взаимодействий микромира...» Вот это, пожалуй, ближе к истине. Фундаментальные взаимодействия... Да, ядра не просто разрушаются. В них происходят какие-то сложные процессы, подчиняющиеся неизвестным людям законам. А если познать эти законы? Затормозить идущие в ядрах процессы? Прекратить их полностью? Но это и значит сделать так, чтобы атомные бомбы не могли взрываться. Вот о чем мечтает Татьяна Аркадьевна. Какая прекрасная благородная мечта! Если бы она действительно овладела всеми физиками Земли! Надо будет поговорить с сыном...»
Он подошел к окну, раскрыл тяжелые створки рам. В комнату ворвался аромат цветущего жасмина. Утро разгоралось. Солнце, только что выкатившееся из-за гор, сверкало в каждой капле росы, в каждой пылинке, поднявшейся с подоконника. Последние космы тумана таяли в низинах. Шустрая стайка птиц взметнулась в небо. Легкий ветерок прошелся по верхушкам старых лип и замер в конце парка. На миг там мелькнуло светлое женское платье, и счастливый детский смех звонко рассыпался в прозрачной тишине.
«И все это может погибнуть лишь оттого, что люди не в состоянии понять, что происходит в крохотном ядре атома? Нет, не может быть! Человеческий разум справится и с этой задачей. Спасет Землю, спасет эту бесценную красоту», – он с улыбкой проводил глазами мелькавшую меж деревьями женскую фигурку и прошел на кухню: пора было готовить завтрак. Но в это время в прихожей резко зазвонил телефон.
«Кто там в такую рань?»
Зорин взял трубку.
– Алло! Товарищ Зорин? – раздался в трубке незнакомый мужской голос.
– Да...
– Скажите, у вас в санатории работала гражданка Тропинина Татьяна Аркадьевна?
– Как это работала? Она и сейчас работает.
– Я понимаю. Но тут такое дело... Это из милиции звонят. Вчера вечером ее сбила тяжелая грузовая машина.
И так как, по имеющимся у нас сведениям, в городе нет никого из ее родственников, то вам, как руководителю предприятия...
У Зорина остановилось дыхание.
– Где она? Каково ее состояние? – перебил он срывающимся голосом.
– Вы дослушайте сначала, Я говорю, что вам, как главному врачу санатория...
– Да где она? Что с ней? Скажите, наконец, ради всего святого!
– Где она? Пока в городской больнице...
– Что значит – пока? Да что вы замолчали?!
– Вы сами не даете мне сказать ни слова. Я говорю, пока она в городской больнице. Но медики говорят, надежды практически нет. И вы, как главный врач...
Трубка запрыгала в руках у Зорина. Не в силах больше слушать сверхпунктуального блюстителя порядка, он бросил ее на рычаг и выскочил из двери...
Генерал Колли не мог подавить в себе дурного настроения. Ему, генералу, в руках которого находились все рычаги гигантской военной машины, только что доложили, что представители Управления Космических Исследований располагают какими-то сенсационными сведениями, способными изменить не только основные стратегические концепции страны, но и подвергнуть пересмотру саму военную доктрину, созданию которой он отдал весь свой опыт, все лучшие годы жизни.
Изменить военную доктрину государства! Что за вздор! И что это за сведения, полученные Управлением Космических Исследований? Почему о них ничего не известно ни армейской разведке, ни ЦРУ, ни ФБР? Не иначе, какой-то блеф! И все-таки...
Дверь приоткрылась.
– Они прибыли, господин генерал, – доложил дежурный офицер.
– Прибыли? Гм... Пусть войдут.
В кабинет вошли двое мужчин в черных костюмах:
– Доброе утро, господин генерал.
– С кем имею честь? – сухо осведомился Колли, не отвечая на приветствие.
– Доктор Браун, – быстро проговорил один из вошедших.
– И доктор... – начал было второй. Но генерал нетерпеливо махнул рукой:
– Слушаю вас, мистер Браун. Только покороче.
– Я понимаю, господин генерал. Так вот, вы знаете, конечно, что траектория движения спутников Земли очень чутко реагирует на гравитационные поля, создаваемые любым материальным объектом...
