«Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, то уничтожится возможность жизни», — произнес я про себя, повторяя слова Баура, а сам остановился у окна, скрестив на груди руки и неподвижно глядя в одну точку в саду.
Я закрыл окно, послонялся немного туда-сюда, протянул руку к альбому репродукций, лежавшему на книжной полке: Оскар Виггли (Коллекция Призм, Париж). Оскар Виггли живет в Париже, рассказывал мне Баур, и в Юрских горах, в Мирьо, в помещении бывшего ресторана; вывеска «Кафе Насьональ» там до сих пор висит, хотя буквы выцвели. Оскар Виггли относится к числу немногих скульпторов, которых Баур может принимать всерьез. После завтрака мы все вместе отправились на службу. Холод был нешуточный. Впереди, где дорога заворачивала, над лесом действительно видны были изящные контуры Альп. Указывая на виллу, стоящую на привокзальной улочке в окружении лип и прочих деревьев, Баур отметил, что они посажены здесь в те времена, когда император Франц Иосиф еще прочно сидел в седле. В липовой кроне над нами застрял объемистый кусок неба.
«Биндшедлер, довольно давно мы с Катариной прочитали „Марш Радецкого“[10] и это сподвигло нас на то, чтобы отправиться в Вену, причем именно в пору цветения каштанов.
В 19-м районе, вблизи Петцляйндорфского кладбища, мы остановились на ночлег; гуляли среди террасных виноградников Венского леса, посетили гробницу капуцинов, были в Пратере, всей душой привязались к Рингштрассе, к городскому парку, к его акациям и павлинам, заглянули в каждый уголок Хофбурга, зашли в Бургкапеллу, где он, император, каждый раз прощался со своими усопшими близкими, съездили в Шенбрунн, чтобы погулять по парку, постоять в приемной императора.
Во время путешествия мы неоднократно встречали на пути императора с его охотничьей свитой, во всяком случае, нам попадались лани и олени, в предков которых император, видимо не попал — промахнулся.
Мне часто приходилось разъяснять, что я испытываю привязанность не к одному только императору Францу Иосифу, ко всему тому пространству, которое он соединял воедино и которое породило Адальберта Штифтера, а также двух Густавов — Малера и Климта.
Наше паломничество, Биндшедлер, приблизило нас к тому историческому самосознанию, которым обладают каштаны, когда они цветут и наполняются ветром», — сказал Баур. Он посмотрел на небо, которое вновь простодушно раскинулось над нами.
Ворковал голубь. По привокзальной площади ветер гонял опавший лист. Ни одна машина, ни один мопед, не отправились еще, так сказать, в путь-дорогу. Мы подошли к подземному переходу. Баур сказал, что его охватывает странное щемящее чувство, когда он тут идет, потому что именно здесь стоял в свое время дом портного, очень похожий на жилища мелкопоместного русского дворянства. И такой красивый сад разбит был вокруг, причем на солнечной стороне располагались клумбы и грядки, а с севера и востока — яблоневый и вишневый сад. Кроме того, здесь росли ели, березы и разнообразные кустарники, например, ракитник и сирень. Так что оно было исполнено своеобразного благородства, это поместье с прилегающим к нему садом, где обитал портной со своим семейством и подмастерьями. Всего раз в жизни Баур позволил себе костюм на заказ, и сшил его тот самый портной, чей дом стоял там, где сейчас только воздух. Умер он, кстати, совсем недавно, этот добрый человек, который всю свою жизнь портняжничал, но, помимо всего прочего, основательно увлекался пением и был страстным орнитологом, организовавшим бесчисленное множество экскурсий, чтобы ближе познакомить людей с пением птиц. Он проводил свои экскурсии ранним утром по воскресеньям в близлежащих лесах.
На его похоронах, конечно, пел мужской хор. Раньше-то он, Баур, знал поименно каждого, а теперь, дай Бог, двух-трех певцов узнает в лицо. Так что он еще раз убедился в том, что человек — и без того родившись чужаком — постепенно становится на земле все более чужим.
Я в этот момент подумал о Болконском — о том, как он лежал под небом на Праценских высотах и таинство этого мира открылось перед ним.
Ветер играл бумажными змеями, которые свешивались с ветвей и болтались на подоконниках.
Церковь, дом священника и дом дьяка составляли тот фон, который напоминал о Мерике или о поэте звенящих знамен[11]. Посередине стоял огромный каштан. Теперь гудели все колокола. Золотой петух кричал, повернувшись на юго-восток. Мы вошли в церковь через северные ворота, использовав вход под башней, поднялись по лестнице до хоров, сели у южного окна. Людей было мало. Церковная кафедра явно относилась к XVI или XVII веку. На одном из окон впереди, там, где хоры, Христос благословлял ребенка. На другом окне он шагал по облакам с распростертыми руками. На окне справа он являлся Марии Магдалине.
«Две или три из этих живописных картин на стекле появились здесь в свое время по инициативе врача, отца первоначальной владелицы виллы на привокзальной улочке», — прошептал мне едва слышно Баур, явно заметив, что все мое внимание было поглощено росписями по стеклу.
В церковь вошел священник. Органист начал играть. За расписными окнами качались ветви деревьев. Орган смолк… «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй.
И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.
И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий.
И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый.
И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый.
И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой»…[12]
