Снаружи над Бородинским полем в тот весенний день сияло солнце, и утром в день битвы Наполеон надеялся, что оно станет для него солнцем Аустерлица.
Старинные русские боевые укрепления, которым уже полтора столетия, сохранились. Правда, их перенесли на несколько метров дальше, потому что на прежнем месте оставалось слишком много тел убитых. На памятнике 145-му пехотному Новочеркасскому императора Александра III полку значится, что в день битвы полк потерял убитыми 19 офицеров и 621 солдата, ранеными 23 офицера и 527 солдат[18].
Один британский военный историк написал в 1972 году в монографии, посвященной Бородину, что только в 1916 году в битве при Сомме потери на одном узком пространстве были столь же велики, как в Бородинском сражении.
Перед тем как прибыть в Москву на Белорусский вокзал, электричка делает остановку на станции Фили: там Кутузов после Бородинской битвы на военном совете принял решение оставить Москву.
«Здесь я каждый раз срывал розу, — сказал Баур, указывая вперед, на поворот дороги, где видна была оплетенная розами железная ограда, — предпочитал красную, если мы ехали с классом на экскурсию». Я тут же припомнил розовые кусты возле массивных надгробий на кладбище в Гертвайлере.
«Кстати, о розах, — сказал Баур, — когда мы были у Оскара Виггли, он на прощание поставил пластинку с фортепианной музыкой Эрика Сати. Я встал у окна рисовальной студии. Над Мюрьо раскинулось небо из стекла. Цвели первые крокусы.
Взгляд задержался на развилке дорог, где стоял каменный крест. Навозная куча позади него отливала желтизной в стиле Брейгеля. „Три гимнопедии“ Эрика Сати погрузили меня в грезы Роберта Вальзера о полете над ледяной поверхностью, тонкой и прозрачной, как оконное стекло, которая плавно опускается и поднимается, как стеклянные волны. Я летал над нею и был счастлив. Посреди ледяной равнины стоял храм, который на поверку оказался рестораном, стершимися буквами было написано: „Кафе Насьональ“… Крокусы склонили головки, когда Роберт Вальзер прибыл туда, а я сел на дощатый пол, поглядывая на развилку с каменным крестом, где как раз проходила мимо кошка. Мюрьо по-прежнему заливал свет.
„Этот пейзаж и породил музыкальную шкатулку!“ — сказал я, мысленно ступая по мосту Дубса, по которому мы накануне шли вместе с Оскаром Виггли, Яниной и Катариной, чтобы выпить на той стороне бокал вина, и это напомнило о Марселе Прусте, о соборах Нормандии, об их покрытых медной зеленью крышах. Повторяя поездку вверх по течению, я вслушивался в воды Дубса, которые раньше, когда здесь была мельница, обрушивались с уступа (с шумом, разумеется); я отдался во власть пейзажа, девственность которого почти отталкивала; вошел в ресторан, где Оскар Виггли запускал музыкальный автомат, и тогда можно было под сомнительную музыку смотреть в грохочущие воды и на тот берег…
Кошка прошла мимо навозной кучи, на этот раз в обратном направлении.
Представляя себе последние скульптурные работы Оскара Виггли, я понял, почему ему нравился Эрик Сати, который в „Трех гипнопедиях“ создал музыку, которая выгибается то вверх, то вниз, словно стеклянные волны… „Три гипнопедии“ Эрика Сати отзвучали.
Я повернулся к Оскару Виггли, сказал: „В прошлом году в Биле я увидел на постаменте с твоей железной скульптурой розы — две красные розы“».
С деревенской улицы донесся звук трещотки. Поволока тени над южным склоном Юры сгустилась, небо на западе побледнело.
Надо быть Колумбом для целых континентов и даже для целых миров, открывать новые пути, но не для торговли, а для мыслей, говорил Генри Дэвид Торо, — заметил я, обращаясь к Катарине, стоя на перроне, там, где навес над ним уже закончился.
Каждый человек есть властелин собственной империи, рядом с которой земная империя царя — лишь кучка земли, оставленная ледником…
Ветер гонял опавший лист над привокзальной площадью.
В нескольких шагах к востоку от нас стоял Баур и смотрел на замок Бехбург, потом на рельсы в направлении Ольтена, что напомнило мне Аракангу, зоопарк на Унтерфюрунгштрассе.
Сквозь грохот приближающегося пятичасового поезда я сказал себе: «И вправду, есть замечательные слова: Араканга, к примеру, или, скажем, — Бородино».
