И вот какое сочинение я послал на Всемирную выставку, раскрывая тему «Типичный американский мальчик».

Типичный американский мальчик не боится Опасностей. Он выезжает на природу и запросто пьет сырое молоко. Так же и в городе шагает он по холмам и ущельям улиц. Если он еврей, он так и говорит. И вообще, кто бы он ни был, если к нему пристанут, с ходу говорит, кто он такой. Болеет за свою местную команду по футболу и бейсболу, но и сам тоже спортом занимается. Он все время читает книжки. Комиксы так комиксы, ничего страшного, лишь бы понимал, что все они дребедень. Он и кино увлекается, и радио слушает, но не в ущерб серьезным делам. Таким, например, как без устали ненавидеть Гитлера. Насчет музыки — он любит и джаз, и симфоническую. Насчет женщин — он их всех почитает. Когда надо делать уроки, он не станет считать ворон, теряя время попусту. Еще он добрый. Помогает родителям. Знает цену доллару. Смерть его не страшит.

Закончив, я переписал это самым старательным образом. Переписывать пришлось дважды, потому что, когда я в первый раз добрался до конца, моя «вечная» ручка потекла и на полях оказалась большая клякса. Потом я надписал, как положено, конверт, заклеил, отослал и перестал об этом думать. Сочинению про черты американского мальчика я отдал все, что мог, но поскольку дальнейшее не в моих силах, то и в голове держать незачем. Я знал, что всякие такие дела быстро не делаются. Даже если просто закажешь что-нибудь по почте, и то, пока доставят, пройдет месяца полтора. Почему так долго, я не очень понимал, но так уж оно ведется.

Ну и, естественно, раз я уверился, что это сочинение — последний и единственный для меня шанс попасть на Всемирную выставку, значит, возможность туда сходить должна была обязательно появиться, причем тотчас же. Тихий, застенчивый голосок моей подружки Мег как раз и прозвучал вестником такой возможности.

— Я там каждое воскресенье бываю, — сообщила она мне. — Норма не любит оставлять меня одну на целый день, вот и берет с собой. Не разрешает, правда, от своего павильона ни на шаг отойти, поэтому радости, в общем, мало. А так, вдвоем, мы сможем приглядывать друг за другом, и Норма не будет беспокоиться. Представляешь, Эдгар, мы же все-все посмотрим!

Милый ты мой дружочек! — прямо целую речь произнесла, такого раньше за ней не водилось. Она заколола волосы за ушами, так что стала видна ее чудная стройная шея, и улыбнулась своею двойственной улыбкой. У нее были маленькие руки и огромнейшие, чистейшие серые глаза. Мы сидели после уроков на качелях в парке «Клермонт». Ногами касались земли, чуть отталкивались, и сиденье описывало мелкие дужки — скрип-скрип, туда-сюда. Я даже поверить не мог такому везению, но притворился, будто сосредоточенно обдумываю.

— Мысль неплохая, — наконец высказался я. — Всем только на пользу.

Из вежливости немного выждав, я распрощался с Мег и убежал домой спроситься у матери. Не такое простое дело, между прочим! Вдруг это расценят как появление во мне червоточины предательства? С другой стороны, Дональд с нами больше не живет, а отцу с матерью сейчас только и забот, что ходить по выставкам. Я ждал, не канючил, никому не докучал… Глядишь, может, и сойдет.

Свои доводы я оттачивал за стаканом молока с двумя печеньями «Орео». Когда мать вернулась домой из магазина, я помог ей выложить бакалею, а потом рассказал о приглашении.

— А, собственно, чья это идея? — спросила она, присаживаясь с чашкой кофе. — Тебя кто приглашает — твоя подружка или ее мать?

Вопрос на засыпку. Поди рассчитай, с каким ответом скорей попадешь впросак. Упомянутая мать особым расположением не пользовалась. Но приглашение девчонки — нет, несолидно.

— Мать, — ответил я. — Она спросила Мег, чтобы та спросила меня, чтобы я спросил тебя.

Мама на меня поглядела, но вроде бы вполне миролюбиво.

— А ведь все, должно быть, уже сходили, — сказала она. — Сколько это стоит?

— Вот: самое важное. Мы проходим туда бесплатно, у Мег мама там работает.

— А можно узнать — кем?

— Да точно-то я не знаю, — ответил я. — Но человек она там, видимо, не последний, раз ей даже проезд со скидкой. А большинство павильонов все равно бесплатные. Ну, сувениры — их, конечно, за так не раздают. Но кому нужны сувениры? — (Вот, мол, какой я стойкий!) — Сувениры — это для маленьких.

Вижу, взгляд матери стал нерешительным. А что, не так уж плохо, я и не надеялся.

— Надо поговорить с отцом, — проронила она. — А сейчас марш делать уроки.

Когда в тот вечер подошло время ложиться спать, отца все еще не было дома. Я выключил лампу; решил, не засыпая, дожидаться в темноте. Смотрел, как бродят по потолку отсветы фар с Магистрали. Блик сперва маячит в углу, потом бежит, бежит, разрастается и исчезает, как раз когда рокот мотора громче всего. Потом рокот отступает. Я, должно быть, заснул, потому что, когда навострил уши, мать с отцом вовсю разговаривали.

— И за телефон тоже, — говорила мать. — От Эдисоновской Объединенной. Сегодня у меня не было денег даже забрать из прачечной твои рубашки.

— Дам я тебе деньги, дам.

— Третий день уже это слышу.

— Сегодня утром удалось наконец кое-что из них вытянуть; правда в счет будущих комиссионных. Не дело: сам потом из-за этого в лужу сяду.

— Он сядет в лужу! И хочешь знать, из-за чего? Из-за своих карт ты в лужу сядешь!

— Мы будем ужинать или будем ругаться? Что у тебя за тон?

— Ты когда-нибудь видел жену, которая станет ждать с ужином до двенадцати ночи? Где ты был? Что с тобой происходит?

— Не дашь мне спокойно поесть, сейчас же встану и уйду.

— Иди. Напугать вздумал. Мне ведь не привыкать. Ты вообще-то бываешь когда-нибудь со мной дома?

На некоторое время все смолкло. Звякнет вилка, скрипнет о тарелку нож. В кухонной раковине зашумела вода.

— Еще что-нибудь будешь?

— Нет, спасибо.

— Да, еще такой вопрос, — сказала мать. — Эдгара пригласили сходить за компанию с Мег на Всемирную выставку.

— Ну? — отозвался отец. — И почему нет?

— Но ты ведь знаешь, чья она дочь, — сказала мама.

— Чья?

В этот момент к обочине под моим окном подкатил автобус, зашипели его двери, взвыл на холостых оборотах мотор. Двери закрылись, и, погромыхав напоследок коробкой передач, автобус отъехал.

— Ненавижу сплетни, — говорил отец. — А это, между прочим, хуже, чем сплетни, это клевета. Тебе было бы приятно, если бы про тебя поползли такие россказни?

— Это не россказни, это факты. Их каждый знает. Вся округа.

— Ну, допустим. Но это же сколько лет прошло! Уже и человек тот умер.

— А чем она все эти годы держалась? — не отступала мать. — Думаешь, люди так уж меняются?

— Не интересно мне все это, — буркнул отец. — По мне, она вполне приличная женщина. А ее дочку я, между прочим, видел. Очень славная девочка. Пусть сходят. У него своя голова на плечах. Когда же я-то соберусь вас сводить!

— Вот ты всегда так — только обещаешь:

— Да, обещаю! И я выполню свое обещание. А пока суд да дело, если ему подвернулся случай, пусть сходит, порадуется. Сейчас для всех время не очень радостное.

— Он будет мне говорить! — усмехнулась мать.

Когда настал день, я был в полной готовности. Наряженный в рубашку с галстуком, в школьных бриджах и новеньких туфлях, которыми очень гордился. До недавнего времени я ходил в старых высоких ботинках со шнурками. В кармане лежали два доллара, которые выдал отец, пояснив, что целиком их растрачивать без необходимости совершенно не обязательно, но если необходимость возникнет — что ж, тогда трать, ладно. Это я усвоил. Стояло замечательное весеннее утро. Сбежав с холма по Магистрали, я перешел Истберн-авеню на углу 174-й улицы, помчался дальше мимо школьного двора, перебежал улицу на углу 173-й, прошел под окнами бывшего нашего дома, на углу авеню Маунт-Иден свернул налево, пробежал овальный сквер, а потом кинулся вверх, туда, где жила Мег, в дом, выходивший прямо на парк «Клермонт». Мама хотела было пойти со мной вместе, якобы «поблагодарить» Норму, но я знал, что это не сулит ничего хорошего, и отговорил ее. Она бы принялась объяснять Норме, какая это огромная ответственность — целый день заботиться о чужом ребенке. Я не считал, что Норма так уж нуждается в подобном внушении. При том, что мать была очень высокого мнения о своей деликатности, о своем умении тонко намекнуть, на самом-то деле она была прямолинейна до неприличия. Эту ее прямолинейность я научился обращать себе на пользу — хотя бы знаешь, на каком ты свете: уж она все выложит, без околичностей (это ее выражение — «без околичностей»), но к такому поди еще привыкни! Я не хотел, чтобы мать что-либо выкладывала Норме без околичностей.