– В твои годы я тоже был очень восприимчив. В костях вот разве что помощнее. Я вообще-то из рода кузнецов. Но с таким же наследственным даром к неприятностям. – Он вздохнул. – Тебе ведь не нужна моя помощь, не так ли? И маму свою ты и сам вытащишь из прачечной, сам будешь заботиться о ней?

– Совершенно верно, сэр.

– Я так и думал, но хотел убедиться в этом. Ты – умный мальчик. В тебе ведь есть не только ирландская кровь, но и еврейская. Может это и проясняет ситуацию с компанией, с которой ты водишь дружбу.

Он замолк и уставился на меня.

– Если это все, сэр, – сказал я, – то я пойду, там еще много людей в очереди на прием.

Будто не расслышав, он показал пальцем на стул, рядом с кроватью. Веер тысячедолларовых купюр свернулся в стопку. Хайнс засунул деньги обратно в конверт.

– Смею тебя заверить, что для меня нет ничего печальнее, чем отказаться от столь щедрого проявления чувств, – сказал он придвинул мне конверт, – Замечательные знаки на замечательной бумаге. Самые лучшие из лучших. Но, видишь ли… Я могу, конечно, их принять. Но он от этого мудрее не станет. Ты понимаешь? Поэтому я возвращаю конверт. Попробуй объяснить ему мой жест. Попробуй объяснить ему, что Джеймс Дж. Хайнс не строит замков из песка, и уж тем более не может осуществить неосуществимое. Слишком все далеко зашло, мистер Бехан. Есть на свете один республиканец с усиками… И вот этот республиканец… в нем нет ни грана от истинного поэта.

Голубые глаза осмотрели меня и я понял, что конверт мне придется взять обратно. Я засунул его на место, под рубашку.

– А где он обнаружил сына Мэри Бехан? На улице?

– Да.

– Передай ему, пожалуйста, что ты – очень сильный его ход. Я просто-таки восхищен. Что до тебя, персонально, то я, естественно, желаю тебе долгой и богатой жизни. Но с ним все у меня кончено. Ну его к дьяволу! Я думал, он уже понял, к чему привела его авантюра с судом в провинции. Надеюсь я предельно ясен? И о чем идет речь ты понимаешь, но не совсем?

– Не совсем.

– Ну и ладно. Я не обязан ему все разжевывать. Просто передай, отныне я не хочу и знать его. Бизнес между нами окончен. Скажешь?

– Обязательно.

Я встал и направился к двери. У меня за спиной продолжался его голос:

– Когда деньги больше не приходят – это всего лишь одно мгновение. И надеюсь такого дня не увидеть. – Он взял газету. – Не то чтобы наш с тобой общий знакомый слишком уж засветился в прессе, просто у него были очень хорошие связи, даже близкие, с мистером Уайнбергом. Кто знает, может это и было началом? А может началом стало для него встреча с тобой?

– Началом чего?

Он поднял руку.

– Передай матушке мои сердечные приветствия и расскажи, что я помню о ней, – произнес он торжественно и это было последнее, что он сказал. Я вышел.

Вернувшись в Бронкс, я пошел в магазин и купил там пачку сигарет и разменял горсть мелочи для телефона. Затем позвонил мистеру Берману, в Коннектикут. Но в отделе регистрации мне сказали, что у них не проживает ни мистер Шульц, ни Флегенхаймер, ни Берман. Я пошел домой. Дверь в квартиру была распахнута, в комнате возился монтер из телефонной компании – он устанавливал аппарат за диваном в главной комнате. Я выглянул в окно и, естественно, зеленого грузовика телефонной компании там не обнаружил, хотя человек производил впечатление работника именно телефонной компании. Он ушел молча, так же как и работал, прикрыв дверь не до конца. На телефоне не было номеров.

Я засунул конверт с деньгами для Хайнса в щель, сел и стал ждать. С тех пор, как я связался с мистером Шульцем, меня все время атаковали эти странные существа, которые внезапно появлялись и внезапно исчезали, как фантомы. Они всегда бывали там, куда я приходил позже них, они знали больше, чем знал я, и это они изобрели телефоны и такси, лифты и ночные клубы, церкви и суды, газеты и банки, их ослепительный социум врывался в меня, выдавленного рождением в мир, и бесился вокруг, я чувствовал себя пробкой в бутылке шампанского, головой вперед, выброшенный, исполненный, законченный. Но то, что происходило после первого впечатления от мира, от шокирующего мира иначе как бестолковостью вселенского масштаба я бы никак не назвал. Ну и что мне теперь делать со всеми ими и их тайными делишками? Что мне теперь делать?

Прошло минут пятнадцать с установки телефона. Он наконец зазвонил. Звук его был странен для маленькой квартиры, он был громким как школьный звонок, я даже слышал эхо от него, раскатившееся по гулкому подъезду.

– Карандаш есть? – спросил мистер Берман, – Запиши свой номер. Можешь теперь звонить маме из любого уголка Соединенных Штатов.

– Спасибо.

Он продиктовал номер. Голос его был сердечен.

– Ты, конечно, сам позвонить с него не можешь, но с другой стороны и платить за него не надо. Итак? Как прошла встреча?

Я рассказал.

– Я звонил вам, – добавил я, – Но мне сказали, что там вас нет.

– Мы в другом месте, в Нью-Джерси, по другую сторону реки, – ответил он, – Я даже могу разглядеть шпиль Эмпайр Стейт Билдинг! Теперь все по порядку еще раз с малейшими подробностями.

– Он говорит, что помочь не сможет. И что виноват в этом человек с усиками. По его мнению вам не надо больше с ним контактировать.

– Какие еще усики? – Это был голос мистера Шульца. Он висел на параллельном телефоне.

– Республиканские усики.

– Дьюи? Прокурор?

– Наверно.

– Сукин сын! – воскликнул Шульц. Обычно, когда слышишь человека по телефону, с его голосом что-то происходит, но богатую палитру тонов мистера Шульца я расслышал как нельзя лучше.

– Я что, должен еще этому козлу объяснять, что Дьюи сидит у меня на хвосте? Сукин сын. Сволочь. Гнида. Даже деньги не берет, видали? Столько лет мои деньги были хороши и – нате вам! Ну доберусь я до этого старого дристуна, засуну эти деньги ему в глотку, пусть сожрет их, подавится ими, а потом ими же и обдрищется!

– Артур, пожалуйста! Не горячись!

Мистер Шульц с силой опустил трубку и у меня в ухе зазвенело так, что эхо от звона стояло еще с минуту.

– Ты слушаешь, малыш? – спросил мистер Берман.

– Мистер Берман, я держу в руках этот конверт и мне не хочется хранить эту сумму дома.

– Придется сохранить его какое-то время.

Вдалеке раздавался рев Голландца.

– Через пару дней мы кое-что организуем, – продолжал мистер Берман, – Никуда не уходи. Ты нам будешь нужен и я не хочу тратить время на поиски.

Так я оказался запертым дома в течение еще нескольких дней жаркого «бабьего лета» в Бронксе и каждое утро был вынужден наблюдать, как напротив приютские дети купаются под струей из гидранта. Я был мрачен. Мама каждый день утром вставала и уходила на работу, спокойная и молчаливая, наступил какой-то хрупкий баланс в наших с ней отношениях. Но телефон ей категорически не понравился сзади дивана – она закрывала его фотографией себя и папы. Я купил вентилятор, который мало того, что крутил лопастями, но и вертелся вокруг своей оси; он раздувал свечи в стаканах, но и приносил прохладу моей голой спине, когда я сидел в комнате и читал газеты. Времени подумать над словами мистера Хайнса у меня было предостаточно. Мудрый он человек; действительно, когда поток денег прекращается – это только одну секунду неприятно. Я начал отсчитывать мое время с Шульцем по убийствам и выстрелы, хрипы и раскалывающиеся черепа загудели в моей голове как колокола. Но ведь в это время происходило еще кое что, а именно: шел поток денег. Они приходили и уходили, как поток, как прилив и отлив, такой же надежный и достоверный, как вся наша солнечная система. Я уже привык к постоянному источнику денег, это всегда было вопросом колоссальной и всеобъемлющей заботы мистера Шульца. Он боролся за свое право контролировать этот поток, даже когда он был в бегах и преследуемым, вопреки судебным проблемам, вопреки трудности ведения дел издалека, вопреки воровству друзей и предательствам единомышленников. Деньги шедшие в обратном направлении были так же важны: на них покупалась еда и оружие, юристы и полицейские, расположение бедняков Онондаги, собственность, из них выдавалась зарплата и шло расслабление для всей команды. Из-за них он и шел по жизни сияющей звездой, распространяя вокруг себя яркий свет. Насколько я знал, мистер Шульц так и не растратил все свои деньги, которые он заработал за годы и годы гангстеризма, он, без сомнения, скопил огромную сумму, но я так и не увидел никакого знака, что он ими хоть как-то пользуется. Может его жена живет в прекрасном доме или шикарной квартире, и обстановка там круче некуда, но, судя по его одежде, которая никак не смотрелась на нем, ему еще было далеко до прирожденного аристократизма и богатства людей из Саратоги. Он не жил богато, он и не желал жить богато, он ничего не делал, чтобы жить богато. В Онондаге он развернулся на широкую ногу, он кормил, поил, обувал, одевал всех, он ездил на конные прогулки и швырял деньги налево и направо, как от него все и ожидали, но это было для выживания, в его движениях и поступках не проглядывала естественная жилка права от рождения поступать так. Даже, когда я увидел его первый раз, он уже был в бегах, он был зайцем, которого гонят по полям. Жил в отелях и всяких укромных уголках, тратил деньги, чтобы сделать их еще больше, был вынужден следить за исправностью делания денег, потому что только так их поток не останавливался.