– Да, знаешь, мне как-то это и в голову не приходило, – сказал я, – То, что я иду по следам своих сумасшедших родителей.

Я рассмеялся, она следом за мной тоже. Мы смеялись, и я любил ее смех, такой мелодичный, как голос из-под толщи воды.

Потом, мы пошли по солнечной улице просто погулять и без всякой видимой причины свернули в другую сторону от отеля. Она сняла пиджак и повесила его к себе на плечо. Я глядел на наши отражения в стеклах магазинов, на которых краской было написано, что они сдаются. Наши отражения были черными, едва-едва проглядывали естественные краски. А сама улица полыхала жаром. Я чувствовал этим утром, что знаю, что Дрю Престон является сама собой, без мучительных размышлений направленных внутрь себя, без вызванных вином преувеличенных оценок ситуации, которая сложилась так, а не иначе, я чувствовал ее самою, под спрятанными под внешними оболочками красоты, ее внутреннюю красоту души и глядел на нее ту, внутреннюю, почти полностью забыв про нее физического человека. Еще я чувствовал, что понимаю ее так, как она понимает сама себя, так как она понимает себя в тисках обстоятельств, вызванных не ей самой. Другие члены банды раздражались ее видом, внешностью и манерами, для них она была существом с высшего света, снизошедшая до них, оборванцев, с благотворительной целью, но дело заключалось в другом, более опасном чувстве – ее душа оказалась в таком соседстве, что не могла иногда быть естественной. Думаю, что ее интерес ко мне был вызван именно этим обстоятельством, тем, что я, несмотря на все кажущиеся отличия, был ее братом-двойником и чувствовал себя в таком же окружении точно так же.

Мы прошли пешком несколько кварталов. Она молчала. Иногда бросала мельком взгляд на меня. Затем неожиданно взяла меня за руку. Будто если я доверил ей часть моей скрытой от всех души, она в благодарность дарит мне свое доверие, держа меня за руку как любовная подружка. Меня это немного смутило, но не мог же я в самом деле отказаться от такого доверия. Я просто оглянулся назад, чтобы посмотреть нет ли кого из знакомых лиц. И прокашлялся.

– Тебе, наверно, не совсем ясно твое положение в банде? – спросил я.

– Мое положение? А что это такое?

– Ну… что ты моя гувернантка.

– А-а. Да, я знаю. Поэтому ты столь явно заботишься обо мне.

– Я должен заботиться. Но, по правде говоря… – я смутился, – до этого времени и особого внимания ты не требовала. Потому что все делала правильно.

– Тут я подумал, что сфальшивил. – Но, случись что, ты можешь рассчитывать на меня. – добавил я признавая свои нечестные слова.

– А что может случиться?

– К примеру, ты знаешь кое-что, кое кого. А это иногда мешает. – ответил я, – Они не любят свидетелей. Они не любят когда люди не имеющие к ним отношения знают что-либо о них.

– Да, я много чего знаю о них. – сказала она, будто это раньше не приходило ей в голову.

– Чуть-чуть знаешь. – сказал я, – Но, с другой стороны, никто, кроме членов банды не знает, что ты это знаешь. Это хорошо. Потому что, если бы районный прокурор знал, что ты находилась на лодке и что там произошло убийство, то… Вот тогда твоя жизнь была бы в опасности.

Она задумалась.

– Ты говоришь будто ты – не член банды. – сказала она.

– Да, не член. Пока. Я еще пытаюсь стать им. – сказал я.

– Он тебя очень хорошо ценит. Всегда говорит о тебе только хорошие вещи.

– Какие, к примеру?

– Ну, что ты толковый. У тебя мозги на месте. Мне вообще-то это выражение не нравится. Он мог бы сказать, что ты силен, бесстрашен или еще что. Кстати, а сколько тебе лет?

– Шестнадцать. – ответил я, слегка преувеличив возраст.

– О, боже! – вздохнула она. Быстро взглянула на меня и опустила глаза. Она помолчала, затем вытащила руку из моей, что стало для меня большим облегчением, хотя я очень бы желал, чтобы мы держались за руки. – Тогда ты оказал им какую-то большую услугу, если они выбрали тебя среди многих.

– Среди каких многих? Это ведь не поступление в университет. Просто я привлек их внимание, вот и все. И привязался к ним. Эта банда просто делает дела и по пути использует то, что считает удобным использовать.

– Понятно.

– Я здесь так же случайно, как и ты.

– Я не понимала. Я думала, что ты с ними связан.

Мы спустились с холма и вышли к мосту через речку. Потом зашли на мост и постояли на середине, облокотившись о поручни и глядя на воду, текущую под нами. Течение реки еле протискивалось через валуны, загораживающие ход естественному потоку.

– Если я кое-что знаю о них, – она помедлила, – то как с тобой? Ты знаешь?

– Если я не стану членом банды, то да, у меня будет информация о них. Если они решат, что я – не их человек, то да. Никто не может сказать, что решит мистер Шульц. Если он решит, что я опасен для них, то я буду в опасности.

Она обернулась и посмотрела на меня. Выражение ее лица было обеспокоенным, в ее глазах, зеленых и мерцающих в свете отражения бегущих потоков воды, мог бы быть страх, хотя я не был уверен в этом. Если она боялась за меня – то я этого не хотел, это было принижением меня, я думал, что если она так беззаботно уверена в своей собственной жизни, то она должна так же думать и о моей. Это был самый опасный момент нашего внезапного альянса – возникла кристальная ясность всего, что нас окружало. Мы с доверием и теплотой относились друг к другу, но я не мог допустить и мысли о том, чтобы меня недооценили, сравнили с овечкой среди волков, я хотел равенства с ней. Поэтому я предпочел думать о том, что в ее глазах застыл страх за себя, а не за меня.

– Думаю, волноваться пока не ко времени, – сказал я достаточно безапелляционно и грубо, – Из того, что я знаю о мистере Шульце, я уверен сейчас, что он не думает о тебе, как о помехе. Но даже если такая мысль у него и возникнет, то он будет стараться всеми силами подавить ее.

– Он будет стараться подавить? Почему?

– Почему? Мисс Лола, почему? Мисс Дрю, т.е. я имею в виду мисс Престон? Почему? – я подумал, что я нанес ей боль и поэтому почувствовал себя не в своей тарелке. Показал ей, что я мужчина и что я – груб в оценках. И я отодвинулся от нее, а она улыбнулась и приблизилась ко мне, пытаясь взять меня за руку.

– Почему? Почему? Скажи мне! – обиженно, как маленькая девочка, она спрашивала и тянула меня к себе.

Мы стояли на мосту, ее лицо было у моего. Я чувствовал ее дыхание.

– Потому что все, кроме тебя, знают одну вещь. Мистер Шульц млеет от блондинок.

– А почему все это знают?

– Знают и все. – сказал я, – Об этом даже газеты писали.

– Я не читаю газет. – прошептала она.

Мое горло пересохло.

– Как же ты можешь знать то, что тебе нужно, если не читаешь газет? – прошептал я.

– А что мне надо знать? – сказала она, не отводя взгляда.

– Тебе не нужно было зарабатывать на жизнь, зачем тогда газеты читать!

– сказал я, – Но кое-кому из нас приходится читать, чтобы быть в курсе последних достижений!

Я почувствовал слабость в коленях, меня переполняла непонятная слабость в сердце – я погружался в ее близкие глаза. Я хотел ее всеми клетками своего тела, желание растеклось по всему организму, как боль, как кровь, потоками жара, я хотел ее кончиками пальцев, пятками, лицом, мозгом, всем. Только один член меня пока не отзывался физически. Я хотел ее там, где кончались глаза и начинались слезы, я хотел ее рот, откуда лилась ее сладкая речь, откуда выходил ее нежный шепот.

– Вот последнее достижение! – прошептала она и поцеловала меня в губы.

В воскресенье, утром, вся банда стояла у собора отца Монтеня, все чистые, вымытые, выбритые, даже Лулу, который надел темно-синий двубортный костюм, так сделанный, чтобы скрыть по возможности крутизну его мощных плеч и пистолет под левой подмышкой. Стояла последняя неделя августа, подползала новая погода, менялся дневной свет, деревья из окна отеля начинали покрываться еле заметной желтизной, здесь перед собором, дул ветер с реки. Женщины, поднимавшиеся по ступеням вверх, вынуждены были придерживать поднимающиеся вверх юбки. Мой летний костюм замечательно продувался насквозь, а моя прическа взъерошилась ветром до неузнаваемости.