Затем он вытащил фото из кошелька – там была женщина в купальном костюме: шортиках и лифчике с завязанными на шее концами, она щурилась на солнце, ее рука игриво положенная на бедро, выпяченное вперед, что-то показывала в движении – и положил ее перед мисс Дрю. Та опустила глаза вниз в изумлении, будто перед ней положили экспонат из музея, какой-нибудь древний сверчок, оставшийся в единственном экземпляре.
– Это моя невеста! – сказал он, – Актриса, Фоун Блисс. Может слышали о ней?
– Что? – ответила Дрю Престон, – Вы имеете в виду Фоун Блисс? – последние слова были произнесены с таким удивлением, что юрист расплылся довольный – сидящая с ним мадам не может поверить, что ей привалило такое счастье, сидеть рядом с женихом ТАКОЙ актрисы.
– Да, это она! – сказал Дикси Дэвис, с обожанием глядя на фото и плотоядно улыбаясь.
Мисс Дрю поймала мой ехидный взгляд и ее глаза в усмешке скрестились на кончике носа, затем она снова весело посмотрела на меня и еще раз скосила их на нос – я расхохотался. Я и не знал, что она может так делать. В этот момент я ощутил косой взгляд мистера Бермана, поверх стола, и хотя он не произнес ни слова, даже не разжал губ, я понял, что лучше бы мне этого разговора не слышать, а слышать другой. Несмотря на мою решимость оставаться всегда наготове, я не смог отвести глаз от очаровательной мисс Дрю, хотя и сама шея и все шейные позвонки упрямо поворачивали мою голову к мистеру Шульцу и отцу Монтеню.
– … А, тогда вам обязательно нужен путь духа! – говорил отец, в своем обычном оживленном ключе, перемежая слова пережевыванием и запиванием, отчего вся его речь казалась пухлой, – вам нужен катехезис, вам нужно послушать Евангелие, вы должны внутренне очиститься и приготовиться к посвящению, вы должны пройти испытания. Только тогда вы будете готовы к конфирмации.
– Сколько времени это займет, отец?
– Это обычно не так быстро. Может, год. Пять лет, десять? Как быстро вы откроете свое сердце богу?
– Я могу все делать очень быстро, отец, – ответил Шульц.
Я не осмелился взглянуть на мистера Бермана, потому что он бы тут же догадался, что поймал меня на подслушивании. С тех пор, как мы повстречали отца Монтеня около собора после службы, прошло несколько дней и однажды в среду мы пошли в клуб бинго при соборе, а мистер Шульц даже провел несколько игр, выкрикивая номера шариков, выскакивающих из барабана, и громко радуясь, когда кто-нибудь выигрывал целое состояние – доллар, другой. И вот затем, под конец игры, он что-то прошептал отцу Монтеню на ушко и тот, радостный объявил о главном призе Среды – специальной премии в 25 долларов. Все хлопали и мистер Шульц, стоя на сцене, принимал аплодисменты с овечьей улыбкой, махал ручкой, а мы с мистером Берманом все это время тихо сидели позади зала и думали о игре в бинго. Мистер Берман взял одну карточку и, дав каждой букве по числу, показал мне возможные пути, как даже такая честная игра, как бинго, может быть подвержена шулерству. Но я не думал, что незнание правил игры в бинго может быть первым шагом в процессе общения и ознакомления с нужным человеком.
Отец положил нож и вилку на стол и откинулся в кресле назад. Он взглянул на мистера Шульца, приподняв густые брови в безмолвном священническом скептицизме.
– Из иудаизма в Святую Церковь – это великая революция!
– Не такая уж великая, отец, не такая уж. Мы все в одном мире. Иначе почему все великие мира сего носят ермолки? Я заметил, что вы говорите о наших парнях и читаете нашу Библию. Вовсе не великая.
– Да, но здесь нужно уточнение – как мы читаем, что мы принимаем, вот в чем дело!
– Я знавал парней, католиков. Вырос с ними, сейчас они мои партнеры по бизнесу. Я прав, Отто? – сказал мистер Шульц, повернув взгляд на мистера Бермана, – Дэнни Дамайя, Джо Райо, такие у них имена. Они думают так же, как я, у них такие же понятия о справедливости, как у меня, они так же, как и я уважают своих матерей, я мог полагаться на католиков-бизнесменов всегда, отец. Я мог полагаться на них, а они – на меня. Да и как иначе, мы понимаем друг друга, как кровные братья.
С паузой, долженствующей подчеркнуть важность сказанного, он заполнил бокал отца вином. Все притихли.
Отец Монтень с укоризной истого галла взглянул на босса, взял бокал и осушил его. Затем он салфеткой вытер губы.
– Разумеется, – начал он мягко, будто приступил к тому, о чем вообще-то лучше было бы умолчать, – иногда все дело в зрелости человека религиозного.
– Вот теперь разговор пошел напрямую! – сказал мистер Шульц.
– В таких случаях, я, право, не знаю, мы должны быть совершенно уверены в том, что это начало познания Господа нашего Иисуса Христа.
– Даю слово, я честен и откровенен, отец. Я ведь высказался. Я вырос и моя жизнь была не сахар. Я всегда принимаю важные решения. Мне нужна сила. Я вижу людей, у которых есть сила, и она – в их вере, поэтому мне тоже нужна такая сила. Я всего лишь простой смертный. Я так же боюсь за свою жизнь, как и другие. Я так же, как и все, думаю о жизни. Я хочу быть щедрым, я хочу быть милостивым. Но мне также нравится идея другого края.
– Я понял, сын мой.
– Как насчет воскресенья? – спросил мистер Шульц.
После кофе мисс Дрю Престон извинилась и ушла, вскоре вся компания тоже начала расходиться и мистер Шульц пригласил отца Монтеня на шестой этаж, где они посидели в креслах, попили канадское виски и покурили сигар, наслаждаясь быстро возникшим взаимопониманием. Я подумал, глядя на них, что они даже чем-то похожи – оба крепкие, короткошеии и небрежные насчет стряхивания пепла. Дикси Дэвис тоже был с ними. Остальная банда сидела в офисе мистера Бермана, мало говорила, грустно и взыскующе осматривая друг друга. Когда, наконец, отец ушел к себе домой, банда переместилась к Шульцу. Вышло это без приказаний явится всем на собрание, просто все бродили вокруг, да и разместились один за другим на креслах рядом с боссом, который начал энергично ходить и напряженно думать.
– Микки, ты понимаешь! Ты не можешь не понимать – я должен быть готов, я не могу рисковать. Мне нужна любая помощь. Кто знает, что там впереди? Кто знает? Я помню, как меня потряс один случай с Патриком Девлином, ты ведь помнишь братьев Девлин, которые сидели над всем пивом Бронкса? А мы тогда только начинали и я захотел преподать ему урок. Крепкий орешек попался, мы его подвесили за пальцы, ты помнишь Лулу? Он не знал, что у нас на уме и думал, что мы собираемся убить его. Он кричал, чтобы мы послали за священником. Вот что меня потрясло. Он звал не мать, не жену, а священника перед смертью. Я думал тогда над этим. В такие моменты тебе нужна сила, я прав? Мы тогда не убили его, просто печенки отбили, глаза заклеили лентой, да и оставили висеть в том подвале, пусть они его поищут. Правда, когда они его нашли, он уже потерял зрение. Но я никогда не забуду, что он хотел священника. Такое не забывается. Мне нравится этот француз, мне нравится его церковь, я дам денег на новую крышу, пусть вода не протекает во время службы и торжественных моментов. Мне это доставит удовольствие, вы понимаете, о чем я говорю? У меня в душе всегда хорошо, лишь только я вхожу под своды собора. Я не понимаю латинский, но я и еврейский тоже не понимаю, почему я не могу принадлежать обоим религиям сразу? Есть такой закон против двух религий? Христос и там, и там – так какая разница, по большому счету? Они хотят признаний, не могу сказать, что причастия и раскаяния мне очень по сердцу, но, будет время – будут и причастия, будут и раскаяния. Они не должны ничего говорить моей матери, Ирвинг, твоей – тоже, наши мамы не должны ничего об этом знать, они не поймут. Я никогда не любил этих, в пейсах, в синагоге, они раскачиваются туда-сюда, что-то бормочут себе под нос, каждый, что хочет, трясут головой, плечами пожимают, нет, мне всегда нравилось торжественность, я всегда любил, когда все вместе что-то поют, мне нравится порядок и организованность. Все в определенные моменты встают вместе на колени, Богу должно это нравится. Тебе что-то не нравится в этом, Лулу, слишком тягомотно для тебя? Вы только взгляните, ему не нравится, Отто, погляди на него – он сейчас заплачет. Скажи ему, я все еще Голландец, ничего не изменилось, ничего, ну прекращай, слизняк еврейский!
