Когда глаза почти освоились с темнотой трюма, она разглядела целый лабиринт грузов вокруг себя – ряды сундуков, ящиков и другого багажа, освещенного только огнем из топки. Элеонора отправилась на разведку в надежде угадать по надписям, в каком из ящиков могут скрываться сардины и галеты, сушеная вишня, орехи или мясо. Как это вышло – за один присест она уничтожила больше половины всех своих припасов, а в животе продолжает урчать. Вряд ли владельцы сундуков попрекнут куском вконец оголодавшего ребенка. Элеонора обходила ряды и, пользуясь закладкой как отмычкой, открывала те замки, которые удавалось, другие же оставляла нетронутыми. Ее интересовала еда, но попадались девочке только одежда, книги, украшения и духи. Она наткнулась на искусно украшенный письменный прибор, хрустальную посуду, механизм огромных часов, чемодан, набитый любовными письмами, – в трюме было все, кроме пропитания.
Наконец она подошла к пяти деревянным ящикам, которые стояли поодаль от остального багажа в дальнем углу трюма, каждый был высотой с Элеонору. Каждый украшала золотая печать. Несмотря на внушительный вид, а может, именно из-за него, на них не было ни замков, ни запоров. От расхитителей их защищала только деревянная задвижка. Первый был набит книгами, в основном романами на французском, немецком и английском. Она пробежала глазами заглавия и закрыла крышку. Тут может оказаться что-нибудь занимательное, но книжками она займется позже. Во втором были флаконы с розовой водой. Третий ломился от снеди. Икра, копченая рыба, соленая сельдь, сотни красных с золотом банок с нарисованной на крышке рыбиной, на некоторых было что-то написано по-русски. Элеонора заозиралась, достала одну банку сверху, сняла крышку и обнаружила под ней слой черных блестящих пузырьков. Она недоверчиво тронула пружинистую массу и поднесла палец к губам. Нос сморщился от отвращения. Острый солоноватый вкус, совсем не то, на что она надеялась, но это хотя бы какая-то пища. Меньше чем за час Элеонора управилась с тремя банками икры и выпила бутылку розовой воды. Икру она запихивала в рот горстями, пока ее не начало подташнивать.
Той ночью постелью ей послужил толстый персидский ковер и рулон бархата. Она завернула уголок ковра так, чтобы из него получилась импровизированная подушка, натянула бархат до самого подбородка, закрыла глаза и задремала. Ее мысли уносились в даль, полную страхов и сомнений, но беспокойство сменилось усталостью. Стихло урчание в животе, размеренно потрескивал огонь в топке, ее покачивал теплый, соленый океан сна. Вот побежали по воде белые барашки, заплескались волны, над головой скользят чайки, а где-то вдалеке уже виднеется берег. Потом море стало дорогой. Одинокая корова лениво жует клок травы, каменный дом, кипарисовая роща, широкие просторы желто-зеленых полей. Затем дома превратились в деревни, деревни – в города, города стали расти, выше и выше, показались широкие проспекты, стеклянные купола, сады, где пахло розой и жасмином.
Элеонора потеряла счет времени. Шум волн и подрагивание огня в топке – вот и все, что напоминало ей о том, что часы идут. Она спала, когда уставала, ела, когда бывала голодна, справляла нужду в углу трюма, как зверек, запертый ненароком в подвале. Мало-помалу она приноровилась сносно видеть в полутьме, ее легкие привыкли к угольной пыли, хотя время от времени она покашливала. Несколько раз она бралась за книги из султанского ящика, но слова расплывались и разбегались по странице, так что ей удавалось осилить никак не больше абзаца, потом голова начинала раскалываться от боли. В отсутствие возможности читать, без солнца и привычных дел, Элеонора развлекалась изучением чужого багажа, воспоминаниями о героях любимых книг и размышлениями, суждено ли ей, как Дэвиду Копперфильду, стать хозяйкой своей судьбы.
Элеонора не знала, что по дороге в Стамбул пароход делает две остановки, поэтому, когда судно замедлило ход и раздался гудок, сердце девочки ушло в пятки. Неужели прошла целая неделя? На всякий случай она спрятала свою постель обратно в сундук и забилась в угол за султанскими ящиками. С лязганьем и скрипом двери в трюм начали открываться. Был полдень, луч света, который сначала едва пробивался в трюм сквозь открывающуюся дверь, становился все ярче, словно кто-то обстреливал ее темную нору огненными стрелами. Она едва не чихнула, когда трое стюардов начали выгружать багаж и заносить новые сундуки. Когда все было закончено, один из них повел носом и что-то бросил своему напарнику. Тот ответил и засмеялся. Хотя их слов она не расслышала, но от самого звука человеческих голосов кровь застучала у нее в висках.
Пока тяжелая дверь закрывалась, застоявшаяся вода вытекала наружу, а цепи кровожадно лязгали, в трюм неожиданно для Элеоноры влетел один из ее удодов. Она видела птицу не более секунды, краешком глаза, но ошибиться было невозможно. Это был один из ее пернатых телохранителей. Он сделал круг по трюму и вылетел обратно как раз тогда, когда дверь с клацаньем захлопнулась. Уже в море Элеонора обнаружила, что птица оставила ей подарок – апельсин, который лежал прямо в середине крышки ее сундука. В ее ладонях, на ложе из листьев, он сиял, как крошечное солнце. Довольно долго она просто держала его в руках, и он будто бы наполнял ее теплом. Это весточка от ее стаи. Ради нее они покинули Констанцу и теперь следуют за ней через море, чтобы с ней ничего не случилось. Когда Элеонора проголодалась, она очистила апельсин и съела его, дольку за долькой, смакуя каждую капельку сока, растекавшуюся по нёбу.
Так она и существовала в трюме. Жизнь была вполне сносной, но Элеонора часто тосковала по дому, по отцу и даже по Руксандре. В такие моменты она мечтала, чтобы ее поскорее нашли, хотелось выбраться на палубу и броситься на шею Якобу. Но она понимала, что обнаружить себя слишком рано означало испортить все дело: отец вместе с ней сойдет на берег в ближайшем порту, телеграфирует Руксандре и все ее усилия пойдут прахом. Стоило подождать еще несколько дней. Но тут возникал другой вопрос: как узнать, что время пришло? У нее не было ни календаря, ни часов, ни знаний, чтобы судить о курсе. Она руководствовалась лишь интуицией и смутным представлением о своем местоположении в мире.
Элеонора решила, что пора заявить о себе, в последний вечер путешествия, накануне прибытия в Стамбул. Конечно же, она не догадывалась, что следующим утром они войдут в устье Босфора, зато почувствовала изменения в ходе судна и работе двигателя. Значит, пора выбираться. За семь дней в трюме она успела основательно перепачкаться, легкие были забиты угольной пылью, а живот начинал побаливать. Элеонора представила свое отражение в зеркале и решила, что надо бы почистить платье и умыться или даже придумать новый наряд из тканей, которые были у нее под рукой, но потом сообразила, что в трюме нет мыла, а попытки приодеться только попортят отцовский товар. Придется показаться как есть.
Она откинула назад волосы, расправила свой наряд, навела порядок во временном жилище у сундука и направилась привычной дорогой по улицам чемоданного города к огромным железным дверям трюма. Остановилась перед ними, пробежала пальцами по металлической поверхности, по неровностям, которые напомнили ей те, что были на дверях чердака госпожи Брашовой. За этими дверями ее отец, еда и чистое белье, горячий суп, пуховые подушки, прозрачный морской воздух. От волнения у нее перехватило дыхание, и она замерла. Вот и все. Ей было страшно. Вдруг отец станет сердиться? Что делать, если ее поймают до того, как она найдет его? В ее воображении проносились жуткие картины, одна страшнее другой, но выбора не было. Надо было идти. Она вдохнула, чтобы немножко успокоиться, потом обхватила ручку обеими руками и толкнула дверь, которая вела в сырое и пустое помещение, показавшееся Элеоноре очень светлым после трюма, хотя на самом деле в нем было довольно темно.
Она потерла глаза, чтобы привыкнуть к слепящему свету, и зашла в комнату, полную кнопок, рычагов и колес, где все шипело и позвякивало, как в кафе в обеденный час. Недолго постояла, решая, какую же из трех дверей ей открыть, и вдруг услышала звуки, которые показались ей ангельским пением. Голоса становились все громче, приближаясь к ней.
