Такого никто в Констанце не помнил: дождь лил как из ведра, раскаты грома не затихали ни на секунду. Тугие струи потушили пожарища, размыли дороги и накрыли городскую площадь периной влажного пара.

Пока бушевало ненастье, удоды укрывались под крышами домов и в дуплах мертвых деревьев. А кавалеристы 3-й дивизии устремились на юг, к Плевне, и награбленное добро, словно паучьи гнезда, билось о крупы их лошадей. Дождь шел четыре дня и четыре ночи, и все это время госпожа Дамакан и ее племянница ухаживали за новорожденной. Лию похоронили в общей могиле с теми, кто погиб, защищая свое имущество, а Якоб предался горю. К концу недели вода в гавани покрылась плотным слоем мусора, а городскую площадь завалило мокрым пеплом.

Но жизнь продолжалась. Когда небо очистилось от туч, Якоб Коэн заложил повозку и съездил в Тульчу отправить две телеграммы: одну – сестре Лии в Бухарест, другую в Стамбул – другу и деловому партнеру, турку по имени Монсеф Барк, недавно пожалованному титулом бея. Первая телеграмма сообщала свояченице о несчастье и просила ее родственного участия. Вторая же рекомендовала госпожу Дамакан и ее племянницу как особ, способных выполнять любую работу по дому. Тетя и племянница, как и большинство татар-мусульман, проживавших в окрестностях Констанцы, собирались искать лучшей доли в Стамбуле. Пока же повитухи согласились помочь Якобу с девочкой.

Несколько дней спустя от Монсефа-бея пришел ответ: он будет рад видеть госпожу Дамакан в своем доме, тем более что ему как раз нужна новая служанка.

Ответ на первую телеграмму прибыл в Констанцу через неделю. Было шесть часов вечера, когда из экипажа, остановившегося у подножия Восточного холма, вышла длинноносая дама, вся состоявшая из острых углов, не считая несколько вялой линии подбородка. Ее левую щеку украшала крупная родинка, наводившая на мысль о вулкане за секунду до извержения. На ней был дорожный костюм и зеленая фетровая шляпка. В левой руке она держала чемодан, в правой – скомканную телеграмму. Дама заплатила вознице и пошла в гору, к дому Коэнов. Это и была Руксандра, старшая сестра покойной Лии.

Поднявшись на крыльцо, Руксандра поправила шляпку и обернулась посмотреть на густой слой птичьего помета перед домом. Затем бегло взглянула на удодов, устроившихся на высоком платане, и постучала. Никто не ответил. Она постучала еще раз и прислушалась. Никакого ответа. Не желая дожидаться на холоде, Руксандра решительно поправила шляпку и вошла в дом.

Весь дом Коэнов уместился бы, пожалуй, в столовой бухарестского особняка, где Лия и Руксандра провели детство. В доме было три спальни, кладовая, кухня, гостиная. Стены в ней были голые, не считая рисунка углем, висевшего над очагом. На нем была изображена Лия. В одном углу располагались буфет и щербатый стол из березы, весь заставленный немытой посудой. В другом, напротив камина, стояли потертые кожаные кресла. Пол устилали разномастные восточные ковры, в некоторых местах чья-то небрежная рука положила их в целых три слоя: так древние города, построенные на руинах еще более древних, скрывают под собой слои былых цивилизаций. Опасливо перешагнув через порог, Руксандра поставила у ног чемодан и закрыла за собой входную дверь.

– Якоб, вы дома? – позвала она.

Все это время Якоб, скрытый кипами бумаг на неприбранном столе, сидел, обхватив голову руками. Когда он поднялся навстречу свояченице, Руксандра поняла, что дело плохо. Сюртук весь в пятнах, борода всклокочена, глаза красные.

– Руксандра! – проговорил он, глядя на нее с изумлением. – Проходите, садитесь, прошу вас.

Руксандра пододвинула к себе стул и села.

– Вы просили о помощи, – сказала Руксандра, разглаживая на столе телеграмму в подтверждение своих слов. – И вот я здесь.

– Да-да, конечно, – сказал Якоб. – Как ваше здоровье?

– Учитывая обстоятельства, хорошо, благодарю вас. Но я проделала немалый путь и не отказалась бы от чашки чая.

Пока Руксандра говорила, дверь кухни отворилась и в гостиной показалась госпожа Дамакан. Из угла ее рта свисала нитка, а на руках она держала спеленатого младенца. Элеонора спала, ее ресницы подрагивали, как стрекозиные крылышки, а ручки были мирно сложены на груди.

– У нее Лиин рот, – сказала Руксандра, склонившись над свертком. Потом она выпрямилась и спросила: – Это ее няня, полагаю?

– Можно сказать и так, – ответил Якоб. – Госпожа Дамакан и ее племянница принимали роды и теперь помогают мне с ребенком, уже несколько недель.

– Понятно, – сказала Руксандра. – Госпожа Даламан, я правильно расслышала? Не будете ли вы так любезны приготовить мне чашку чая? Покрепче, пожалуйста. Я провела много времени в пути.

Руксандра села и посмотрела вслед госпоже Дамакан.

– Скажу сразу, – начала Руксандра, – я не люблю церемонии. Предпочитаю переходить прямо к делу. Некоторым моя прямолинейность кажется несколько излишней. Говорю вам об этом сразу.

Якоб кивнул.

– Я получила вашу телеграмму, – начала она, – и откликнулась на призыв о помощи. Я готова оставаться у вас месяц или дольше, вести хозяйство и делать все, что потребуется. – Тут Руксандра обвела взглядом гостиную. – Так вы говорите, госпожа Далматин скоро съедет?

– Да, – ответил Якоб. – Они с племянницей собираются в Стамбул.

– Грязный городишко, – процедила Руксандра. – Кишмя кишит турками.

– Они турчанки, – сказал Якоб. – Точнее, татарки.

– Ну, кем бы они ни были, – сказала Руксандра, – они скоро уезжают, да?

– Они собираются уехать в конце недели, хотя не все еще готово к отъезду.

– Как я уже сказала, – продолжила Руксандра, – я охотно побуду тут месяц или даже два, чтобы помочь вам в час испытаний, но если вы хотите, чтобы я жила тут и дальше, думаю, нам следует пожениться.

Надо отдать Руксандре должное: она всегда была примерной дочерью и о себе думала в последнюю очередь. Пока младшая сестра училась в школе и выбирала мужа, Руксандра преданно ухаживала за родителями, которые дряхлели, болели и наконец сошли в могилу. Отец умер около года назад, когда Руксандра уже стояла на пороге тридцатилетия. К этому опасному рубежу она подошла порядком обиженная на судьбу, не очень-то к ней благоволившую: несмотря на солидное приданое, ей до сих пор не удалось найти достойного супруга. Надо сказать, Руксандра смотрела на вещи весьма трезво и о страстной любви не мечтала. Все, чего она хотела от брака, – быть хозяйкой в собственном доме и найти в муже приятного собеседника, чтобы было с кем перемолвиться словом по вечерам.

После довольно долгого молчания Якоб сказал:

– Вы не будете против, если я не дам вам покуда никакого ответа? Мне нужно подумать.

– Разумеется.

– А как же ваши вещи? Это все?

Руксандра улыбнулась и посмотрела на обитый кожей сундучок, стоявший у нее в ногах.

– Не беспокойтесь, – сказала она. – Я сделала все необходимые распоряжения.

На следующее утро из Бухареста прибыли два больших сундука, и Руксандра начала обживаться. Она заняла свободную спальню, распаковалась, потом с помощью младшей госпожи Дамакан отскребла кухню, перемыла все окна в доме, выбила ковры, стерла пыль с книжных полок и вымела золу из печи. Покончив с этим, Руксандра отчистила дорожку перед входом от птичьего помета и попыталась прогнать удодов, облюбовавших платан возле дома. Это ей, однако, не удалось. Чем яростней она махала руками и кидала в птиц камнями, тем горячей была любовь удодов к насиженному месту. Не прошло и трех дней, как дорожка перед входом опять покрылась коркой помета. Несмотря на эту небольшую хозяйственную неудачу, Руксандра вскоре почувствовала себя у Коэнов как дома. Она готовила, убирала и, когда госпожа Дамакан с племянницей были заняты подготовкой к предстоящему путешествию на юг, присматривала за Элеонорой. Две недели спустя повитухи отбыли в Стамбул, и Руксандра стала полновластной хозяйкой в доме. В конце третьей недели Якоб постучался к ней в спальню и сказал, что принимает ее предложение: им и вправду нужно пожениться, так будет лучше для всех.