Эта история произошла на Невском проспекте ещё в годы застоя. Я в нетрезвом состоянии вышел от своей подруги и решил погулять по Невскому. Увидел ресторан „Чайка“, в который заходила группа старичков-интуристов, подхватил под руку пожилую даму, как будто я с ней иду, и меня пропустили вместе с делегацией. Обычно в „Чайку“ простой советский человек никак попасть не мог. В ресторане я тут же от дамы отпал и уселся за отдельный столик. Обычно в ресторане всем давали карточки, чтобы потом по ним посетители рассчитывались. Но мне почему-то карточку не дали, и я стал заказывать всякие напитки. Заказал пива, его мне принесли в фирменных бокалах с нарисованной чайкой. Потом выпил бутылку ликёра, потом шампанского. Общался с какими-то людьми, которые сидели за столиками. Меня поразило большое количество проституток, которые свободно проникали в „Чайку“ и крутили задницами, соблазняя иностранцев. Потом я решил, что мне пора домой, и пошёл к выходу. Там меня остановили и потребовали показать карточку. Я сказал, что карточку то мне не дали! И мне принесли бумажку, на которой было написано, что я должен заплатить 300 финских марок. Я сказал, что я член иностранной делегации, что всё оплачено… Но бдительные вышибалы сказали мне: „Неа, вы не с ними! Мы за вами наблюдали!“.

Тогда я стал кричать, что я Нурлунбек Нурлумзадаев, корреспондент газеты „Ташкентская правда“, что у меня спецзадание — написать о ресторанах Ленинграда, и что вот тут я вижу нарушения — проститутки позорят честь советского комсомола, процветает антикоммунистическое преклонение перед Западом и всякую подобную идеологическую чушь. Но вышибалы в ресторане мне не поверили, и отправили меня в 5 отделение милиции у Гостиного двора. Там я продолжал настаивать на том, что я Нурлунбек Нурлумзадаев корреспондент газеты „Ташкентская правда“.

Менты мне поверили, составили протокол и попросили подписаться. Я подписался так: „Леонид Ильич Брежнев“, а они формально приняли от меня листок, не читая. Потом я стал слёзно молить милиционеров, чтобы они мне дали пятачок на метро, и они мне дали его. Я выскочил из ментовки, и уже уходя услышал вопли: „Стой, мерзавцы, стой! Какой там такой Леонид Ильич, а?“. Но они меня не догнали, а я успел вскочить в последнюю электричку метро.

На следующее утро я обнаружил у дивана выпавшую мятую копию протокола из милиции, подписанную Леонидом Ильичом. Я чуть с умк не сошёл, так как ничего не помнил. Потом вспомнил и удивился, что так легко отделался. Вечером я отправился погулять по Невскому, одел своё красивое пальто, пиджак, аккуратные брючки. В таком виде я был похож на перспективного кэгэбэшника. У Дома книги я увидел какого-то мужика, который мне показался знакомым. Я подошёл к нему, что-то у него спросил. А он от меня отпрыгнул, как от аспида, и воскликнул: „Товарищ капитан, не вяжитесь ко мне! Вы вчера в „Чайке“ меня достали своей болтовнёй, и вот опять цепляетесь!“.

В марте в галерее стекла открылась выставка графики московского анималиста и ведущего телевизионных кулинарных шоу Сергея Цигаля. Когда я спросила его о впечатлениях от нашего Невского проспекта, он сказал: „Это ужасно! Меня предупреждали, что у вас в Петербурге город не чистят от снега и льда, но я не думал, что настолько не чистят. Я шёл на открытие своей выставки с Невского и еле дошёл! Сверху гигантские сосульки оскаливаются, вдоль улицы — гигантские сугробы. И идти можно или под сосульками, но там опасность сверху и гололёд под ногами, или нужно идти нужно по проезжей части. Но когда сзади появляется машина, нужно карабкаться на сугроб, или лезть обратно под сосули ваши! Ужас! У нас в Москве такого нет, у нас представители бывшего Советского Востока день и ночь скребут снег и лёд лопатами!

Недавно я прочитал книгу Леонида Юзефовича „Самодержец пустыни“ о бароне Унгерне. В ней описывается закопчённая голова Джа-ламы, которую студент привёз из Сибири и сдал в наш Музей антропологии и этнографии, и там она выставлена под названием „Голова монгола“. И тут же Юзефович вспоминает о другой голове — о голове бандита Лёньки Пантелеева, которая была в 1924 году выставлена в витрине Елисеевского магазина на Невском. Её выставили для того, чтобы народ, который не верил в поимку ловкого бандита, не сомневался в том, что с ним покончено… Теперь, когда я бываю на Невском и иду мимо Елисеевского, я всё время представляю там отрубленную человеческую голову и размышляю, чего только в витринах магазинов не выставлялось!

У меня во дворах Невского жил приятель, он работал вместе со мной в компьютерной фирме веб-дизайнером. Но потом сильно запил, его выгнали с работы, потом от него ушла жена, и он жил с собачкой и кошечкой. Он совсем опустился и отчаялся, и лежал голодный на диване целыми днями. Вместе с ним голодали и его домашние питомцы. Фирма закрылась, и я тоже остался без работы. Я, слоняясь по Невскому, случайно зашёл к приятелю в гости. Он приподнялся с дивана и сказал, что утром от него сбежала и его собака, она как-то выскользнула на улицу, и теперь вот он остался вдвоём с кошкой, оба крайне истощённые. Но тут на лестнице раздался шум лапок, поскуливание и другие собачьи звуки. Мы открыли дверь, и в неё вбежала собачка моего приятеля. В зубах она держала целую палку копчёной колбасы! Вид у неё был очень довольный. Она где-то украла и принесла колбасу своему голодному хозяину!

Однажды я шла по Невскому и увидела издали пёструю толпу кришнаитов. Мужчины и женщины приплясывали в разноцветных платьях, мужчины были с бритыми головами, женщины с заплетёнными косами. Они били в бубны и издавали мелодичные песнопения „Хари Кришна! Кришна Хари!“. Весёлая толпа обрадовала меня, мне захотелось вместе с ней попеть и поплясать. Но тут один худенький маленький мужчина показался мне знакомым. Я присмотрелась и узнала в нём своего одноклассника! Завёрнутый в сари, он был похож на Дюймовочку. Он сделал вид, что не узнаёт меня, и особо противным писклявым голосом издал славословие Кришне, громко стукнув в свой бубен прямо у меня над ухом. Я вечером обзвонила своих одноклассников. Узнала, что Серёга уже года три как связался в кришнаитами, перестал есть мясо, исхудал, потерял половой интерес к жене, и вообще собрался с ней расстаться.

Году этак в 77 я, будучи школьником-шестиклассником, вместо того, чтобы пойти в школу, поехал на Невский проспект. В то время на площади Островского в апреле проходили книжные ярмарки, и там можно было купить лакомые книжки, которые в сети книжных магазинов увидеть на прилавках было невозможно. Мне очень повезло. Я купил в тот день чёрный толстый томик стихов Анны Ахматовой! Я шёл по Невскому, приживая книгу к груди, попискивая от счастья. Не то что в 13 лет я был великим почитателем и знатоком творчества опальной поэтессы, но мой книжный нюх мне подсказывал, что это великая радость — иметь наконец то так много стихов Анны Ахматовой у себя дома. И вдруг я наткнулся на одну даму, это была мамаша моей одноклассницы-отличницы. Она воскликнула: „Руслан! А что это ты школу прогуливаешь! Что за безобразие!“. Эта дама была сторонницей строгой дисциплины, и я понимал, что она на меня настучит директрисе непременно. Я слезливо улыбнулся и сказал: „Я же не просто так прогулял! У меня уважительная причина! Я Анну Ахматову достал!“, — и я протянул ей свой драгоценный томик, чтобы она порадовалась вместе со мной. А она рыкнула на меня: „Какая такая Ахаматова? Что за Ахматова такая? Ну-ка, немедленно в школу марш!“. Эта дама считала себя интеллигенцией, но однажды она меня ещё раз поразила. Через год я нёс домой несколько томов Бальзака, и она спросила меня: „Бальзак? А почем килограмм?“.