Но публика вот была странная какая-то. Ни одного знакомого журналиста, ни одного медийного и тусовочного лица, да и на чиновников эти люди не были похожи. Кто они? Где я? У меня возникло смутное сознание. Я подошла к одному доброжелательному официанту и спросила у него: «А где само действие будет происходить?». Он указал мне на полуприкрытую дверь. За ней творилось полное безумие — на столах горой громоздились поросята в хрене, фрукты и бог знает что.

Я чуть с уме не сошла от увиденного. Вот это да! Вот это концепт! «Там?», — ещё раз спросила я. «Там!», — подтвердил официант, радостно улыбаясь. Приближалось время начала спектакля, но люди всё ещё объедались икрой. Я решительно отправилась к гардеробщику и спросила у него: «Здесь будет спектакль „На дне“?». «Нет, вы ошиблись, он двумя этажами ниже», — расплылся в нежной улыбке гардеробщик. «Не туда попали, да?», — догадливо улыбнулся он. «Да, да, извините, я перепутала!», — я ужасно засмущалась и собиралась побыстрее исчезнуть из странного места. «Куда же вы? Съешьте ещё бутербродик! И выпейте ещё шампанского на дорожку!», — поймал меня уже у дверей лифта какой-то особо шустрый и доброжелательный официант. И я ещё съела бутерброд и выпила ещё шампанского.

В зале, где должна была состояться премьера, всё было совсем не так. Ни шампанского, ни икры, всё минималистично и в суровом стиле. Журналисты и чиновники были мрачны и бледны, а я лоснилась как лососина.

Недавно в одном кафе на Невском я встретил арткритика Александра Скидана и шведского филолога Андреса. Мы распили бутылку коньяка, предаваясь беседам об изящной словесности. Потом мы ещё выпивали всякие горячительные напитки и слегка навеселе отправились к метро «Площадь Восстания», чтобы разъехаться по домам. Тут неожиданно со стороны улицы Восстания к нам подошли три мента и потребовали от нас с Андресом, чтобы мы прошли с ними в отделение милиции. При этом Скидану они сказали: «А вы, в кепке, идите по своим делам». Саша Скидан героически решил не бросать нас и сказал: «Я с ними пойду!». «Нет, нет, вы нам не нужны, нас интересуют эти двое!». Мы на всякий случай быстро вытряхнули их карманов мобильники, деньги и ключи и отдали их Скидану.

Нас завели в отделение милиции, перед носом Скидана захлопнули на защёлку дверь, нас же с Андресом стали обыскивать. Это было отвратительно — прикосновения чужих мужских рук к моему телу! Швед Андрес, увидев, как по мне шарят, исказился в лице. Я сказал ментам: «Он швед, вам не стоит его обыскивать, он может от унижения повредиться в уме, и вам тогда будет несдобровать!». Швед Андрес действительно психанул, он содрал с себя куртку из тонкой шерсти, скомкал её и швырнул на пол. Менты заинтересовались в этот момент моим чемоданчиком, они извлекли из него кипу. «Что это там у вас?», — спросили они меня. «Я еврей, я работаю в еврейской школе, эта моя кипа и мои тетради! Что вам от нас надо — от еврея и шведа, неужели мы похожи на бандитов?». Менты тут типа встревожились от вида моей кипы и сказали добродушно: «Да ладно, мы о вас же заботимся, вы же подшофе!».

Недавно я шёл по Невскому проспекту. Передо мной вышагивал импозантный молодой отец с хорошо одетым сыном лет шести. Мальчик вдруг поскользнулся на шкурке банана и стал плавно падать с криком «Вау!», словечком, распространённым в среде юных любителей западных комиксов. Отец его не дал ему упасть, но, поставив в вертикальную позицию, вдруг залепил ему затрещину. При этом он сказал ему нравоучительно: «Не „вау!“, а „ой!“. Не в Америке поди, а в России живёшь!». Мне понравился патриотический пафос молодого отца.

Как-то ко мне приехали друзья из Москвы, было это во времена «Сайгона». Я их встретил на Московском вокзале, они захотели выпить кофе, я их тащил в Сайгон, но они требовали кофе немедленно в ближайшей забегаловке. Там мы попили какую-то бурду, от которой москвичи почему-то пришли в восторг. «Какой всё же в Питере отличный кофе варят!». Я промолчал, думая про себя, что же там в Москве у них такое с общепитом, чего же они там пьют. Потом мы всё же дошли до «Сайгона», и там то я их попотчевал и кофе за 28, и за 56 копеек. Москвичи совсем ошалели от радости и изумления. Мы всё же тогда для них были окном в Европу, хотя бы в кофейную.

Недавно, во время победы «Зенита», я оказался на Невском. Я не любитель футбола, я не понимаю, зачем 30 здоровых мужиков бегают за одним мячиком и почему это вызывает такой восторг у неспортивных, обрюзгших, курящих и любящих выпить людей. Я сумрачно стоял на остановке посреди всеобщего ликования. Особенно меня стал раздражать толстяк в шапке с рогами, который орал громче всех пронзительным басом «Зенит-чемпион!». Тогда я взял и громко крикнул себе под нос: «Зенит — дерьмо!». Сразу десятки озверелых налитых кровью глаз метнулись на меня. «Кто это сказал, пусть повторит!», — процедил сквозь зубы один здоровенный детина в сине-голубом шарфике. Я робко и предательски указал пальцем на толстяка, который стоял ко мне спиной. Что было дальше, не знаю, так как пока толстяка допрашивали, я быстро убежал в метро.

Чего только не попадается под ногами! В том числе и на Невском. Однажды я нашла кожаное ожерелье с шипами, в другой раз — толстую железную цепь для надевания на шею. Недавно я увидела четыре аппетитных охотничьих колбаски, которые лежали у входа в метро. Однажды я увидела в будке таксофона на Невском кем-то забытые дорогую сумку и очень красивый пакет, в нём явно были новые туфли! Пока я мучительно раздумывала, брать или не брать чужое, и что с ним делать, как какой-то парень интеллигентного вида, стоявший рядом, посмотрел мне пристально в глаза, быстро метнулся к таксофону, схватил пакет и сумку, и убежал.

В юности я как-то гуляла по Невскому, и возле «Сайгона» встретила одноклассницу Ленку. Она сказала мне: «Пошли, выкурим косячок!». Я удивилась, я тогда ни разу ещё косячок не курила, я вообще не курила тогда, да и Ленка тоже. Но почему-то я сказала: «Конечно!». Ленка повела меня в дом напротив, он шёл на капитальный ремонт, был почти весь расселён. Мы поднялись на последний этаж. Это была коммунальная квартира, с выбитыми дверями и окнами, с останками мебели, струпьями древних обоев на стенах, на одной стене махал рукой Сталин на газете. Ленка подвела меня к какой-то комнате, там был дряхлый диван с подушкой, в подушке было зелье. Мы неумело сделали косячки и затянулись. Дальше начался фильм ужасов. Нам вдруг одновременно показалось, что за нами кто-то следит в этой пустой квартире, вроде бы где-то мелькнули тени. Мы побежали, но натыкались на запертые двери, нам казалось, что мы в ловушке и никогда оттуда не выйдем. Ленка вдруг сказала: «Надо сжечь подушку с планом!». Мы пошли и сожгли подушку. Потом опять долго блуждали в безвыходном лабиринте, в сизом мистическом тумане. Когда выбрались на Невский, я была вся в холодном поту. Потом Ленка исчезла. Через года три я её встретила на Московском проспекте и предложила: «Пошли, погуляем по Невскому!». Она вдруг побледнела, стала пугливо озираться и сказала мне: «Я уже три года по Невскому не гуляю!». И тут я поняла, что та странная история с подушкой имела, наверное, продолжение, по крайней мере, для Ленки…

В новогоднюю ночь я, как и многие петербуржцы, отправился погулять по Невскому проспекту, зашёл и на Дворцовую площадь. Как всегда, всюду меня просили дать автограф и требовали сфотографироваться со мной на память мои поклонники. И вдруг я обомлел — на сцене под фанеру мои с Никифоровной песни, нами сочинённые и записанные на диски, пел мой двойник, Иван Иванович. Я этого Иван Ивановича давно уже знаю, он намного моложе меня, бороду красит в белый цвет, петь и танцевать не умеет, автографы не раздаёт, но ростом похож. Рядом стояли милиционеры, они, увидев меня, стали звать меня и очень удивлялись: «Вспышкин, ты ли это! Ведь правда, что ты!!! А кто же там на сцене прыгает? Удивительно! Безобразие! Но всё равно от нас не уходи, дай автограф!». И ещё многие удивлялись, видя моего двойника, но потом махали рукой на него, и требовали у меня автограф.