У меня была подруга, внучка бывшего хозяина аптеки на углу Невского и Фонтанки. Там сейчас ресторан «Суши». Эта аптека существовала на этом месте ещё до революции, но большевики её прихватизировали.

Моя подруга мне много рассказывала о своём дедушке. Он, будучи бедным еврейским мальчиком, попытался устроиться в Петербурге, но был изгнан казаками за проживание без регистрации. Тогда он отправился в Тарту, в Дерптский университет, где выучился на фармацевта. Он вернулся в Петербург отличным специалистом, сначала он был помощником хозяина аптеки на Невском, в 1915 году стал её хозяином. Это была первосортная аптека, за ней располагалась химическая лаборатория, где производилась большая часть лекарств. Это было характерно для всех аптек. До революции за фармацевтами был строгий контроль со стороны полиции. Следили не за продажей кокаина и морфия, которые продавались без рецепта, а за продажей соляной и азотной кислоты, так как из неё революционеры производили взрывчатку. Кокаин высшего качества кстати, был немецкий, производился фирмой «Марк».

Революция для дедушки началась с того, что в 1917 году манифестанты сбросили двуглавого орла, украшавшего угол дома, где располагалась аптека. Орёл упал и разбил витрину аптеки, дедушка был страшно огорчён этим.

Хозяина аптеки не пустили в расход, а даже оставили при своей собственности — сначала в качестве уборщика, потом — мойщика колб, потом — провизора. Более высокой должности ему так и не дали. Дедушка моей подруги умер во время блокады. Начиная с сентября 1941 года служащие аптеки стали растаскивать из неё всё, что могли — кроме перевязочных материалов, которые были конфискованы государством в начале войны. Фармацевт унёс из аптеки трёхлитровую банку глюкозы. Он ею питался, за водой ходил к проруби на Фонтанке. Но, очевидно, глюкоза его и погубила. Он распух от голода и умер.

Однажды над Невским я видела удивительную битву ворон и чаек. Было раннее летнее утро, на улицах — ни души, а в воздухе происходил настоящий воздушный бой. Сначала я услышала ужасные птичьи вопли над головой. Посмотрела на верх и была потрясена увиденным. Чайки, выстроившись треугольником, атаковали ворон. Потом треугольник распадался — происходила воздушная драка отдельных чаек с отдельными воронами. Бело-чёрные клубки носились по воздуху, иногда более сильная птица в поединке начинала преследовать более слабую. Над моей головой проносились с громким карканьем и визгом сумасшедшие птицы, злобно раскрыв свои острые клювы. Вроде бы чайки победили. Я думаю, это была битва птиц за городские помойки во дворах.

Я как-то познакомился на Невском с немецкой девушкой — феминисткой, которая неплохо знала русский язык. Мне было очень интересно разговаривать с ней. Потом мы продолжили общение в ресторане «Невский» над станцией метро Маяковская. Во время беседы я поцеловал её руку, желая быть галантным. Тогда она тоже поцеловала мне руку. Я удивился. Потом я пригласил её на танец. Во время танца я взял её за талию и приподнял над полом. Тогда она тоже взяла меня за талию и приподняла над полом. Надо признаться, что тогда я весил 91 килограмм. После этого я как-то побоялся с ней общаться дальше.

Во время 300-летия Петербурга меня удивил один молодой человек. Вдоль Невского выстроились плотные толпы людей, желающих полюбоваться на парад оркестров. Среди горожан был один молодой человек в очках, с потрёпанной книгой в руках. Он читал книгу, почти не отрываясь взглядом от страниц. Наконец он поднял глаза и, с удивлением осмотрев плотную толпу граждан, опять вперил их в книгу. Потом он опять оторвался от книги и спросил у меня: «Что происходит? Я уже полчаса не могу перейти улицу! Безобразие! Что здесь все столпились?».

Как-то с подругой мы шли по Невскому в сторону метро Гостиный двор. Вдруг рядом остановилась легковая машина, в ней сидели два симпатичных молодых человека. Они предложили подвести нас до Гостинки. Мы сначала отказывались — идти было два шага, потом согласились. Когда у Гостиного мы попросили выпустить нас, они, не сразу, открыли дверцу, выспрашивая у нас номера наших телефонов. В этот миг к машине вдруг подошли две девушки, называя наших новых знакомых по имени и размахивая руками. Когда мы вышли из машины, одна из них вдруг дала мне в глаз кулаком, вторая ловко поставила фингал моей подруге. Мы поняли по ругани и воплям, доносившимся из машины, что эти женщины были жёнами тех парней и жестоко приревновали нас к ним. На следующий день пришлось идти в ВУЗ, где я тогда работала, под толстым слоем грима и в чёрных очках.

Мы живём в знаменитом, шикарном доме на углу Невского и Литейного проспектов № 1/47. Там располагаются три мини-отеля, ресторан «Палкин», казино. Нас 12 человек, из них двое детей, мы все жильцы единственной коммунальной квартиры, оставшейся в этом доме. Так вот, у нас уже неделю нет воды. То есть это полная катастрофа — нельзя приготовить пищу, помыть руки, посуду, не работает унитаз. За водой мы ходим в мини-отель с вёдрами, слава Богу, воду нам наливают. Мы многократно обращались к нашему управдому Надежде Денисовне Ласточкиной, хотя сделать это трудно — она не даёт нам номер своего мобильника, хотя его знают наизусть хозяева ресторана, казино и отелей. Недавно удалось её выследить, и она сказала нам: «В чём дело? Какие проблемы? Я же включила вам воду на два часа вчера днём! Неужели вам этого мало?». Вообще то нам этого мало, мы же не в Африке живём.

Я родился в двух шагах от Невского — в Снегирёвке, вырос на Невском, где у моих родителей была квартира. Мне очень нравился Елисеевский магазин, особенно шикарная люстра в нём. Она была огромной, шириной чуть ли не с весь потолок и низко свисала полушарием, вся из извилистых узоров и висюльках. В каком-то 70-м году в магазине проходил какой-то ремонт, и люстра исчезла. Я стал расспрашивать у родителей, куда делась люстра. Я учился в СХШ в одном классе с сыном Родиона Станиславовича Гудзенко, художника, друга и одноклассника моего отца. Я часто бывал в гостях в этой семье. Родион Станиславович был очень элегантным художником, он ходил по Невскому со своей бородкой и с трубкой, знал в совершенстве французский язык, из-за чего даже сидел в тюрьме в 60-е, как ненадёжный элемент. От Гудзенко старшего и удалось узнать историю исчезновения люстры. Так как он знал французский язык, ему удалось пообщаться с одним из потомков Елисеева, кажется, с его сыном. Сын Елисеева рассказал Гудзенко историю исчезновения люстры. В 70-е он из своей Швейцарии обратился к советским властям с просьбой вернуть ему клад его отца. Он обещал рассказать, где находится клад, а за это требовал вернуть ему хотя бы половину клада. Ленинградская власть ему в этом отказала. После этого ни с того ни с сего в Елисеевском начался грандиозный ремонт — просверливали стены, прослушивали полы с миноискателем. Но всё напрасно, клада нигде не было. Тогда власти города обратились к сыну Елисеева и согласились с его условиями. Выяснилось, что клад находился у всех на виду, на самом видном месте. Это была сама люстра, которая меня так привлекала. Она была из литого чистого золота, покрашенная снаружи дешёвой бронзовкой. Как поделила золото Елисеева советская власть — не известно. Интересно, что не один я заметил исчезновение люстры. Граждане стали обращаться с вопросами в разные инстанции, в газеты — им отвечали, что им показалось, что люстры в магазине никогда и не было. Но она была!

В детстве мне очень нравился Строгановский дворец. Он был зелёненький, с белыми скульптурами и украшениями, с позолотой. Когда мы с мамой ехали по Невскому на троллейбусе мимо дворца, я всегда начинала её дёргать и громко спрашивать: «Мама! Это Эрмитаж, да? Такой красивый дворец, это же Эрмитаж, правда?». Тут поднимался шум, все старушки, ехавшие с нами в троллейбусе, громко начинали мне объяснять, что это не Эрмитаж, что Эрмитаж в другом месте. Так было несколько раз, каждый раз мне казалось, что это и есть Эрмитаж. Теперь Строгановский стал каким — то совершенно чужим, у его входа зачем то стоит негр в ливрее, на первом этаже торгуют матрёшками, во дворике сделали дорогой ресторан для того, чтобы побольше денег вытрясти из туристов-иностранцев…