За год воздержания эротические сны обрели драматизм. Незнакомки пропали. Приходила то сокурсница, то одноклассница, то обвислая кассирша. Они вытворяли такое, чего я никак не ожидал. Наутро, осатанев от либидо, открывал компьютер и рожал новый опус. Мой литературный герой был совсем как я – рохлей, обжорой, неврастеником. Ничего даже сочинять не надо было.

Все мои страсти не выходили за пределы кухни. Но если в кино это значит, что красивый герой раскладывает на столешнице героиню и, так сказать, жарит, то у меня всё то же самое случалось с говядиной и свёклой. Причём они насиловали меня, а не наоборот. За неимением любовных драм, я писал кулинарные. Публиковал их в надежде на помощь просвещённого мира. Но большинство читателей ничего не советовало. Люди просто радовались, что есть кто-то ещё, бестолковей, чем они сами. Блог стал популярен. Семейные журналы публиковали мои опусы в разделе «Как не надо жить».

А потом позвонил мужчина. Назвался Сашей Ивановым, поклонником моего творчества. Он хотел собрать книжицу. Соблазнял гонораром в тысячу долларов. Клоун какой-то, подумал я и повесил трубку. Он перезвонил, сказал:

– Отключилось чего-то!

Я снова нажал отбой. Думал, он поймёт, что я не наивный простак, и отстанет. Александр Иванов оказался настойчивым искусителем. Перезвонил в третий раз, признался в любви. Сказал, что обожает те мои истории, в которых я, что бы ни хотел приготовить, получаю из мяса сапожные подошвы, а из всего остального – гороховый суп. Это ужасно смешно, сказал Иванов. И не только он, многие люди хотели бы купить такие пронзительные исповеди в бумажном виде. Гонорар, кстати, может достичь двух тысяч, сказал он, загадочно понизив тон.

Никогда ещё мужчины не любили меня так назойливо. И две тысячи за ерунду не платили. Даже Люсе в минуты её расцвета, после бани и парикмахерской, не предлагали таких деньжищ. Я представил, как раздам долги и отремонтирую ванную комнату.

Все мои опусы распечатаны на серой бумаге. Мне нравится думать, что Толстой писал на такой же.

Я смотрел на стопку рассказов с некоторой даже гордостью. Раньше. Потому что теперь, под угрозой публикации, все эти буквы и страницы преобразились. Шутки стали глупы, герой нарочито инфантилен и притом страшный мизерабль. Следовало переписать книгу в лучезарном ключе. Но расковыривать старый невроз – то ещё удовольствие. Наступив на горло жадности, я написал решительный отрицательный ответ. Твёрдо и навсегда отверг Иванова. В конце письма выразил надежду на понимание.

Бес Иванов впервые встретил литератора, отвергающего славу и деньги. Вскоре он объявился сам, в Риге, пригласил обедать в дорогущем ресторане «Анабель и огурцы». Там у входа выстроены девушки небесной красоты. Раньше я только смотрел, теперь же подошёл к ним на два метра и даже встретился глазами. Самая удивительная пригласила следовать за ней, имея в виду только столик. Проводила и ушла.

Я потом чуть шею не сломал, высматривая, как там она, полуголая, не замёрзла ли.

– Рад видеть, что вас не покинул интерес к жизни, – иронически сказал Александр, отследив мой взгляд. Он заказал оленью строганину с пармским сыром для начала разговора. На горячее утку, фаршированную гречневой кашей и печёнкой. С гречкой понятно, а вот чью печень вставили в утку – меню не сообщало. Александр взялся за меня без всякой артподготовки, не размениваясь на вопросы о здоровье и как оно вообще. Очень незатейливо выложил на стол пачку купюр. Резинка, стянувшая банкноты, была подчёркнуто скромной. Рядом с пачкой положил договор.

– Кровью подписывать? – спросил я.

– Чернилами, – ответил Иванов не смутившись, чем и выдал себя как представителя тёмных сил. Он протянул мне ручку фирмы «Пеликан».

Конечно, я не собирался ничего подписывать. Нужно было всё внимательно обдумать и просчитать. Пожар сомнений, ад метаний, припадки циклотимии терзали меня секунд тридцать. Когда нормы вежливости были соблюдены, я взял ручку и аккуратно подмахнул каждый лист. Моя мятущаяся душа обрела покой и разрешила телу наконец уже вернуться к оленю, утке и ангелоподобной официантке.

Переписывание далось нелегко. Я писал ночами, до фиолетовых звёздочек в глазах, до тремора и аритмии. Перемалывал свои страдания. Обрыдался. Вычистил ошибки, выбросил наречия, страдательные залоги, модальные и возвратные глаголы, сложносочинённые предложения, местоимения, витиеватые прилагательные, пронумеровал страницы, придумал название и отправил Иванову. В ответ ни звука. Тишина. Александр, видимо, вступил в бандитское сообщество и залёг на мешки с автоматом Томпсона. Я испробовал все виды связи, кроме голубиной почты – менеджер не отзывался. Трубку в издательстве поднимали незнакомые вежливые дамы. Судя по компетенции, все они только что вернулись с Марса. Они не знали имён, не ведали дат. Имени Севастьяна Свиридова (это я) не знали, о рукописи не слышали. Клялись перезвонить и пропадали навек. В следующий раз к телефону подходили новые, с ещё более чистой памятью женщины. Их в издательстве бесконечный запас. Через знакомых блогеров выяснил ужасное: Иванова уволили за бесперспективность. Его проекты не приносили денег. Сам он, впрочем, оказался богатым дядькой, владельцем гостиниц и пароходов. Книгами занимался из любви к искусству. Но искусство его отвергло. Теперь Иванов живёт в Индонезии, на собственном острове, в собственной гостинице, на всех обижен, ни с кем не разговаривает.

Появился другой издатель, помельче. Предложил пять тысяч. Он был в два с половиной раза добрей издательства «Мост» в лице Иванова. Я бы и рад продаться снова, но расторгнуть прежний контракт оказалось невозможно. Снова звонил в Москву, книгопечатные девы опять ничего не знали, но уже с заметным раздражением. Деньги назад не принимали, договор не отменяли, книгу не издавали. Собаки на сене какие-то, а не предприятие. Мир большой литературы обернулся неприятной капиталистической клоакой. Всё это походило на призыв к смирению, выраженный в такой витиеватой форме. Мечтать о книге – гордыня. Если хочешь благодати, встань на камень, как отче Серафиме, и дружи с медведями.

Однажды страшной ночью одной всемогущей кнопкой «Delete» я уничтожил рукопись, все адреса и следы переписки с издателями. И лёг спать. Утром купил велосипед, кастрюлю-утятницу и «Бхагават Гиту». Все перипетии жизни остались позади. Был апрель, мне исполнилось сорок три, время готовиться к реинкарнации. В следующей жизни я загадал родиться симпатичной девчонкой. Если уж кто бывает счастлив, так это они. Когда Люся призналась мне, что я уже три года как не предмет её эротических фантазий, вот это было разочарование. В сравнении с ней предатель Иванов меня почти не расстроил. Ну переписал я свою жизнь и уничтожил, и что? С точки зрения психотерапии очень полезно.

Пообещав себе мыслить позитивно и писать исключительно светлуху, я стал писать исключительно о любви, синих морях и мурчащих котиках. Блог превратился в оазис идиотской благодати, в фестиваль счастливых финалов.

Так прошёл ещё год. Разрушенная издателями психика почти зажила. И вдруг из забвения и пепла, из пустоты вновь соткался Иванов. Взмахнул хвостом, безо всяких «привет» и «простите» сообщил, что книжка вышла. Мало того, продаётся отлично. Всё, как он и предсказывал. Успех небывалый, торговцы счастливо повизгивают. Первый тираж распродали за три дня. Второй – за неделю. Сейчас заканчивается третий. Четвёртый будет огромным, а всего уже заказано восемьдесят тысяч! История моего развода обскакала по рейтингам некоторые кулинарные издания. Иванов призывает подписать договор на вторую книгу. В знак любви он повышает роялти на два процента. В издательском деле, кто не знает, это королевский жест.

Тут же прислало письмо второе издательство. Эти советовали не верить Иванову и обещали оклеить купюрами меня самого и всю мою квартиру. Удивительно. Уже в этой жизни я ощутил себя симпатичной девчонкой. За меня боролись богачи. В ограниченных пределах я мог капризничать беспредельно. Люся всю жизнь мечтала выбирать из нескольких миллионеров лучшего. Её мечта сбылась. Она долго собиралась, зрела, наконец прилетела, не застала Люсю и накрыла меня. Я вредничал как мог. Всемирная конференция капризных женщин могла бы мной гордиться.