— Да потому что две старухи сидят у него на шее. Какой третьей женщине захочется въехать в наш дом! — Она засмеялась, но тут же остановила себя. — Да нет, я шучу. Такая женщина у него есть. И милая, и добрая, и образованная, и Дмитрия любит, да у нее у самой папа восьмидесятилетний к постели прикован. Вроде меня — никак умереть не может. А годы идут, идут… Да вы не огорчайтесь.

Корнилов поднялся.

— И прошу вас — поосторожнее с ворами из экскурсионного бюро. Как бы они Димитрию не навредили.

— К сожалению, у Бабушкина полное алиби, — доложил утром оперуполномоченный Филин. В серой, красиво выстроченной рубашке и в вельветовых джинсах он напоминал полковнику десятиклассника. Впрочем, Филин всегда был похож на мальчишку из-за ярко-рыжей копны непокорных волос.

— И глубокое у тебя сожаление? — поинтересовался Корнилов, который никак не мог простить себе, что, поддавшись внезапному порыву, подал вчера Наталье Станиславовне надежду на скорую встречу с сыном.

— Легкое, товарищ полковник. Еще вчера думал: здорово мы дело раскрутили! А сегодня…

— Что же это за алиби?

— Ездил Дмитрий Алексеевич «на природу». Не соврал. Пять свидетелей подтвердили, что все время — с вечера субботы до утра понедельника — был он с ними. Не отлучался ни на час.

Корнилов почему-то подумал о больной тетке Бабушкина из нелепой треугольной комнаты.

— У меня сейчас в гостях одна женщина, — сказал Филин. — Может быть, вы захотите поговорить с ней?..

— А я думал, что женщинами у нас только Бугаев интересуется.

— Шикарная блондинка, товарищ полковник! — оперуполномоченный сказал это тоном опытного сердцееда и густо покраснел. — Это женщина Бабушкина.

— Еще одна Бабушкина?

— Да нет Она — Яковлева. Александра Васильевна Яковлева. Любовницей ее не назовешь, обстоятельства у них такие…

— Понятно, понятно! — остановил Игорь Васильевич сотрудника. — Слышал я о ней, можешь не продолжать. Приглашай.

— Мне сказали, что Дмитрия Алексеевича теперь отпустят? — спросила Яковлева, когда полковник усадил ее в кресло и сам сел напротив. Была она миловидна и женственна. Но в годах. «Лет сорок, не меньше, — подумал Корнилов. — И за собой следит».

— Да, сегодня же, принесем извинения и отпустим.

— Никакими извинениями не залечишь обиду. Когда арестовывают невинного человека — это трагедия.

— Бабушкина не арестовали, а задержали.

— Какая разница! Эти юридические тонкости понятны только юристам. А люди говорят: «арестовали», «упекли».

— Александра Васильевна, поставьте себя на наше место: рядом с квартирой Бабушкина находят труп, в квартире — почти сто тысяч рублей, принадлежащих убитому. И нам становится известно, что у Дмитрия Алексеевича были причины ненавидеть убитого!

— Какие?

— Вам ничего не рассказал капитан Филин?

— Капитан? — Она улыбнулась. — Этот рыжий юноша капитан? Он ничего не сказал. Значит, Дима знал убитого?

— Да. — Корнилов рассказал ей о Романычеве. Он и пригласил Яковлеву к себе ради этого. Надеялся, что от Александры Васильевны узнает какие-нибудь подробности о судьбе Бабушкина-старшего.

— Дима упоминал про любознательного деда, который ездит с ним на экскурсии… — Она замолчала, вспоминая, что еще слышала от Бабушкина. — Но он даже имени старика не знал. Правда. У нас с Дмитрием Алексеевичем друг от друга секретов нет. Если бы даже Дима понимал, кто перед ним, он никогда не стал бы марать руки. А взять деньги?! Вы его совсем не знаете!

— Откуда же, только вчера познакомились.

Женщине почудилась в его словах насмешка, и она посмотрела на полковника с укоризной.

— Не сердитесь, — виновато улыбнулся Игорь Васильевич, — нет-нет да и прорвется милицейский юмор.

— Что вы, что вы! — запротестовала Александра Васильевна. — У вас и правда не было времени поближе познакомиться с Димой.

— Бабушкин ведь писал в прокуратуру, в Верховный суд? Значит, ему не безразлично доброе имя отца!

— Писал… Диме ответили: оснований для пересмотра нет. Что же теперь? Самое страшное — зациклиться. Можно убить на поиски правды все силы. Жизнь! У меня тяжело болен папа…

— Да, я слышал.

— Много лет назад папу незаконно уволили из научно-исследовательского института. Он был хороший специалист по гидротехнике — его приглашали на работу в другие места. Уговаривали. Но папа сказал: правда на моей стороне, я им докажу! Восемь лет он воевал. Его то восстанавливали, то снова увольняли. Искали любой повод. В конце концов он добился своего, но стал инвалидом. Последние годы уже не встает с постели. Нет! Я не хочу для Димы такой судьбы.

«Может быть, им так проще? — подумал Корнилов, когда женщина ушла. — Одно дело — воевать за живого человека, другое — за доброе имя погибшего. Самого человека не вернешь, а доброе имя… Уйдут эти люди — уйдет и всякая память о Бабушкине. Останется два десятка страниц судебного дела».

Может быть, напрасно терял он время на долгие разговоры с родными Бабушкина, с отцом Никифором?

Дверь в кабинет осторожно приоткрылась — заглянул Бугаев.

— Входи, Семен, — пригласил Корнилов и показал на кресло. Майор был непривычно тих и молчалив.

— Чем порадуешь?

— «Ходить бывает склизко по камешкам иным», — продекламировал вместо ответа Бугаев. — Филин мне рассказал про алиби Бабушкина.

— А как твои поиски? Узнал, где отдыхала Мария Гавриловна Савина?

— В поселке Сива Пермской губернии. Я отыскал оттуда двух свидетельниц.

— Странное дело, — сказал Корнилов. — Я давно заметил: твои свидетели чаще всего женщины. И что же они засвидетельствовали?

— Теперь это мало что изменит.

— Ты докладывай! Оценивать будем потом.

— Баул… — Бугаев вспомнил препирательства с Бабушкиным и пожалел, что так и не заглянул в энциклопедию, чтобы выяснить разницу между баулом и саквояжем. — Саквояж пермячки у старика видели. Обращался дедушка с ним довольно небрежно, даже на полку забросил. Факт передачи саквояжа экскурсоводу девчата не зафиксировали. Шофер, кроме дороги и автоинспекторов, вообще ничего не видел. Так что хлопоты мои оказались напрасными.

Игорь Васильевич нахмурился.

— Легкомысленный ты человек, Сеня. Не обижайся. Не слишком утруждаешь себя раздумьями, голову жалеешь. Если Романычев в субботу с саквояжем по экскурсиям разъезжал, а вечером его уже убили, то вывод можно только один сделать: в отношении этих денег у него был какой-то план. То ли он хотел перепрятать их, то ли кому-то передать.

— Бабушкину? — с ехидцей спросил майор. — В качестве компенсации?

— А почему бы и нет? — серьезно ответил Корнилов.

— Может быть, Медников прав? — сказал Бугаев. — И убийца не связан со стариком? Не сто тысяч он искал, а четвертной. Затащил труп в разрушенный дом, осмотрел карманы, нашел ключи…

— Человек со стороны? Хотел бы я, чтобы эта версия подтвердилась. — Корнилов покачал головой.

Дмитрий Алексеевич Бабушкин выглядел утомленным. Больше всего Корнилова поразило, что он не брит. Светлая, с сединой щетина росла в разные стороны.

— Что же вы, Дмитрий Алексеевич, дали себе слабину? — спросил полковник. — Или нечем бриться?

Бабушкин не ответил.

Здесь, на этом стуле, перед Корниловым сидели разные люди. Нередко доставленные, как и Бабушкин, из внутренней тюрьмы. Опустившиеся и несломленные, заискивающие и готовые броситься на хозяина кабинета с кулаками, безразличные ко всему на свете и педантично заботящиеся о своей внешности. По тому, как они выглядели, можно было судить о многом. Корнилов всегда был предельно внимателен к эмоциональному состоянию своих гостей — порой это давало поразительные результаты.

— Следователь вынес постановление о вашем освобождении…

Апатия на лице Бабушкина сменилась радостной улыбкой. Так улыбается мальчишка, когда мать разрешает наконец пойти ему на улицу, куда его уже давно высвистывают приятели.