На мясокомбинат Ухов собирался пойти сразу же после звонка Шестопалова. Но, поскольку на квартире Кутателадзе ему никто не ответил, в расчете на появление кого-то из членов семьи перенес нападение на следующий день. Именно в этот день в Москву приехала Вера Северьяновна…

Сейчас, прислушиваясь к звукам старой мелодии, Иванов вспомнил еще один эпизод, случившийся в день «визита» Ухова в кабинете Шестопалова. Суть эпизода была в том, что Шестопалов, убежденный ранее, что Чубиев с возвращением в Москву свое существование прекратил, именно в этот день вдруг решил позвонить в Краснопресненский пункт сбора стеклотары. И, услышав отзыв Иванова, с ужасом осознал свою оплошность. Ведь Ухов не был предупрежден о Чубиеве. Шестопалов тут же попытался перезвонить Ухову, но было уже поздно…

Мелодия, звучавшая в приемнике, была хорошо знакома Иванову. Чистый, спокойный звук трубы… Взглянув искоса на Веру Северьяновну, Иванов подумал: сейчас не тот момент, когда нужны разговоры. Нужно просто помолчать. И вслушаться в старую и по-прежнему прекрасную мелодию.

В этом большом зале Корнилов всегда чувствовал себя неуютно. От голубых стен веяло холодом. Алые, словно майские транспаранты, ковровые дорожки вызывали раздражение. И кресла были обиты алым кожзаменителем. Перегоревшие лампочки за пыльными плафонами чем-то напоминали погибших мотыльков. Стоя перед микрофоном в центре бескрайней сцены, полковник почти физически ощущал силу этой нарочитой дисгармонии.

Он приходил сюда два-три раза в год на «встречи с населением». Собирались в основном пенсионеры. Многие лишь с одной-единственной целью — потешить праздное любопытство, проверить очередной нелепый слух, посетовать на распущенность молодежи. Газеты в последнее время подробно писали о происшествиях в городе, но люди по привычке считали, что самое главное, самое важное по-прежнему утаивается.

Корнилов уже знал в лицо особо любознательных завсегдатаев Дома культуры и, когда проходили первые минуты волнения, — а полковник всегда волновался, выступая перед публикой, — замечал, как в пятом ряду пишет очередную записочку полная дама с пышной прической. Ее вопросы всегда заковыристы, как и почерк. Впрочем, записки дама никогда не подписывает. А в первом ряду нетерпеливо ерзает в кресле сухой мужчина в кремовом чесучовом пиджаке, увешанном потемневшими от времени значками. Чувствуется, что он ждет не дождется, когда Корнилов закончит выступление, чтобы задать свой вопрос. Полковник мог поклясться, что спросит мужчина о том, почему до сих пор не наведен порядок в торговле и покупателей по-прежнему обвешивают, продают сырой сахарный песок, а жалобные книги по-прежнему держат под замком. На каждой встрече он задает одни и те же вопросы. И всякий раз Корнилову нечего возразить. А пообещать, что положение изменится, ему не хватает духу. И сказать о том, что его, полковника Корнилова, прямое дело — бороться с особо опасными преступлениями, а не с бессовестными работниками торговли, он тоже не может: здесь, в этом зале, Игорь Васильевич представляет всю милицию, а не только уголовный розыск.

Для себя он уже давно сделал вывод: сколько ни говори о безобразиях в нашем быту, в ближайшие годы ничего не изменится — люди утратили чувство собственного достоинства, чувство личности и поэтому думают только о себе. Но попробуй скажи это вслух!

Рядом с ерзающим борцом против обвешивания сегодня сидит пожилой мужчина — сухой, подтянутый, с импозантной внешностью. Корнилов уже несколько раз видел его в зале и даже решил — по напряженному лицу и пристальному изучающему взгляду, — что у старика тоже есть к нему какой-то острый вопрос. Но он ни о чем не спрашивал и, насколько Игорь Васильевич мог заметить, записок не писал. На прошлых встречах он сидел где-то в третьем или четвертом ряду, но сегодня пересел на первый, поближе к ступенькам, ведущим из зала на сцену. Лицо у него было такое же напряженное, как и раньше, и у полковника мелькнула мысль, что сегодня после лекции мужчина наконец решится и подойдет к нему.

Закончив выступление, Игорь Васильевич ответил на вопросы. Унылый представитель общества «Знание» поблагодарил его под аплодисменты присутствующих, а потом полковника, как обычно, обступили несколько наиболее любознательных участников встречи, считающих, что в «узком составе» он будет более откровенен.

Крупная дама, чуть ли не на голову выше Корнилова, оказалась проворнее других. Загородив полковнику путь к выходу, она спросила:

— Это правда, что в милицию ворвался маньяк и потребовал встречи с вами?

— Именно со мной? — улыбнулся Игорь Васильевич, и в это время кто-то тронул его за плечо. Оборачиваясь, Корнилов подумал об импозантном мужчине с первого ряда. Это и правда был он. Только вблизи мужчина выглядел много старше.

— Нам нужно поговорить. — Голос у старика был строгим, и Корнилов понял, что у него стряслось что-то серьезное.

— Слушаю вас…

— Не здесь. — Старик разжал кулак и показал Корнилову ключ. — Я взял у директора. В его кабинете никто не помешает…

— Простите! — оскорбленно сказала громоздкая дама, пытавшаяся выведать подробности про маньяка. — Не только вам хочется поговорить с товарищем Корниловым.

— Вы поговорите в следующий раз, — все так же строго сказал старик.

Было в его голосе кроме строгости что-то такое, отчего дама сразу сдалась. Какая-то проникновенность, что ли. Корнилов внутренне усмехнулся: «Раз уж эта тетка перед ним спасовала, то мне придется набраться терпения».

Они прошли по длинному, такому же неуютному, как и зрительный зал, коридору. Корнилов отметил, что его спутник прихрамывает. Старик открыл дверь с табличкой «Приемная», щелкнул выключателем. Сказал:

— Я в этом доме двадцать лет директором отработал. Могу ходить с закрытыми глазами. — Тем же ключом он отпер следующую дверь — в директорский кабинет.

Игорь Васильевич подумал с неудовольствием: «Пока он тут двери отпирает, мог бы рассказать о своем деле».

Они сели у длинного стола с многочисленными пятнами от выпивки на потускневшей полировке. Старик провел ладонями по столу — не то погладил старого знакомого, не то раздвинул какие-то только ему видимые бумаги — и сказал:

— Я хочу сделать признание… — И, чтобы у Корнилова не осталось никаких сомнений в том, что дело серьезное, добавил: — Признание в тяжелом преступлении, которое я совершил в сорок втором году. Здесь, в Ленинграде.

Он надолго замолк, словно на эти первые фразы потратил все силы. Бесцветные глаза смотрели на Корнилова не мигая.

— Если преступление тяжелое и срок давности на него не распространяется, — осторожно начал Игорь Васильевич, — то вам следовало бы пойти к прокурору… — Первой его мыслью была мысль о предательстве в годы войны.

— Нет, — покачал головой старик. — Я ни к кому не пойду. А срок давности истек.

— И все-таки…

— И все-таки вы обязаны меня выслушать. А там будет видно — к прокурору или еще куда. — Старик натянуто, одними губами улыбнулся. — У меня ведь своя корысть. Не хочу, чтобы узнали потом, после моей смерти…

— Ну что ж, признавайтесь, — сказал Корнилов. Старик этот, с его властной манерой разговаривать, стал вдруг ему неприятен.

— Я к вам, товарищ полковник, отношусь с большим уважением. — В голосе старика Игорь Васильевич почувствовал обиду. — Не раз слушал ваши лекции. Послушайте и вы меня.

Корнилов промолчал, хотя его так и подмывало сказать что-нибудь резкое. Пускай уж поскорее выкладывает свою историю, а не то можно увязнуть в препирательствах.

— Всякий допрос начинается с установления личности, — начал старик. Похоже, что детективы не проходили мимо его внимания. — Вы меня не спрашиваете, даже бумагу для протокола не приготовили. А я все же представлюсь: Романычев Капитон Григорьевич, — он слегка поклонился. Игорь Васильевич отметил, что поклонился старик очень естественно, с каким-то даже артистизмом. — Родился в селе Сосновое Вологодской области в двадцатом году. Седьмого ноября. В Ленинграде с тридцать четвертого. Вы ничего записывать не будете?