— Я хочу собаку. Коккер-спаниеля.

— Если еще раз увижу, что вы с Гришкой издеваетесь над животными, отведу в милицию, вызову туда родителей. Понял?

— Понял, — нехотя пробурчал мальчишка. Но понял он, наверное, только то, что этот здоровый мужик не отвяжется от него, пока не дашь обещание.

Игорь Васильевич отпустил парня, посмотрел на реку. Доски с котенком уже не было видно. Он испытывал раздражение от своего разговора с мальчишкой. «Разве так надо говорить! — думал он. — Надо душевно, доходчиво… Объяснить ему, а не хватать за ухо. Если бы я сейчас не шел по делу… — Он осадил себя: — Ничего бы в парне не изменилось, проведи я с ним даже полдня. Ни-че-го. Для этого надо быть всегда рядом. Ребенка формирует не образ мыслей окружающих его людей, а образ их действий».

Корнилов оглянулся. Мальчишка стоял на берегу. Похоже, что высматривал, куда девался котенок. И у полковника не было уверенности, что, обнаружив его, он не начнет сначала.

«Каменное гнездо, — мелькнула у Корнилова мысль, когда он увидел дом на Второй Березовой аллее. Выстроенный в стиле раннего русского модерна, с огромными окнами, с башенками, словно в средневековом замке, с высокой островерхой крышей, он не очень-то вписывался в лирический пейзаж парка. — А жить здесь, наверное, совсем неудобно», — подумал полковник, прочитав на дверях объявление о том, что в доме размещается регистратура санатория. Обогнув великолепное здание по тропинке, среди разросшихся, давно не стриженных кустов персидской сирени, стороной обойдя кучу угля, он очутился перед маленькой дверью с надписью «кв. 2». На звонок долго никто не выходил. Игорь Васильевич уже подумал было, что в квартире никого нет, но в это время дверь приотворилась, и выглянула старая женщина, одетая в синий халат.

— Вам кого, молодой человек? — спросила она, напряженно разглядывая Корнилова близорукими встревоженными глазами.

— Вы Наталья Станиславовна?

— Я, — нерешительно сказала женщина. Она вытащила из карманчика халата пенсне, надела на нос и внимательно осмотрела Корнилова. — А мы с вами знакомы? — Она все еще продолжала стоять в дверях, не решаясь впустить полковника в квартиру. Берет на седой голове, пенсне, пухлые, совсем не старческие губы напомнили Игорю Васильевичу школьные годы, учительницу русского языка Варвару, любимцем которой он был и чье отчество, как ни старался, вспомнить теперь не мог.

— Наталья Станиславовна, — сказал он мягко, — я знаю, что милиция уже доставила вам много хлопот, но решился вас все же побеспокоить.

— Так вы из милиции… — В ее голосе послышались горестные нотки, а сама она словно сжалась, уменьшилась в размерах. — Ну что же, входите.

Корнилов прошел вслед за Натальей Станиславовной по длинному коридору. В коридор выходили две двери. Одну из них хозяйка молча распахнула перед ним, а из другой, полуоткрытой, раздался резкий женский голос:

— Наталья, кто пришел?

— Я потом тебе все расскажу, — ответила Бабушкина.

— А-а… Опять из милиции! — догадалась женщина за дверью. — Скажи ему, пускай ко мне заглянет. Слышишь?!

— Не обращайте внимания, — сказала Наталья Станиславовна, когда они зашли в комнату. — У моей больной сестры свои причуды.

Она огляделась, словно ища, куда бы посадить незваного гостя, согнала со старенького кресла пушистого кота и пригласила Корнилова сесть.

Обстановка в комнате была спартанской: старая тахта, круглый стол и несколько стульев вокруг него. Трехстворчатый, светлого дерева шкаф. Из-за ширмы выглядывала никелированная кровать. Ни телевизора, ни радиоприемника. В небольшом книжном шкафу, наверное, списанном каким-то учреждением, стояли книги. Разного формата, в богатых, телячьей кожи переплетах и без переплетов, тонкие и толстые, по большей части старинные книги, которые объединяло встречающееся почти на каждом корешке слово «Петербург».

…Несколько секунд они сидели молча. Корнилов, прежде чем начать разговор с незнакомым человеком, всегда делал едва заметные паузы, давал ему возможность освоиться. Наталья Станиславовна не выдержала короткой паузы.

— Митя ни в чем не виноват, — сказала она и строго посмотрела на Игоря Васильевича. Полковник заметил, как мелко-мелко задрожала ее верхняя губа.

— Я тоже так считаю, — спокойно ответил он. И тут же подумал: «А не тороплюсь ли я? Посею надежду…»

Наверное, женщина ожидала какой-нибудь новой неприятности, но только не этих слов. Она сняла пенсне, снова надела, и на лице у нее отразилась такая детская беспомощность, что Корнилов с трудом удержался от улыбки. Наконец Наталья Станиславовна справилась с растерянностью.

— И сына отпустят? — с недоверием спросила она.

— Наталья Станиславовна, наберитесь терпения. Я высказал свою личную точку зрения. Для того чтобы Дмитрий Алексеевич оказался на свободе, потребуется время.

— А вы в больших чинах?

— Простите, забыл представиться… Меня зовут Игорь Васильевич Корнилов. А по званию — полковник.

— Полковник! — почтительно отозвалась женщина. — От вас, наверное, многое зависит?

И Корнилов не нашелся, что ответить. Такое бывало с ним крайне редко. Он только слегка пожал плечами.

— Я задаю бестактные вопросы, — сказала Наталья Станиславовна. — Вас, собственно, что интересует?

— Недоразумение с вашим сыном скоро разъяснится. А я пришел по делу деликатному и заранее прошу извинения. Меня интересует судьба вашего покойного мужа, Алексея Дмитриевича.

— Зачем же тревожить память усопших? — тихо сказала Наталья Станиславовна. — Дети за отцов не отвечают. Нам так говорили раньше.

— Вы меня не поняли. Речь идет о восстановлении доброго имени вашего мужа.

Трясущейся рукой Наталья Станиславовна опять сняла пенсне и положила на стол. Слезы текли у нее по щекам и падали на халат. Она смотрела на Корнилова немигающим взглядом, но Игорь Васильевич чувствовал, что Бабушкина не видит его, что мыслями своими она сейчас далеко. Молчание длилось долго. Наконец Наталья Станиславовна сказала:

— Доброе имя Алексея Дмитриевича никакой народный суд опорочить не смог. Для нас с сыном, для тех, кто знал его хорошо, он умер честным и незапятнанным.

— Вам не должно быть безразлично публичное восстановление истины! — Корнилов никак не ожидал такой реакции.

— Все, с кем Алексей Дмитриевич работал, дружил, давно умерли. Кто теперь может вспомнить начальника цеха Бабушкина из типографии Володарского? — Она вытерла слезы краем халата и улыбнулась: — Спросите, кто сейчас помнит и самого Володарского? Начнется новое разбирательство, начнут поминать имя мужа всуе…

Корнилов подумал, что она просто не уверена в том, что истина будет восстановлена. А разве он сейчас был уверен в этом? У него имелось горячее желание восстановить справедливость, но он знал, что сделать это будет не просто. Он и в этот дом пришел, чтобы найти какие-то зацепки себе в помощь, а выходит, что поторопился.

— Голова у меня идет кругом, — вздохнула Наталья Станиславовна. — Сына арестовывают, подозревают в чудовищном деле, мужа хотят реабилитировать. Вы поймите, товарищ, Митя человек беззащитный. Мухи не обидит, а его забирают. И деньги эти… Вы должны поверить ему — он в саквояж даже не заглядывал!

— Старик, которому принадлежали деньги, работал с вашим мужем в секретном цехе. Воровал, печатал поддельные талоны. А потом сумел все свалить на Алексея Дмитриевича.

— Да что они, в суде-то, все каменные были?

— Преступник действовал не один.

— И вы думаете, что Митя…

— Теперь не думаю.

— Чего же вы хотите от меня? — печально спросила женщина.

А чего, собственно, хотел он добиться своим приходом? Сказать матери, что с сыном ее будет все в порядке? Она поверит в это только тогда, когда сын вернется домой. Сообщить вдове, что ее муж был честным человеком? Да она в этом и не сомневалась!

— Если можете, помогите мне, — сказал Корнилов. — Человека, которому принадлежал саквояж с деньгами, звали Капитон Григорьевич Романычев.