Почтительно ответив на приветствие гостя, Марья Ивановна провела его прямо в комнату своей госпожи. Последнюю Владимир Александрович Рощин тоже нашел весьма озабоченной и со скорбным выражением на лице, но, невзирая на эти зловещие признаки, со спокойной улыбкой осведомился о ее здоровье, целуя милостиво протянутую ему руку, и сел на стул, который княгиня указала ему против своего кресла.

— Слышал новость? Левушка наш приехал, — заговорила старуха, не спуская пристального и полного теплого участия взгляда с симпатичного лица молодого человека и пытаясь прочесть его мысли в его красивых темных глазах.

Но, кроме почтительного внимания, взгляд его ничего не выражал, а с его алых и сочных губ не сходила беспечная и слегка насмешливая улыбка человека, смело готового идти навстречу препятствиям, в полной уверенности победить их.

— Как не слышать! Весь город говорит про неожиданный приезд Льва Алексеевича, — спокойно ответил он на предложенный ему вопрос. — Его видели и в Большом дворце, и в Таврическом, и в апартаментах графа Платона Александровича Зубова. Всюду поспел, и толки о причинах его приезда занимают весь Петербург; одни говорят одно, другие — другое.

— А ты что изволишь полагать насчет этого приезда? — спросила княгиня, невольно любуясь умением владеть собой, проявляемым ее молодым другом.

— Я полагаю то же, что и вы, княгиня: Лев Александрович поспешил явиться сюда, чтобы не упустить случая воспользоваться вниманием светлейшего князя к его сестре.

— И тебе это кажется смешно?

— Мне всегда смешно, когда люди ошибаются в низких расчетах.

— Смотри! Левка — не промах, привык бить наверняка, и за него вся родня.

— А за нас с Людмилой Алексеевной — Бог да вы.

— И этого достаточно? — спросила с улыбкой старуха.

— Любовь с надеждой неразлучны, княгиня: они и зарождаются, и умирают вместе. Колеблется надежда, хладеет и любовь. Мы же перестанем надеяться только с прекращением жизни, потому что до последнего издыхания будем любить друг друга, — восторженно прибавил Рощин.

У его слушательницы глаза затуманились слезой умиления.

— Дай Бог вам счастья! — сказала она, протягивая ему руку, а затем, когда, поддаваясь потребности выразить ей свою признательность за неизменное участие, он опустился перед нею на колени, она высвободила руку, к которой он прижимался губами, чтобы торжественно осенить крестным знамением склоненную к ее коленям голову молодого человека.

— Княгинюшка, сиротами мы с сестрой выросли, будьте мне за родную мать, не оставьте без своей ласки и любви! — проговорил он изменившимся от волнения голосом, не поднимаясь с колен и устремляя на нее влажный умоляющий взгляд.

— Давно я тебя за родного считаю, голубчик; дал бы только Господь, чтобы ласка моя принесла тебе счастье, — ответила со вздохом старуха. — Что же сказал тебе граф Зубов? — спросила она, когда, поднявшись с колен, Рощин занял прежнее место против нее.

— Граф передал мне желание императрицы иметь меня своим дворянином посольства в Гишпании, поздравил меня с такою милостью моей монархини и присовокупил к этому, что государыне желательно, чтобы я ехал скорее к месту моего назначения, — ответил молодой человек с улыбкой, горечь которой могла уловить только его старая приятельница.

— И что же ты? Уж не думаешь ли отказаться исполнить волю императрицы? — спросила с усмешкой последняя и, не дожидаясь ответа, прибавила: — Сейчас поручилась за тебя твоей сестре, что ты слишком хорошо осознаешь свой долг дворянина и верноподданного, чтобы совершить такую низость.

— Благодарю вас, княгиня, что правильно, лучше родных, понимаете меня. Я ответил графу, что счастлив исполнить волю моей государыни.

— Когда же ты отправляешься?

— Как получу инструкцию и откланяюсь государыне.

— Скоро, значит?

— Доброжелатели мои медлить не станут. Крепко я им здесь поперек горла стою, — сказал Рощин с улыбкой.

— А ты на Бога надейся. Он за таких-то, против которых сильные мира сего ополчаются, всегда стоит.

Молодой человек ничего не возражал. Помолчав немного, княгиня продолжала:

— Пиши мне. Пока жива, буду интересы твои блюсти, и обо всем, что тебе нужно знать, будешь предуведомлен. Живи, значит, без опасения, помни изречение: «Довлеет дневи злоба его». Так-то, — прибавила она, обеспокоенная упорным молчанием своего слушателя и загадочной усмешкой, не перестававшей блуждать на его губах. — Увидимся еще, надеюсь?

— Вряд ли. Княгиня, я пришел проститься с вами и просить вашего благословения на дальний путь.

Опять наступило молчание. Рощин не нарушал его, а между тем его собеседница не могла отрешиться от мысли, что он находится под гнетом тайны, которую ему очень тяжело скрывать от нее. Почему не откроется он ей вполне, как родной матери? Мало разве доказательств расположения дала она ему? Дурного он ничего не может замышлять.

— С твоей сестрой я побранилась за то, что, как баба, она мужской чести не понимает, и с мужем ее за Людмилу посчиталась, — начала княгиня.

— За Людмилу Алексеевну? — с изумлением спросил Рощин.

— Он считает ее способной бежать из родительского дома с чужим мужчиной, — ответила старуха.

— Василий Карпович так же мало знает Людмилу Алексеевну, как сестра меня, — спокойно произнес Рощин. — Большое спасибо вам за то, что вы и тут за нас вступились, — прибавил он, нежно целуя руку княгини и поднимаясь с места.

Но как ни тронута была старуха категорическим опровержением запавших ей в голову догадок, она не успокоилась.

— А с Людмилой ты проститься не хочешь? — не вытерпела она, чтобы спросить.

Рощин вспыхнул, но, усилием воли сдержав ответ, готовый сорваться с его губ, ответил, что им лучше с Людмилой Алексеевной не видеться.

— Как знаешь, — сказала озадаченная старуха. — Я обещала послать за нею, когда ты придешь, но если ты не желаешь…

— Нам теперь лучше не видеться, — повторил Рощин.

Это были его последние слова.

Праздничный день окончился у Дымовых танцами. Гостей съехалось столько, что на кухне с ног сбились повара, стряпая ужин.

Челядь, теснившаяся в дверях ярко освещенного зала с хорами, на которых играл оркестр приятеля-вельможи, с любопытством следила за тем, как волочился Плавутин за их барышней. Подходил он ее приглашать почти на каждый танец, и она, бедняжка, отказывать ему не смела.

Новый претендент на руку Людмилы не отличался ни изяществом манер, ни деликатностью чувств и нрава. Это был недоросль из дворян, росший на псарне родового поместья лет до пятнадцати, а затем отданный в полк под команду родственника и всюду видевший одно только баловство и поблажку скверным привычкам, пустившим такие глубокие корни в его душе, что трудно было разобрать: от природы ли он самодур или сделался им от безобразного воспитания.

Людмила понравилась ему с первой минуты, как он увидел ее, и мысль привезти в родные степи такую прелестную жену, да еще снабженную покровительством могущественнейшего вельможи в России, не могла не улыбаться ему.

Эта мысль была так соблазнительна, что Плавутина уже начинали разбирать нетерпение и беспокойство. Но — увы! — Людмилу нельзя было, как крепостную, скрутить силой и увезти к себе в деревню, чтобы безнаказанно наслаждаться ее прелестями; волей-неволей приходилось проходить через искус светских условностей и ждать. Всего неприятнее было то, что Лев Алексеевич, приехавший сюда по его вызову и оказавший ему любезность в тот же день, представив его родителям, избегал затрагивать с ним вопрос о сватовстве, ссылаясь на то, что об этом еще не время говорить и что торопливостью можно только испортить дело. Раньше он был другого мнения.

Но раньше Лев Алексеевич еще не виделся с сестрой Елизаветой, и в мыслях его еще не успел свершиться переворот, заставлявший его теперь смотреть иначе, чем он смотрел до сих пор. Елизавете Алексеевне удалось заразить его своими честолюбивыми замыслами, и он уже не находил ничего невозможного в мысли о браке между Людмилой и светлейшим. Свершались события чуднее этого, и Елизавета Алексеевна была права, припоминая при этом случае браки Орлова и Мамонова [2]. У него тоже теперь эти два примера не выходили из ума.