— Что сеньоры будут пить? — осведомился Хуан, выждав минутную паузу.

Петя обернулся ко мне.

— Что, сеньор, может, пивка для рывка? А потом что-нибудь посерьезнее?

— Поддерживаю, — сказал я.

Мы заказали две литровые кружки того самого «Касика», который я уже пробовал в гостинице, салат из морских гребешков, дораду на гриле и молодых осьминогов в белом вине. Пока мы расправлялись со всем этим великолепием, закат почти догорел, и неслышно подошедший официант зажег на нашем столике свечу.

— Эх, сюда бы еще девчонок, — мечтательно протянул Трофимов. — Такие тут есть мучачи, брат Диня, — закачаешься… Все как я люблю — темненькие, фигуристые… Сиськи, жопа — все при них. Но, блин, по-английски вообще не шарят. Увидишь такую где-нибудь в клубе, начнешь знакомиться — и на втором предложении утыкаешься в языковой барьер. Вылезай, приехали. Все упирается в язык. И не в прямом смысле, что особенно обидно, а в переносном…

Я пожал плечами.

— Разве это проблема? Будем вместе знакомиться. Я же переводчик, ты что, забыл? Наметим цель, я их разведу, а дальше тебе и говорить ничего не надо…

Трофимов рассмеялся, хлопнул меня по плечу.

— Я в тебе не ошибся, товарищ! Мы зададим жару этому городку! Поехали в клуб!

— Погоди, — сказал я. — Я еще лобстера закажу. Я правильно понимаю, что он здесь стоит двенадцать баксов?

— Ну, типа того. Но это самый большой, а ло мачо. Маленький — восемь… Ты не наелся, что ли?

«Просто я никогда в жизни не ел лобстера», — подумал я. А вслух сказал:

— Да я с прошлого года не жрал, голодный, как собака.

— А! — Трофимов хлопнул себя по лбу. — Ты ж Новый год-то в самолете, поди, встречал?

— Я его вообще два раза встретил. Первый раз еще в Москве, в Шереметьево. А второй — точно, в самолете. Мы как раз к Амстердаму подлетали.

Вспомнив об этом, я усмехнулся. И вдруг странное чувство заставило меня вздрогнуть: мне показалось, что все это происходило не двадцать часов назад, а давным-давно, и возможно, даже не со мной. Словно с того момента, когда я сошел по трапу «Боинга» в аэропорту Ла Чинита, для меня началась новая жизнь. И сейчас на утесе над вечерним Карибским морем сидел какой-то новый Денис Каронин, совсем не похожий на того человека, который встречал Новый, 1995 год в холодном зале ожидания Шереметьево-2.

— Ну, повезло тебе, — ухмыльнулся Петя. — Говорят, как Новый год встретишь, так его и проведешь. Значит, с работой у тебя все будет путем.

— Не вижу связи, — сказал я.

— Аэропорты и самолеты, — со значением проговорил Петя. — И так круглый год. А чем мы, по-твоему, занимаемся? Летаем на самолетах и сидим на аэродромах. Выводы делай сам.

Он ненадолго задумался.

— А то, что два раза Новый год встретил, так это вообще круто. Будет у тебя в этом году двойное счастье. За это, я считаю, нельзя не выпить.

В каком-то смысле он оказался прав, хотя обычно предзнаменования судьбы противятся столь примитивной расшифровке. Но в этом я убедился гораздо позже, а в тот момент мне не хотелось думать ни о каких тайных знаках. Я думал только о том, что попал в сказочный мир, мир своей детской мечты, и мир этот нисколько не разочаровал меня. Он был нежный, терпкий, веселый и буйный; его можно было пробовать на вкус, его можно было потрогать, его можно было нюхать. Он был реальным, этот сказочный мир, и это было удивительнее всего.

Поэтому я, разумеется, горячо одобрил предложение Пети. Мы взяли вина — сначала белого, к лобстеру, которого я все-таки заказал, а потом красного, к фруктам и мороженому. Мороженое было облито ромом, официант поджег его, и оно красиво горело прозрачным синим пламенем на фоне темно-фиолетового бархата моря. Идея показалась мне удачной; я потребовал бутылку настоящего пиратского рома, и бутылка не замедлила явиться.

Потом мы долго прощались с Хуаном, обнимались и клялись в вечной дружбе между Россией и Венесуэлой. Петя совал в карманы его белого поварского халата мятые двадцатидолларовые банкноты, и я краем сознания, еще выступающим из алкогольного тумана, подумал, что секрет расположения шеф-повара оказался до крайности прост. Затем наступило затемнение. В какой-то момент я осознал себя сидящим на скамейке у обочины дороги; Петя пытался о чем-то договориться с таксистом, но, поскольку он делал это на русском, переговоры ни к чему не приводили.

В конце концов Петя обратил ко мне искаженное отчаянием лицо.

— Клуб, — чуть не плача, простонал он, — как по-испански будет «клуб», амиго?

— Эль клуб, — сказал я. Разницы, на мой взгляд, не было никакой, кроме определенного артикля, но таксист сразу же все понял. В машине я, видимо, снова отключился и пришел в себя уже в клубе.

Здесь было шумно и весело. Громко играла музыка, мелькали улыбающиеся лица с яркими белками глаз и неестественно расширенными зрачками. Мы вдруг оказались на галерее, расположенной довольно высоко над танцполом; отсюда можно было наблюдать за прыгающими и извивающимися внизу телами. Петя куда-то исчез, а когда появился снова, с ним были две девушки.

— Вот! — торжествующе закричал он. — Смотри, какие chicas![22] Давай знакомиться!

Я так и не узнал, каким образом Петя их подцепил. Сначала chicas вели себя довольно скованно — видимо, напор Трофимова их напугал. Но потом мы их все-таки разговорили — точнее, говорил Петя, а я только переводил, — они повеселели и стали кричать, что хотят «Маргариту». Петя настаивал, что всем нужно выпить текилы. Девочки уперлись в свою «Маргариту», и в конце концов было найдено компромиссное решение — все пили текилу, но девочки запивали ее «Маргаритой». Текила, как ни странно, подействовала на меня отрезвляюще. Я заметил, что с противоположного конца галереи на нас как-то недобро поглядывают накачанные ребята довольно бандитского вида. У меня наметанный глаз на такие вещи; у каждого, кто хотя бы пару раз пил с Русланом в «Тюльпане» и был свидетелем его разборок с южнопортовскими, вырабатывается своего рода механизм раннего оповещения. Я ткнул Трофимова в бок.

— Видишь те рожи?

— Какие? — спросил он, поворачиваясь. — У — у, рожи! Да, неприятные.

— Не знаю, что им от нас надо, но сейчас эти неприятные рожи до нас домахаются, — сказал я. — Их там человек пять. Есть предложение нанести упреждающий удар.

— То есть? — удивился Петя.

— То есть свалить. Расклад не в нашу пользу.

— А девочки? Жалко же их тут бросать!

— Не спорю, — сказал я. — Сейчас попробую их уговорить…

Уговорить девчонок оказалось непросто. Они ни за что не хотели покидать клуб, не выпив прежде еще хотя бы по одному коктейлю. Между тем один из бандитов поднялся и, небрежно одернув белый пиджак, ленивой переваливающейся походкой направился к нашему столику.

— Что это вы на нас пялитесь, уроды? — спросил он, подходя. — Что-то не так?

Мне вдруг стало смешно. Конечно, это могла быть просто разводка, тупой повод для драки, типа нашего бессмертного «дай закурить». Но похоже было, что мы пали жертвой взаимного непонимания: мне почудилось, что они косо смотрят на нас, а им казалось, что мы с угрозой посматриваем на них.

— Все нормально, приятель, — сказал я, пытаясь сдержать смех. «Уродов» я решил пропустить мимо ушей, принимая во внимание превосходящие силы противника. — Мы обознались. Думали, что увидели знакомых.

Возможно, на этом все и закончилось бы, но тут в разговор неожиданно вступил Петя. К сожалению, слово «уроды» оказалось ему знакомо.

— Ты что сказал, — проговорил он по-русски, поднимаясь из-за стола. — Ты что сказал, чудила с Нижнего Тагила? Ты кого здесь уродами обозвал?

Естественно, бандит тоже уловил из всей его тирады только одно слово. Он дернул плечом и ударил Петю в солнечное сплетение.

Точнее, попытался ударить. Петя с не свойственной пьяному человеку грацией отклонился назад, перехватил летящий к нему кулак и рванул противника на себя. Бандит рухнул грудью на стол, расплескав остатки коктейлей и разбив пару бокалов.