Из сказанного уже понятно, что подругу и наперсницу моей Лауры звали Мартина, а ее дуэнья не отличалась особой сообразительностью. Напротив, дуэнью Лауры обвинить в глупости было нельзя; она с самого начала подозревала, какую игру ведет ее подопечная, поэтому мне приходилось через того же Португальца время от времени делать ей щедрые подарки.

— Мартина по-прежнему изобретательна, — ответила Лаура необычайно серьезным тоном, — и дело не в ней. Дело во мне.

Я все еще ничего не понимал.

— Ты что же, разлюбила меня? — спросил я, шутливо грозя ей пальцем.

Девушка вспыхнула — румянец проступил на ее щеках цвета слоновой кости, словно жар углей, на которые неожиданно дунул ветер.

— Как ты только можешь говорить так, Диего? Ты же знаешь, что я люблю тебя всем сердцем и буду любить, даже когда… даже когда смерть придет за мной…

— Перестань, — я приложил палец к ее задрожавшим алым губкам, — не смей говорить глупости. Мы молоды и счастливы, к тому же скоро поженимся. Я говорил с отцом, в следующем месяце он поедет в Саламанку по делам и встретится с сеньором Гусманом…

Сеньор Бернардо Гусман, отец моей Лауры, был главным судьей Саламанки. Весьма влиятельная и могущественная личность, но далеко не такая знатная, как мой батюшка.

В следующую секунду Лаура произнесла слова, которые разбили все мои надежды на прекрасное будущее — разбили так, как пушечное ядро разносит хрупкое витражное окно собора — вдребезги.

— Ничего не выйдет, — прошептала моя возлюбленная, — мой отец уже дал согласие графу Альваресу де ла Торре.

— Что? — вскричал я, вскакивая на ноги.

Альварес де ла Торре был старше меня всего на два года, но богаче примерно на два миллиона реалов. Подобно мне, он был младшим сыном своего отца, старого графа де ла Торре, героя итальянских кампаний. Как у младшего наследника, у Альвареса не было прав на великолепный дворец в Толедо или фамильный замок Торре-дель-Франко в горах Эстремадуры, зато он пользовался неограниченным доступом к семейным деньгам. А старый де ла Торре вывез из Италии столько золота, что мог в случае необходимости выручить деньгами самого короля Карла.

Мне хотелось бы написать, что молодой Альварес был некрасив, кривоног и кособок и пользовался успехом у женщин лишь благодаря своему богатству. Однако это было бы ложью: молодой граф де ла Торре был сложен как Аполлон, а лицом напоминал Антиноя. Во всяком случае, так шептались о нем дамы при дворе в Толедо, где он блистал на балах и турнирах.

Там мы с ним и познакомились около года тому назад, на торжественном приеме, посвященном приезду французского посланника. Это был один из тех редких случаев, когда отец взял меня с собой ко двору: батюшка мой имел право являться во дворец, когда ему вздумается, дарованное еще его католическим величеством Фердинандом. Альварес произвел на меня тогда двойственное впечатление: я не мог не отдать должное его умению вести себя в высшем обществе и тому, как умело он танцевал даже самые сложные танцы, но меня покоробила его манера разговаривать с собеседником как будто бы с высоты замковой башни[4]. В общем, молодой граф был не из тех людей, с которыми я стал бы водить дружбу; впрочем, и он вряд ли стал бы искать моего расположения.

Известие о том, что Альварес де ла Торре просил руки моей Лауры и получил согласие ее отца, скорее ошеломило меня, чем расстроило. Несомненно, Лаура по праву считалась красавицей; более того, благодаря смешанной крови красота ее была весьма редкой, необычной для наших земель. Но, как я уже упоминал, знатностью ее семья похвалиться не могла. Бернардо Гусман, ее отец, был выходцем из семьи торговца тканями и своим постом городского судьи был обязан исключительно собственным незаурядным способностям. Казалось невероятным, чтобы такой родовитый идальго, как Альварес де ла Торре, решился бы на брак с девушкой столь низкого происхождения. Употребляя здесь слово «низкого», я вовсе не хочу оскорбить мою Лауру. То, что моя любовь происходит из мещанского сословия, нисколько не влияло на мои чувства; более того, я даже радовался этому, потому что Лаура была непосредственней, веселей и проще многих моих знакомых девиц из дворянских семей. Но то, что хорошо для меня, младшего сына обедневшего идальго, вовсе не обязательно было привлекательным в глазах графа де ла Торре. Однако не мог же я в глаза сказать своей любимой: «Извини, дорогая, мне кажется весьма странным, что человек, немногим уступающий знатностью королю Испании, решил взять тебя в жены, — ты ведь всего-навсего дочь городского судьи». Поэтому я ограничился удивленным восклицанием:

— Что?…

Лаура схватила меня за руку и усадила обратно на диван.

— Тише, Диего, ты переполошишь весь дом… Я и сама не знаю, что это на него нашло. Дон Альварес ведь даже не видал меня ни разу — то есть до прошлой недели, когда он вдруг приехал к отцу в сопровождении десятка раззолоченных слуг. А какая у него карета!..

— Значит, тебе его карета приглянулась? — перебил я ее раздраженно.

Лаура засмеялась и быстро поцеловала меня в краешек рта.

— Зато сам он мне ничуть не понравился! Напыщенный, как павлин. Но карета у него и впрямь хороша!

Тут я схватил ее за плечи и опрокинул на подушки. Никому не позволено смеяться над чувствами Диего Гарсии де Алькорон!

— Перестань, Диего! — отбивалась Лаура, больше, конечно, для вида. — Ты все платье мне помнешь, медвежонок!

С этим замечанием я, конечно, не мог не согласиться и тут же избавил платье своей возлюбленной от опасности быть помятым, а ее саму — от платья.

— Что ты делаешь, — шептала Лаура, прижимаясь ко мне своим гибким, жарким от страсти телом, — что ты делаешь, мой глупый медведь, я ведь всего лишь на минуточку забежала к тебе, мне нужно скорее возвращаться к Мартине, у меня будут неприятности… Отец стал таким подозрительным в последнее время, он думает, что у меня есть тайный жених, а теперь, когда дон Альварес посватался ко мне, он следит за каждым моим шагом… Ну что же ты делаешь, Диего, милый, разве так можно поступать с порядочной девушкой, это же ужасный грех, так падре всегда говорит на проповеди… Диего, да, мой любимый, да, только не останавливайся, Диего, ты же не станешь останавливаться, правда?

И еще много чего она мне шептала, но из скромности я не стану доверять эти слова пергаменту. Скажу лишь, что, когда мы наконец оторвались друг от друга, в окно уже светила желтая, как золотой дублон, полная луна.

— Пресвятая Дева Мария, — воскликнула Лаура испуганно, — ведь уже ночь! Что, если отец велел послать за мной к Мартине своих слуг?

— Не волнуйся, любовь моя, — сказал я с уверенностью, которой не чувствовал. — Мартина обязательно что-нибудь придумает. А если твой отец все же захочет наказать тебя, то я готов сам все ему объяснить. Тебе нечего бояться.

В больших синих глазах Лауры отразился испуг.

— Ты что, действительно ничего не понял, Диего? Мой отец согласился выдать меня за дона Альвареса. Не знаю, что должно произойти, чтобы он отступился от своего решения…

Она грациозно вскочила с дивана и принялась натягивать платье.

— Немедленно отвернись! — потребовала она. — Я не могу перечить воле батюшки, но выходить за этого фанфарона тоже не собираюсь. Когда он осыпал меня комплиментами, я ясно дала ему это понять… Помоги затянуть корсет!

Я безропотно исполнил ее приказание, отметив про себя, что процесс развязывания почему-то всегда сложнее, хотя, безусловно, гораздо приятнее. Лаура повертелась перед высоким, в человеческий рост, зеркалом, стоявшим в углу комнаты, осталась довольна и повернулась ко мне:

— Ну что ты стоишь, как соляной столб, Диего? Одевайся! Ты же проводишь меня?

Прекрасные глаза моей возлюбленной на мгновение затуманились.

— Но постой… перед тем как мы расстанемся, я хочу сделать тебе один подарок…

В руках у нее оказалась маленькая ладанка из потертой коричневой кожи.