— Скажите, юнкер, почему вы избрали именно эту часть?

— По околышу, господин капитан. Синий пойдет к лицу.

Юнкер «имеет зуб» против инспектора классов, считая его виновником своей неудачи…

В Казанском училище я был свидетелем характерного эпизода. Юнкер с высшим в училище баллом, не имевший нашивок и поставленный поэтому после всех должностных, вышел к столу мрачный и бледный и отчетливо, резко заявил:

— В N-ю Восточносибирскую обозную полуроту.

В бараке — движение. Все — и начальство, и юнкера — смущены. Я изумлен, что присылают такие нелепые вакансии молодым офицерам, к тому же в отчаянную сибирскую глушь, и ничего не понимаю в происходящем. Начальник училища стал отговаривать юнкера:

— Подумайте, зачем вы это делаете? Перед вами столько прекрасных полков и отличных стоянок…

Вторичное твердое заявление:

— Я желаю выйти в N-ю Восточносибирскую обозную полуроту.

Мне рассказали потом историю юнкера. Отличный по наукам и по строю, он был назначен фельдфебелем. Но вскоре его разжаловали за какой-то беспорядок в роте, в котором юнкерская молва считала его совершенно неповинным. Он тяжело пережил свою неудачу и сохранил в сердце глубокую обиду. И вот теперь он так своеобразно «мстил» своему начальству: думали, мол, лишить его преимуществ, обидеть, так вот он с презрением относится к предоставляемым «ими» преимуществам; берет такую вакансию, которую не взял бы последний юнкер.

Впоследствии кто-то сумел подойти к больной душе юноши и уломать его. Откликнулось и Главное управление военно-учебных заведений, предоставив ему более подходящее назначение.

Итак, список для Высочайшего приказа заполнен. Жребий брошен!

Судьба разбросала нас по свету. Много ли осталось в живых от выпуска 1892 г. в дни, когда пишутся эти строки? А те, что уцелели, какими путями пошли, каких станов воинами стали?

Невольно приходят на память два имени…

Военно-училищный курс окончил тогда, вместе со мною, выйдя подпоручиком в артиллерию, Павел Сытин… Впоследствии он прошел курс Академии Генерального штаба и был возвращен в строй. В конце великой войны в чине генерала командовал артиллерийской бригадой. С началом революции неудержимой демагогией и «революционностью» ловил свою фортуну в кровавом безвременье. И преуспел: поступив одним из первых на службу к большевиками, занял вскоре, но не надолго, пост главнокомандующего Южным красным фронтом.

Это он вел красные полчища зимою 1918 г. против изнемогавшего в борьбе Дона…

Юнкерский курс окончил, выйдя подпрапорщиком в пехоту, С.Л.Станкевич… Свой первый офицерский Георгий он получил в китайскую кампанию, командуя ротой сибирских стрелков, за громкое дело — взятие им форта Таку. В великой войне он был командиром полка, потом бригады в 4-й стрелковой «Железной» дивизии, участвуя доблестно во всех ее славных боях; в конце 1916 г. принял от меня «Железную» дивизию. После крушения армии, имея возможность занять высокий пост в нарождавшейся польской армии, как поляк по происхождению, он не пожелал оставить своей второй родины: дрался искусно и мужественно против большевиков, сначала командуя ответственным отрядом на полях ставропольских, потом во главе 1-й Добровольческой дивизии в Донецком бассейне, против войск… Павла Сытина. Там же и умер.

Два пути, две совести.

Славное время — лагеря. Вместо общих казематов — палатки на пять человек — обыкновенно добрых друзей — защищенные от нескромных взоров и недреманного ока начальства. Вместо книжной премудрости и шагистики — работа в поле, с прикладными ученьями и маневрами, венчающими строевое обучение и носящими в себе элементы охотничьего спорта, здорового моциона и соревнования в знании, сметливости и выносливости. Хорошо соображенные, в меру утомительные, в особенности если ранцы без укладки, эти ученья — одно удовольствие. В позднейшие годы (1899), в бытность начальником училища ген. Шуваева, введены были первый раз и подвижные сборы училища. Дней 10–12 ходил походом батальон юнкеров по Черниговской губернии, с тактическими ученьями, маленькими маневрами, переправами… Нагуливали знание, здоровье и веселость.

Юнкерская песня воспевала лагерь:

Впрочем, к концу лагеря последние две строчки звучали иначе:

И, чем ближе к выпуску, тем чаще, возвращаясь с ученья, роты, при молчаливом непротивлении офицеров, распевали злободневные песни, в которых — весьма прозрачными намеками — затрагивались и училищный режим, и некоторые начальники.

А между делом — гуляй! Под боком — лес и река. В лесу, у шоссе, против лагеря 2-й роты, за запретной чертой большой соблазн: балаганчик «Чуха» — со всякой снедью, с водкой и кредитом. За кухней — другой: лавочка стоявшей по соседству батареи. Туда бегали втихомолку за пивом — с чайниками, будто за кипятком на кухню.

Последние лагеря — хлопот не оберешься. Приходят портные, сапожники, шапочники — снимать мерку, примерять офицерскую форму. Первый выпуск, дело еще не налажено. Идут долгие обсуждения — у кого и какого фасона вещи заказывать, чтобы не ударить лицом в грязь. В результате всех обсуждений и добрых советов — воротники у мундиров такой высоты, что шея перестает сгибаться надолго; кителя из «чертовой кожи» сидят словно панцири, а сапоги «американского лака» до того обтянуты, что одеть их при помощи машинки еще можно, но уж снять без посторонней помощи никак нельзя. Потом — хоть брось! Впрочем, такое франтовство — не традиция, а случайная мода. Позднейшие выпуски, наоборот, щеголяли строго форменной одеждой.

Но все это мелочи. Самое важное — впереди. Близится день производства…

Мы чувствуем себя центром мироздания. Предстоящее событие так важно, так резко ломает всю жизнь, что ожидание его заслоняет собою все остальные интересы, кажущиеся мелкими, ничтожными…

Мы знаем, что в Петербурге производство обставлено торжественно, происходит в Высочайшем присутствии. Как будет у нас — неизвестно: в Киеве, за время его существования, это — первый офицерский выпуск.

Вызовут в город или поздравят в лагере? Командующий войсками или только начальники штаба?

4 августа вечером вдруг разносится по лагерю весть, будто в Красном Селе производство уже состоялось — несколько юнкеров получили из Петербурга от родных поздравительные телеграммы… Волнение и горечь: про нас забыли. Или, может быть, Высочайшая телеграмма все еще ходит по инстанциям?! Неспокойная ночь… Наутро вновь томительное ожидание и… досадное разочарование: раздается сигнал — «Выходить на занятия!»

В тот день строились мы хмурые. Офицеры как-то неуверенно отвечают на вопросы о причине задержки. Вероятно, знают, в чем дело, но не говорят… Какой-то взводный юнкер, в виде протеста, для встречи начальства скомандовал:

— Смирно! Господа офицеры!

Ротный не сердится, только улыбка в ответ. Понимает наше настроение.

Занятия скомкали. И юнкера, и даже начальство торопятся в лагерь. По дороге, по традиции, роты поют прощальную песню:

И дальше идет поминание — кого добром, кого худом — по юнкерской совести и миропониманию.

После обеда раздается сигнал — «Сбор начальников!» Непонятно. Его играют в пределах лагеря обыкновенно для созыва на обед офицеров. Но и у них обед уже кончился… Звонкий голос дежурного юнкера разъясняет недоразумение:

— Господам офицерам строиться на передней линейке!