Ну, конечно, скажет — отпуском дня на два. Что может быть для юнкера радостнее! И вдруг… ушам своим не верим:
— Мороженого им выдать, ваше высокопр-ство.
Точно институткам…
— Ну-ка, раскошеливайся, уважь юнкеров! — обратился Михаил Иванович к Бродскому, хлопнув его по плечу.
Два дня мы ели по огромной порции мороженого; ели с удовольствием, но все же бранили при этом порядком начальника училища за недогадливость.
* * *
Весною, теплым маем наступало самое приятное время— съемки.
Ранним утром, после чая мы уходили партиями за город, в поле на целый день. Училище выдавало нам «кормовые деньги» и требовало только возвращения к вечерней перекличке. Но и опоздание редко вменялось в вину.
Полная свобода. Несколько часов работы или поверка руководителем, и весь остальной день бродяжничаем по полям, по лесам. В полдень — вкусный борщ и галушки, не уступающие миргородским, приготовленные «Солохой» из деревни Соломинки — тогда еще не тронутой городской культурой, с ослепительно белыми хатами и садочками в белом цвету. А юнкер М. — наш виночерпий — нерешительно вынимает из-под полы граненую бутылку тройной очищенной Попова, заготовленную по случаю участия в нашем полевом обеде руководителя, капитана Генерального штаба Т.
«Пройдет номер или не пройдет?»
— Да уж ставьте на стол, юнкер, нечего прятать. Под такой борщ простительно.
Потом отдых и опять — бродить с планшетом, уловляя и нанося на кроки умозрительные «горизонтали» и складки местности, успевая между делом побалакать с пестрым платочком, мелькающим в огороде, или даже слетать единым духом в Кадетскую рощу, где уже ждет нетерпеливо укрытый ярким зонтиком предмет весенних грез…
Горизонтали подождут, складки не разгладятся…
Некоторые юнкера — лентяи или не одолевшие топографической премудрости — устраивались иначе. Возле училища ютились бывшие люди, босяки, прикармливаемые юнкерами. Среди них помню одну колоритную фигуру, именовавшуюся отставным капитаном и даже академиком. Босяк был оборван и часто «на взводе», ночевал обычно в помойной яме… Но беседовал с нами с большим достоинством и принимал юнкерские даяния так, как будто делал нам одолжение. По-видимому, это тот самый, который, по рассказам одного из младших моих однокашников, делал за юнкеров кроки.
Разговор с юнкером бывал краток:
— Полбутылки водки с селедкой и огурцом. Задание, место, на сколько баллов?
«Капитан» отлично знал район съемок и имел при себе «зеленку» (карту); не выходя из трактира, он тут же брался за работу, и через час планшет готов. Никогда не подводил юнкера. По окончании работы полагалось еще полбутылки с котлетой…
Вечером — обветренные, загорелые и усталые, но веселые и довольные, валимся в жесткие постели и засыпаем мертвым сном.
Балл за съемку — последний. У инспектора классов составляется список выпускных юнкеров по старшинству баллов, и перед выходом в лагерь происходит важный в юнкерской жизни акт — разбор вакансий.
* * *
В списке по старшинству в голове помещались фельдфебели, потом должностные унтер-офицеры (портупей-юнкера), наконец, юнкера по старшинству баллов. Одновременно вывешивался и список вакансий, которых было несколько лишних против числа юнкеров.
Большое волнение, некоторая растерянность. Ведь, помимо объективных условий и личных вкусов, есть нечто провиденциальное в этом выборе тропинки на жизненном распутье, на переломе судьбы. Этот выбор предопределяет во многом уклад личной жизни, служебные успехи и неудачи — и жизнь, и смерть…
Как общее правило, на юнкерской «бирже» вакансии котировались в такой последовательности: гвардия, полевая артиллерия, крепостная артиллерия и саперы, наконец, армейская пехота, в зависимости от боевой и мирной репутации полков и их стоянок. Бывало, однако, что юнкера, высоко стоявшие в списке — имевшие широкий выбор, выходили в захолустья из привязанности к родным местам или родным полкам; особенно замечалось это у кавказцев и туркестанцев.
Земля Российская необъятна, а «Краткое расписание сухопутных войск» невразумительно… Бегают друг к другу, ищут сведущих людей, обращаются за разъяснением к своим офицерам, посылают телеграммы родным — за советом… Все мысли занимает один вопрос — куда выйти?
— Что такое «Репнинский штаб»?
— «Урочище Термез»… Почему — «урочище»?
— Черт их знает. Одно могу вам сказать, что, если написано «штаб» или «урочище» — плюньте, трущоба.
— Это бессовестно, Володя. Раз ты прикомандировываешься к саперному батальону, зачем берешь Екатеринослав? Взял бы дыру какую-нибудь…
— А если через год на саперном экзамене провалюсь?..
— Предусмотрительно, черт возьми!..
— Скажите, «Русский остров» — это все равно что Владивосток?
— Что вы, батенька, полгода нет сообщения с сушей! Туда только кандидатам в самоубийцы можно выходить.
— Просто, вы представления не имеете об артиллерии, — резонерствует среди группы, сбившейся тесно под деревом в училищном садике, солидный юнкер — типа всезнающих. — Варшавская крепость и Варшава — это две вещи разные. В Варшаву надо отпускной билет брать из крепости — я знаю, мой дядька там служил… И, кроме того, вылазочная батарея — совсем не то что полевая: ее запрягают только, когда крепость на осадном положении. Будете ходить пешкодралом, а шпоры — это больше для утешения.
Но, видимо, слушатели не верят ни одному слову говорящего: сам он стоит низко, не заинтересован; старается, вероятно, в пользу приятеля, облюбовавшего Варшавскую вылазочную батарею.
Через шестнадцать лет мне довелось, руководя съемкой в Казанском юнкерском училище, вместе с выпускными юнкерами пережить опять эти памятные дни юнкерской жизни. До чего живуч быт! Те же типы, настроения, разговоры даже… Словно и не было этих лет, посеребривших мою голову, не было расстояния в две тысячи верст, и я — не в барачном лагере у Казанки-реки, а в старом крепостном здании на Печерске, у тихого Днепра…
Любители составляли заранее «черновой список» путем опроса всех выпускных. Но он не окончателен: некоторые юнкера — в нерешительности; другие ставят решение вопроса в зависимость от ожидаемой телеграммы. И потому нервное напряжение растет.
Наконец приходит день разборки вакансий.
К столу, за которым сидят начальник училища и инспектор классов, подходят вызываемые по старшинству списка: серьезные, веселые или сумрачные; некоторые с волнением называют избранную часть и дрожащей рукой заносят название ее в ведомость.
Наш фельдфебель взял единственную вакансию в гвардию. В позднейших выпусках их было больше. Но гвардейские вакансии не общедоступны… По оплошности училищного начальства, не остерегшего юнкеров о существовании в гвардии особых порядков, с некоторыми из них случились впоследствии прискорбные недоразумения. Так, варшавская гвардия (3-я гв. див.) отказалась раз принять группу офицеров, выпущенных из военных училищ, на том основании, что они не были потомственными дворянами. Вышла громкая история, доходившая до Государя, причем военный министр предоставил впоследствии этим офицерам другие вакансии. Но можно себе представить моральные переживания людей, изгнанных за «худородность» и вынужденных ходить по мытарствам, в поисках нового назначения. Мне описывали волнующую сцену, как отец одного из них, пожилой армейский капитан, приехавший в Варшаву из провинции — порадоваться на своего сына, плакал горькими слезами в нашем штабе, говоря о причиненной им обоим обиде.
Разбор вакансий продолжается. Кто-то из высоко стоящих заявляет:
— Разрешите, господин полковник, взять вакансию после юнкера N.
Это — друзья неразлучные. Первый жертвует своим старшинством и снижается человек на двадцать, чтобы, совместно с другом, выбрать вакансию в один полк или, по крайней мере, в один город. И какая обида, если жертва окажется напрасной — подходящие вакансии разберут раньше!..
Постепенно вакансии в специальные роды оружия, в популярные полки и хорошие стоянки разобраны. Остались лишь «урочища», «штабы» и вообще отчаянные трущобы. Юнкера нижней части списка — «камчатка» — веселы и беспечны, им беспокоиться нечего — все равно никакого выбора нет. Один юнкер называет часть с какой-то неудобопроизносимой и неизвестной стоянкой. Инспектор классов, с присущим ему ехидством, поинтересовался:
