– Ну и правильно сделала, что пришла, – выкладывай!..

– Я… жена Свиридова.

Я опешил.

– К…какого Свиридова?

– Того самого.

– Постой… Да ведь он беспартийный. Что у вас общего?..

– Я тоже беспартийная.

– Вот как!.. Да… Нэп многие биографии изменил. Значит, это ты погасила недостачу, внесла деньги за мешки?

– А как же!..

Заглянул в Катюшины, по-прежнему прекрасные, глаза, опушенные густыми ресницами. Бедная, бедная моя Катя!..

– Ну, рассказывай, все рассказывай про своего благоверного!

Из слов Катюши Логиновой можно было составить такую характеристику Свиридова: чудесный муж, золотой человек. Умница, но не любит выделяться и не стремится к житейским благам. И слишком доверчив. Вот и результат: оклеветали, обманули, опутали.

– В Заготзерне все злы на него за то, что он умнее и честнее всех, благороднее, – в волнении рассказывала Катюша. – Они спали и видели: как бы Петю сжить со света, убрать с дороги, чтобы можно было безнаказанно жульничать. Особенно этот Павлов, бухгалтер… Наверно, сам и воровал. Петя часто выезжал в деревню за тарой и ключи от склада оставлял Павлову.

– Павлов? Он сейчас в командировке. Но, думаю, ты ошибаешься. Вот его показания…

Павлов, учетчик материальной группы бухгалтерии базисного склада, дал по делу объективные правдивые показания. Он заявил, что у Свиридова в течение двух лет не проводилось снятия остатков, не было документальных ревизий в складе, и доступ к таре имели многие, в том числе и бригады грузчиков.

Львиную долю ответственности за все эти нарушения Павлов брал на себя.

Так и было сказано в протоколе: «…За все эти нарушения правил складского учета ответственность должен нести я. Правда, бухгалтер я молодой и только недавно пришел из армии, но все равно – считаю себя виновным».

– Видишь, Катюша, вовсе не хочет Павлов гибели твоему мужу, напротив, – старается выгородить.

– Неправда! Он – хитрющий. Человек с мелкой душонкой. Лишь притворяется другом, а сам только и делал, что наушничал краевому начальству.

– А зачем бы ему это?

– Он мне прохода не дает… – потупилась Катюша.

– Вот что!..

Был четверг. Мы условились встретиться с ней в воскресенье. А в субботу я опять вызвал Свиридова.

– Видел вашу жену. Мы с ней, оказывается, старые знакомые, друзья по комсомолу. Хотите свидания?

– В вашем присутствии?

– Конечно!

– Нет. Не хочу…

Вот когда я почувствовал в его тоне вызов.

– Дело ваше. Ну, расскажите о своей жизни, Свиридов, подробно и с хронологическими датами.

– Значит, где учился, где лечился, как женился и почему прабабушка не была декабристкой?

– Вы производите впечатление вполне интеллигентного человека, Свиридов. Как-то неубедительно звучат анекдоты и… двухклассная школа.

– Я много занимался самообразованием, постигал премудрость, так сказать, эмпирическим путем… Ну, слушайте!

Он начал рассказывать спокойно, плавно, уверенно. Это была обычная биография любознательного рабочего человека.

Кончив рассказ, он снова поинтересовался:

– Так когда же вы меня освободите?

– Я же говорил вам: выполняю требование прокурора. Не следовало дерзить ему…

– Да, погорячился… – Свиридов задумчиво поглядел на меня и вдруг спросил: – Вы сами никогда в тюрьме не сидели?

– Сидел. У белых.

– Это совсем другое дело. А вот когда у своих сидишь…

– Да, у своих, конечно, и вовсе невесело… Вы в Красной Армии служили?

– В документах есть военный билет, – прочитайте!

Да, служил добровольцем, даже участвовал в событиях на КВЖД.

После допроса, отправив его в тюрьму, я снова подумал: не освободить ли? Разве какие-то старые мешки стоят человеческой жизни? (Двух жизней – вспомнил я о Катюше). И чего это прокурор взъелся?

Но – прокурор есть прокурор.

В воскресенье поехал я к Катюше Логиновой, на квартиру Свиридова. Я ожидал увидеть – ну хотя бы внушительную библиотеку, но ничего подобного не было, лишь на этажерке стояло несколько запыленных книг.

– Слушай, Катя, давай мне твоего Свиридова! С потрохами давай! Как на комсомольском собрании: все его письма, книги, которые он читал и любил, фотографии – словом, все человеческие штрихи. Понимаешь? Забудь на часок, что он – муж, покажи мне его беспристрастно, объективно. Особо – в быту: пьет, курит, распутничает, картежничает, бьет тебя, не любит и не хочет детей?..

– Какую ты гадость плетешь на Петра! И не стыдно?

– Нет, не стыдно. Вот если бы пьянствовал, картежничал, изменял, все было бы намного проще.

Увы, Катюша ничего не поняла, взглянула на меня искоса и улыбнулась не без самодовольства, по-бабьи: эге, мол, уж не прошлое ли зовет?

Да, ничего не поняла. И я разозлился:

– Предлагал твоему суженому-ряженому свидание с тобой – отказался. Наверное, стесняется… Ну, давай, что у тебя имеется. Есть семейный альбом? С него и начнем.

Принесла альбом, а у самой руки дрожат. Видать, очень хочется ей спросить, о чем мы говорили со Свиридовым касательно свидания, да бабья гордость мешает: ведь сам же отказался!

Открыла альбом – нарядный, с бархатным верхом. Нервничает, однако овладела собой и больше о свидании – ни слова.

– Вот, смотри, это Петя. Правда, забавный ребятенок? Совсем крохотуля, а смотрит серьезно-пресерьезно!.. А это – когда он учился.

Гимназическая форма… Шести-семиклассник… Так вот откуда словесные изыски в свиридовской лексике! Вот оно – «куррикулюм витэ»! Классическая гимназия и латынь – неразрывны.

И это – уже открытие.

Маскировочка! Но… зачем? Однако «двухклассное начальное» значится не только в протоколе допроса, но и в анкете, написанной три года тому назад при поступлении Свиридова в Заготзерно.

Нет, все это не так просто…

– Ты где же его встретила-то?

– В Барнауле. Случайно, в театре.

– У вас брак официальный, зарегистрированный?

– Нет. Петя говорит: надо пожить лет пять, узнать друг друга получше, а зарегистрироваться никогда не поздно.

– Гм…

– Чего ты хмыкаешь? Тут нет ничего особенного.

– Значит, сошлись, а думаете о разрыве? Не узнаю тебя, Катюша! Была ты комсомолочкой, – по-другому рассуждала: брак, мол, дело очень серьезное. Помнишь?

– Ну, все это юношеские бредни! Мы тогда были очень уж хорошие.

– А теперь плохие стали? Впрочем, это дело твое.

– Я Петю очень люблю! – сказала она с силой. – Прикажи он под поезд броситься – ни секунды раздумывать не буду!

Это уже было слишком. Я назвал ее бабищей, потом взял с ней официальный тон. Достал бланк «Протокола выемки» и уложил в портфель все Петины семейные реликвии.

Катя обиделась и заплакала.

На многих фотографиях в альбоме стоял штампик-факсимиле какого-то фотографа из Иркутска. Карточек было много, и я решил, что солидная клиентура должна бы фотографу запомниться…

Так и оказалось. Через десять дней передо мной лежало отношение Иркутского угрозыска: «Присланные вами фотографии Свиридова в действительности являются снимками семьи купца второй гильдии Карасева Василия Фомича. В гимназической форме снят сын купца Николай Васильевич Карасев. В гражданскую войну семья Карасевых бежала из Иркутска в Харбин. По непроверенным сведениям, там сейчас и находится.

Личность Свиридова нам неизвестна. В адресном столе Свиридова не значится».

После такого сообщения дело Свиридова, казавшееся мне малозначительным, предстало в другом свете.

Мешкотарное дело становилось интересным.

Значит, Свиридов и Карасев – одно лицо? Почему Свиридов-Карасев скрывает свою биографию? Зачем ему это? Служил у белых? Но тогда – как же Красная Армия, конфликт на КВЖД?

Уравнение со многими неизвестными…

Как быть? Попробовать взять Свиридова в лоб? Мол, вы Карасев, а не Свиридов, и никакой не рабочий, а купчик. А он заявит, что альбом купил на барахолке, для «представительности». Таких случаев немало.