– А и понимать нечего, – объяснял Тихонов. – Они не нашли самолет. Ты лишний раз привлек внимание. Его вздрючили. Он пришел разбираться. Ты сам подумай. Как они будут искать? Тут «Боинг» пропадет, «Титаник» пропадет, и не найдут. В село Дристалово упала атомная бомба – хлюп, чпок! Они думали, не будет села Дристалова, а не будет атомной бомбы. И чего ему теперь делать? Он пошел редактора вздрючил. Кто крайний? Тихонов крайний. Пошел нах, Тихонов. Назавтра все забудут.

– Но так нельзя, – говорил Савельев, с некоторым ужасом смотря, как Тихонов распечатывает вторую бутылку «Зеленой марки». – Ты им должен теперь доказать.

– Что я им могу доказать? Ты сам-то веришь, что там сигналы?

– Верю я или нет, это не вопрос. Сигналы есть – они должны искать. Я не выдумал же. Он должен понимать.

– Он понимает, что ему по голове прилетело, – говорил Тихонов, криво ухмыляясь. – Ничего другого он не боится. Может, там правда всех медведи съедят, и ему ничего не будет. Но кого он может найти? Тут надо обшарить две Франции. Кто вообще знает, куда они спьяну полетели? А ты ходишь, будоражишь, теперь перепечатали. Ему надо?

– А что там люди живые мучаются, это никому, да? – спрашивал Савельев. Он почти не пил, но, как часто бывает в компаниях, опьянение собеседника распространялось и на него – он начинал говорить рублеными фразами и даже размахивать руками. – Что там женщина, может быть, умирает, ему ничего, да?

– Этой женщине туда и дорога, – доверительно сказал Тихонов. – Это такая женщина, что сама медведя съест. Записалась в ироды, теперь не вякай.

– Но тебя никуда не возьмут теперь!

– Куда-нибудь возьмут. – Тихонову и самому уже казалось, что все уладится. – Надо было, чтобы меня кто-то выпихнул из этого болота. Так что большое тебе человеческое спасибо, без шуток говорю.

– Я все равно соберу экспедицию, – сказал Савельев после паузы. – Ты как хочешь, а я с клеймом тут ходить не буду. Меня люди знают, в конце концов. Как они пойдут к врачу, если он городской сумасшедший?

– Плевать им, они вон к шаманам ходят. Мочу пить.

– Ну и радио у меня. Нет, я не буду. Я психом жить не могу. Я поеду и найду, и они увидят.

– Чего? – спросил Тихонов. – Куда ты поедешь? Сентябрь кончается, а ты в тайгу? МЧС не нашло, а ты найдешь?

– Они не верят, а я слышал, – повторил Савельев твердо. – Я знаю, где искать, а они нет.

– Ага. Ты знаешь, МЧС не знает, ты им найдешь медведей.

Разногласия эти возникли потому, что атмосфера «Настоящих пельменей» действовала на собеседников по-разному. Для Тихонова тут был дом родной, место традиционных редакционных попоек, при каждой редакции – провинциальной, да и московской, – есть забегаловка, куда все ходят сначала из-за территориальной близости, а потом в силу традиции, сплачивающей коллектив при отсутствии внятной цели и собственного лица. Чем тошнотворней эта забегаловка, тем родней. На всех, и особенно на завсегдатаев, тут орут, но и это кажется им чем-то родным, почти домашним. В «Настоящих пельменях», где пахло битками, растворимым кофе с молоком и прокисшим пивом, и ко всему этому еще примешивалась тушеная капуста, – Тихонову было уютно, и ему уже казалось, что все образуется: атмосфера привычной невыносимости всегда его грела, и от намерения радикально изменить свою жизнь ничего не оставалось. Устроится, а то еще главный остынет, а то еще он придумает радиопрограмму, и не придется никуда переезжать, и вообще из «Глобуса» регулярно кого-нибудь выгоняли, и все возвращались, потому что деваться было некуда. Савельев, напротив, никогда по таким забегаловкам не ходил, ему все здесь было отвратительно, начиная с осклизлых битков и кончая настоящими пельменями трех видов – с картошкой, сыром и в конце концов мясом; ему казалось, что все это – запах тушеной капусты, плохого пива и безнадежно нудных людей, ходящих сюда, – и есть дух настоящих пельменей, что все они тут настоящие пельмени, включая неплохого Тихонова, и что в этих пельменях утонет теперь вся его жизнь вместе с профессиональной репутацией. Ему надо было любой ценой вырваться отсюда, и лучше бы подальше, в таежную экспедицию, в колхоз имени Шестидесятилетия Октября, где его наверняка ждали полная реабилитация, триумф и Марина Лебедева.

– Это же не на месяц, – сказал он. – Это доехать туда, прочесать район и обратно.

– А ты знаешь, где колхоз-то этот? Его небось уж нет давно.

– Если они сказали, значит, есть.

– И как добираться?

– Найду, как добираться, – огрызнулся Савельев.

У Тихонова в этот момент как раз наступила стадия так называемого второго энтузиазма, то есть краткая вспышка бодрости и жажды деятельности – которая и разрешается обычно тем, что берут еще одну.

– Слушай, – сказал Тихонов. – А чо, если я с тобой туда… в экспедицию? Репортаж сделать?

Савельев обрадовался. Он не очень представлял, кого позвать с собой, а объективный летописец ему не помешал бы.

– А давай, – сказал он. – Тебе все равно делать нечего. Найдем, напишешь, они к тебе на карачках приползут.

– А правда, – восхитился Тихонов. – И в Москве напечатают. Но только ты смотри, мы обязательно должны найти. Если не «Ан», так хоть кого-то.

– А давай! – снова воскликнул Савельев. И еще минут десять они уговаривали друг друга, что обязательно должны поехать вместе, причем каждый был в душе уверен, что второй к утру передумает. С этой мыслью они и разошлись – Тихонов поехал к девушке Жене, которая всегда его понимала, а почти трезвый Савельев отправился в свой гараж, где ему надлежало все обдумать.

Сигналов в эту ночь не было.

К собственному удивлению, они встретились опять – утром Тихонов позвонил радиолюбителю и сказал, что идея экспедиции кажется ему все более привлекательной. Делать ему теперь было и вправду нечего, и Тихонов, как всякий человек, внезапно выпавший из рутины, чувствовал тревогу и тошноватую пустоту.

– Кого брать будем? – спросил он Савельева, когда они уселись в те самые «Пельмени».

– Врач есть, – сказал Савельев. – Это я.

– Но ты ж не универсал.

– Я хирург, этого хватит.

– Ладно. У меня один парень есть, – Тихонов в своей манере таинственно понизил голос, – Леша Окунев такой. Он блогер, но это ладно. Вообще он благотворитель по жизни. Дети-сироты, инвалиды, все такое. Неравнодушный очень человек, – добавил он с явной антипатией. – Но вообще нормальный. Он пойдет.

– Турист еще у меня есть, – вспомнил Савельев. – Настоящий. У него клуб свой, «Первопроходцы».

– Славянский? – спросил Тихонов. – Так я знаю их. Дубняк?

– Дубняк, да.

– Ты что, – сказал Тихонов. – Он же на всю голову.

– Да нормальный он!

– Он всех достанет, я тебе точно говорю. Он мне интервью неделю заверял.

– Ну, – сказал Савельев, – там-то он не будет тебе заверять интервью. Там он будет тебя учить палатку ставить и в тайге ориентироваться.

– В тайге я без него сориентируюсь, – отмел сомнения Тихонов, входя в период первого энтузиазма.

– Не думаю, – осторожно возразил Савельев. Он подумал вдруг, что один человек ему будет там совершенно необходим – его собственный племянник, сын старшей сестры, третьекурсник Уральского универа Валя Песенко, с ударением на втором слоге, но все его, разумеется, дразнили просто песенкой. Он специализировался на изучении местного фольклора, знал систему тайных древесных и наскальных знаков, которыми пользовались манси, и написал пару статей об их верованиях. У него была даже идея, что племена Северного Урала – последние хранители подлинной шаманской традиции, потому-то здесь и пропадают так часто тургруппы, самолеты и целые малые города. Но прок от Вали был не только в этом. Савельев не очень любил общаться с людьми, но понимал их. Он знал, что ему нужен энтузиаст. Дело было даже не в том, что Дубняк сразу станет лидером и захочет увести экспедицию в совершенно другом направлении – куда-нибудь к болотам или водопадам, к ведомым ему одному таинственным и опасным местам, а на Валю Песенко можно будет все-таки опереться, чтобы простым большинством ограничить дубняковские планы. Дело было в тайном психологическом расчете: из всех предполагаемых участников Валя был единственным, кто мог придать всей этой авантюре дух радости и бодрости. Его ничто не смущало, он был добр и чист, как дитя, и очень любил Савельева, воспринимая его не то как отца – сестра растила его в одиночку, – не то как старшего брата. Валя наверняка будет уверен, что все получится, а Савельев был в этом вовсе не уверен, потому что вообще обходился без иллюзий. Валя был тот луч света, без которого в тайге, да еще осенью, никуда не денешься. Савельев редко ходил в тайгу и презирал туризм как пустую трату времени, но представлял себе, с какими трудностями эта трата сопряжена.