Одобрение Стреффордом философского романа убедило ее в том, что стоило остаться в Венеции ради Ника и, если только Элли вернется и увезет Клариссу в Санкт-Мориц или Довиль, неприятное обстоятельство, послужившее основанием их счастья, забудется, растаяв, как облачко, и ничто уже не будет омрачать им радость уединения.

Элли не появилась; вместо нее прибыл Мортимер Хикс с семейством, и Ника Лэнсинга стали одолевать угрызения совести, что предвидела его жена. Стреффорд, вернувшись как-то вечером с Лидо, доложил, что узнал огромный силуэт «Ибиса» среди других яхт, стоявших во внешней гавани; и в следующий же вечер, когда гости палаццо Вандерлинов попивали прохладительное за столиком перед кафе Флориана, на Пьяцце появились Хиксы.

Напрасно Сюзи просила мужа защищать его уединение:

– Не забывай, дорогой, ты здесь для того, чтобы писать; твой долг – никому не позволять вторгаться в свою частную жизнь. Почему не сказать им, что мы как раз собрались уходить?

– Потому что это бесполезно: мы наверняка будем постоянно встречать их. И, кроме того, будь я проклят, если стану прятаться от Хиксов. Я провел на «Ибисе» целых пять месяцев, и если они иногда мне надоедали, то об Индии этого не скажешь.

– Мы заставим их как-нибудь свозить нас в Аквилею, – философически заметил Стреффорд, и в следующий момент Хиксы устремились к беззащитной троице.

Вид у них был устрашающий, не только по причине необъятности главных фигур, мистера и миссис Хикс, которые были равно громадных размеров, но и потому, что они никогда не отправлялись за границу без сопровождения двух личных секретарей (из которых один исполнял роль толмача), врача мистера Хикса, незамужней дамы по имени Эльдораддер Тукер, кузины миссис Хикс и по совместительству ее стенографистки, и, наконец, их дочери, Корал Хикс.

Корал Хикс, когда Сюзи в последний раз сталкивалась с этой компанией, была толстой школьницей в очках, которая вечно плелась за родителями, волоча на поводке упиравшегося пуделя. Сейчас пуделя не было, а его хозяйка возглавляла процессию. Толстушка-школьница превратилась в юную даму со сбитой, если не изящной фигурой; вместо очков – лорнет на длинной ручке, сквозь который мисс Корал Хикс взирала на мир уже не угрюмо, как прежде, а одновременно уверенно и критически. Вид у нее был такой решительный и самонадеянный, что Сюзи, окинув ее мгновенным взглядом, увидела, что та возглавляет процессию не случайно, и пробормотала про себя: «Слава богу, что она хоть не хорошенькая!»

Если не хорошенькая, то прекрасно одета; и если чересчур образованна, то кажется способна, как предположил Стреффорд, игнорировать столь вопиющий недостаток. Во всяком случае, она была выше того, чтобы скрывать его; и не успела вся компания просидеть пять минут перед принесенным мороженым (Эльдорада и секретари сидели за отдельным столиком чуть позади), как она уже обсуждала с Ником исследования в Месопотамии.

– Необычный ребенок эта Корал, – сказал Ник тем вечером, когда они вышли на балкон выкурить последнюю сигарету. – Она сегодня сказала мне, что помнит многое из того, что я говорил в Индии. В то время я думал, что ее интересуют только карамель и картинки-головоломки, но, похоже, она все слушала, читала все книги, которые могла найти, и так увлеклась восточной археологией, что в прошлом году прошла специальный курс в Брин-Морском колледже. Следующей весной собирается поехать в Багдад, а вернуться через Персидское плоскогорье и Туркестан.

Сюзи весело рассмеялась: она сидела, вложив ладонь в руку Ника, а поздняя луна – снова для них – круглилась в своем оранжевом великолепии над колокольней собора Сан-Джорджо.

– Бедняжка Корал! Какая тоска… – пробормотала Сюзи.

– Тоска? Почему? Такое путешествие будет куда увлекательнее многих прочих.

– О, я имею в виду, какая это будет тоска без тебя или меня, – засмеялась она, лениво вставая, чтобы идти в дом.

Широкая полоса лунного света, деля ее комнату на две темные половины, лежала на разноцветной венецианской кровати с аккуратно откинутой простыней, старинном камчатном покрывале и подушках, отороченных кружевами. Она почувствовала тепло обнимающей руки Ника и подняла к нему лицо.

Хиксы сохранили самые нежные воспоминания о пребывании Ника на «Ибисе», и Сюзи, тронутая их простодушным удовольствием от новой встречи с ним, была рада, что он не последовал ее совету и не норовил избегать их. Ее всегда восхищал безжалостный талант Стреффорда использовать и отбрасывать человеческий материал, оказывающийся на пути, но сейчас она начала надеяться, что Ник не вспомнит о ее предложении применить подобную меру к Хиксам. Даже если было бы не так приятно долгими золотыми днями и пылающими серебряными ночами иметь в своем распоряжении большую яхту, восхищение Хиксов Ником вынудило Сюзи охотно терпеть их. Она даже начала чувствовать растущее расположение к ним – расположение, внушенное теми же самыми их качествами, которые прежде вызывали у нее неприязнь. Сюзи старательно приучала себя любить простых людей с толстыми кошельками; для таких случаев у нее был неисчерпаемый запас скидок и оправданий. Но они должны были быть успешными простыми людьми; а беда Хиксов, исходя из ее понятий, была в их неудачливости. Не только в их нелепости; видит небо, нелепыми были многие их соперники. Но Хиксы были и нелепы, и неудачливы. Они постоянно противились усилиям опытных советчиков, которые первыми разглядели их на горизонте и пытались помочь им возвыситься. Они всегда обращались не к тем людям, приглашали не тех гостей и тратили миллионы на то, что никого из персон значительных не интересовало. Хиксы страстно верили в «движения» и «общие дела» и «идеалы», всегда у Хиксов толпились истолкователи их новейших убеждений, всегда Хиксы просили вас послушать лекции изможденных женщин в пеплумах и позировали для портретов каким-то лохматым художникам, которые вечно оказывались немодными.

Прежде все это усиливало презрение Сюзи; теперь же она находила, что Хиксы больше всего нравятся ей своими неудачами. Ее трогала их простодушная честность, одиночество среди окружающих их сомнительных апостолов и паразитов, их способ существования во враждебном и равнодушном мире небольшой тесной группой, в которой Эльдорада Тукер, доктор и двое секретарей составляли внешнюю кайму и по собственному мнению своего рода коллективную реинкарнацию некой парадной королевской культуры прошлого, символом которой для миссис Хикс было то, что она называла «ренессансным двором». Эльдорада, конечно, была их главной пророчицей; но даже необычайно «блестящие» и современные молодые секретари мистер Бек и мистер Баттлс проявляли трогательную склонность разделять ее взгляды и говорили о мистере Хиксе как о «покровителе искусства» в духе Пандольфино, славящего щедрость Медичи.

– Я начинаю по-настоящему любить Хиксов; полагаю, я была бы любезной с ними, даже если бы они остановились в «Даниэли»[9], – сказала Сюзи Стреффорду.

– И даже если яхта принадлежала бы тебе? – спросил он в ответ; и на сей раз его добродушная шутка поразила ее своей неуместностью.

В бесконечные июньские дни «Ибис» уносил их далеко вдоль очарованных берегов; они плавали среди островов к северо-востоку от Венеции, посетили Аквилею, Помпозу и Равенну. Хозяева с радостью увезли бы их через Адриатику и дальше, к золотой сети островов Эгейского моря; но Сюзи воспротивилась этому нарушению рабочего распорядка Ника, да он и сам предпочел не слишком отрываться от дела. Только теперь он писал рано утром, так что по большей части они могли поднять якорь еще до полудня, а возвращались поздно вечером, когда в лагуне зажигалась низкая кайма огней. Его работа продолжала продвигаться, и, по мере того как прибавлялись страницы, Сюзи смутно, но безошибочно ощущала, что каждая новая страница соотносится со скрыто выделяющейся энергией, постепенным оформлением в нем чего-то такого, что в итоге способно изменить их общую жизнь. Но в каком смысле изменить, догадаться не могла: просто чувствовала, что сам факт выбора работы и погруженности в нее, хотя бы в течение нескольких цветущих летних недель, уже позволил ему по-новому говорить «да» и «нет».