- Единожды только и вышел по нужде.

   - Кто-то видел, как ты выходил?

   - Дочка воеводы Полина Афанасьевна как раз из светелки своей выходила. Она может подтвердить. И еще кто-то из холопов дрова в избу заносил, - с готовностью сообщает Савелий, не понимая, что указывает на нежелательных свидетелей.

   Бросаю взгляд на воеводу. Тот внимательно слушает, забыв о своей обязанности вести протокол допроса. Может, оно и к лучшему, что забыл.

   Снова обращаюсь к гвардейцу:

   - Когда последний раз видел лекаря Илью?

   - Лекаря-то? Дык, как он твою голову перебинтовал, Так и ушел. Более не видел я его. И не убивал я...

   - Погоди, - поднимаю руку ладонью вперед, осаживая вскочившего арестанта. - Ты с лекарем о чем-либо разговаривал? Может, ссорились или спорили о чем?

   - Да о чем же мне с ним спорить, боярин? Он же лекарь, а я солдат.

   - Отвечай по существу! - прикрикиваю для порядка на гвардейца.

   - Не было промеж нас ни ссоры, ни спора какого. Нешто я буду лекарю перечить? - снова не сдерживается бедолага. - Он как наказал тебе покой обеспечить, да еще сказал, чтобы бульон куриный обязательно сварили - от удара головы помогает, так и ушел.

   - То и я слышал, - подает голос воевода, - про бульон-то.

   - Так я ж и не видел больше Илью, - Савелий переводит взгляд то на меня, то на воеводу и произносит на этот раз тихим поникшим голосом: - Не убивал я лекаря.

   Мне искренне жаль парня. Жаль, несмотря на то, что это он той злополучной ночью под руководством Алексашки накинул мне на голову кафтан и постоянно отвешивал тумаки, пока меня, связанного, вели к князю. И будь на то княжеская воля, снес бы Савелий мою голову сабелькой не задумываясь, а может, и испытал бы даже некое удовлетворение. А мне вот его жаль. Вот такое я дитя цивилизованного века.

   - Я тебе верю, Савелий, - кладу руку на плечо гвардейца. В его глазах вспыхивает надежда, но я продолжаю: - Однако моей веры мало. Твою невиновность необходимо доказать.

   - Как же доказать-то? - вопрошает воевода.

   - Очень просто, - поворачиваюсь к нему. - Необходимо найти настоящего убийцу.

   В помещении воцаряется молчание. Лишь гул огня да потрескивание дров в жаркой печке нарушают тишину.

   - Как же его найти-то? - на этот раз спрашивает гвардеец.

   - А это уже не твоего ума дело. Тебе, не прочитавшему за свою жизнь ни одного трактата древнегреческих детективов Конан Дойля и этого, как его, Дарьяла Донцова, не понять всей тонкости детективной логики, - бросаю взгляд на воеводу и понимаю, что тот тоже не понимает не только детективную логику, но и основную часть сказанных мною слов. Впрочем, как и я сам. И вновь возвращаюсь к Савелию: - Тебе, братец, пока придется посидеть здесь. Тут уж ничего не поделаешь. Ежели тебя отпустить, то истинный убийца сразу насторожится и затаится. Понял? А ты, Афанасий Егорыч, распорядись, чтобы его не связывали и содержали в более достойных условиях. Истинной причины такого послабления не поясняй. Скажи, например, что Савелий обладает какими-нибудь ценными сведениями, а потому должен быть в полном здравии до особого княжеского распоряжения. Ну, или сам что-нибудь придумай более правдоподобное. Не мне же тебя учить, в самом-то деле.

   После того, как уводят Савелия, некоторое время меряю шагами комнату, обдумывая дальнейшие действия. Воевода молча сопровождает меня взглядом, вертя в толстых пальцах перо.

   - А ты пиши, Афанасий Егорыч, пиши, - киваю ему. - Пиши все как есть. Мол, зарезали лекаря. Что боярин... Как его

   - Залесский Никита.

   - Ага. Значит боярин Никита Залесский утверждает, что зарезал лекаря гвардейский старшина... Нет, не так... Утверждает, будто зарезал лекаря старшина личной гвардии Светлейшего Князя Нарышкина. Пиши, что никаких мотивов для убийства у старшины не прослеживается, а сам он утверждает, что к убийству не причастен. Чего? Мотивы? Ну, повода к убийству у него нет. Понятно? Да, и подпишись, что дознание вел самолично. Не надо мое имя без нужды афишировать. Известность она, уважаемый Афанасий Егорыч, в тайном сыске лишь помеха.

   - Дык, оно понятно, - кивает воевода, скрипя пером. - Как говоришь про поводы писать-то?

  - Про какие поводы? - не сразу доходит до меня. - А-а. Да пиши уже как знаешь. Главное чтобы суть ясна была. И пусть, пожалуй, приведут того шалопая, что меня давеча подстрелил.

   Распахиваю дверь, за которой томится в ожидании начальник стражи, и жестом зазываю его. Получив от воеводы распоряжение насчет непутевого стрельца, тот снова уходит.

   Приводят провинившегося. М-да, действительно совсем еще стрельчонок. Лет пятнадцать на вид. Кафтан на нем сидит, как папино пальто. Ему бы еще колпак с помпончиком - и вылитый Пьеро. Пьеро с подбитым глазом. Не Савелий ли приложился?

   - И чем же я так не угодил тебе, братец, что ты решил подстрелить меня среди бела дня?

   - Не нарочно я, боярин, ей богу не нарочно, - приложив руки к груди, парнишка падает на колени. - Я в ворону целился.

   - Нешто я так на ворону похож? Да встань ты. Встать, кому говорю!

   - Не похож, - растерянно отвечает тот, поднимаясь. - Кабы энтот под руку не толкнул...

   - Не пререкайся, щенок! Не то снова плетей отведаешь! - гаркнул воевода так, что я вздрогнул, а парнишка испуганно ссутулился и вжал голову в плечи.

   Открываю рот, сказать воеводе, чтобы не вмешивался, но сдерживаю себя - кто я такой, чтобы указывать командиру порубежной крепости в присутствии его подчиненных? Снова переключаю внимание на юного стрельца:

   - Это кто ж тебя под руку толкнул?

   - Дык, холоп того боярина, что из столицы наезжает, - бормочет парнишка, боязливо косясь на грозного воеводу.

   - Та-ак. Это уже интересней. Ну-ка, давай поподробней, - положив руку на плечо стрельца, усаживаю его на скамью и сам сажусь рядом. - Тебя как зовут, стрелец-молодец?

   - Борька.

   - А скажи, Борька, как холоп того боярина рядом с тобой оказался?

   Парень, словно не понимая, что от него требуется, растерянно переводит взгляд то на воеводу, то на меня, то снова на воеводу.

   - Говори, щенок! - снова орет Афанасий.

   Стрелец с перепугу попытался подскочить со скамьи, но я удержал его на месте, ухватив за шкирку.

   - Он к нам с Еремой загодя подошел, - наконец-то заговорил Борька. - Вот как ты, боярин, с гвардейским старшиной в башню прошел, так тот столичный боярин со своими холопами следом показались. Боярин-то мимо прошел, а один холоп к нам направился. Спросил, не из нового ли мы набора, да попросил ружья посмотреть, показать, как заряжаются. Потом сказал, что меткость нужно следя за летящей птицей нарабатывать. Сам в ворон целиться начал. Потом мы с Еремой стали за ними ружьями водить. А как я стрельнул, дык и сам не пойму. Энтот холоп ружье потянул, а оно и стрельнуло. Я и понять ничего не понял, а он мне в глаз как припечатает, - парнишка потрогал опухшую половину лица и поморщился. - Я наземь и брякнулся. А он кричи, мол, пошто, стервец, в бояр стреляешь? И давай меня сапогами по ребрам охаживать. Я уж думал, забьет насмерть. Ежели б мужики не оттащили его, то и забил бы.

   Теперь понимаю, отчего стрелец говорит, будто с силой слова выдавливает, и постоянно локти к бокам жмет. Похоже, ребра у него действительно отбиты. А ведь ему еще и плетей всыпали в наказание. Ну, не будет впредь оружие кому попало в руки давать.

   Выпроваживаю парнишку за двери и наказываю ждать.

   Ситуация все более проясняется, и все более не нравится. Задумчиво смотрю на воеводу - заодно ли он с этим горбоносым Залесским, или нет? Можно ли ему довериться? И почему он молчит? Будто бы и не сделал никаких выводов из рассказа стрельца.

   - Что скажешь, Афанасий Егорыч?

   - Надо бы высечь этого холопа, да понимаешь, Дмитрий Станиславович, мне с Никитой Олеговичем ссориться не с руки. Он поставки провианта в порубежные крепости контролирует... - воевода красноречиво замолкает, почесывая шею под окладистой бородой.