В другом письме, посланном Маргарет Каннингем из Лондона 7 апреля 1868 года, Кэрролл писал:
«Дорогая Мэгги!
Боюсь, я очень плохой корреспондент, но надеюсь, что ты не перестанешь писать мне из-за этого. Я завел себе записную книжку и постараюсь внести в нее и самого себя, если только не забуду, когда мой день рождения, но такие вещи легко забываются.
Кто-то сказал мне (думаю, какая-то птичка), что у тебя есть более удачные фотографии, на которых изображена ты. Если это действительно так, то, надеюсь, ты позволишь купить несколько таких фотографий. Фанни заплатит тебе за них. Но как ты можешь, о Мэгги, просить у меня мою фотографию, которая была бы лучше той, которую я послал тебе! Ведь это самая лучшая фотография, которая была когда-либо сделана! Какая осанка, какое достоинство, какая благожелательность, какое… (пропуск сделан Кэрроллом — якобы он не мог найти достойное слово. — Я. Д.) По секрету скажу тебе (и прошу не говорить об этом никому!), что сама королева прислала попросить у меня одну такую фотографию, но так как уступать в подобных случаях против моих правил, я был вынужден ответить: “Мистер Доджсон свидетельствует Ее Величеству свое почтение и с сожалением сообщает, что неукоснительно придерживается правила не дарить своих фотографий никому, кроме юных леди”.
Мне сказали, что мой ответ вызвал неудовольствие Ее Величества, и она заметила:
— Я вовсе не так стара, как кажется.
Разумеется, не следует вызывать неудовольствие Ее Величества, но тут, как ты знаешь, я ничем не мог помочь.
Любящий тебя друг».
Летом 1868 года семью Доджсон постигло несчастье: 21 июня скончался отец. Смерть была внезапной; он чувствовал недомогание, но никто не полагал, что болезнь серьезна. Дочери, ухаживавшие за ним и внимательно следившие за его температурой, были потрясены его смертью. Чарлз находился в Оксфорде, когда пришла печальная весть. Годы спустя он, по свидетельству Коллингвуда, признался, что смерть отца «была самым тяжелым ударом в его жизни».
Кэрролл как старший сын взял на себя заботы о семье, особенно о семи сестрах (в то время ни одна из них не была замужем). Им предстояло расстаться с Крофтом, где они были так счастливы, найти новый дом и устроиться там. Всем этим занялся Чарлз. Отец оставил каждой из дочерей обеспечение, весьма скромное; Чарлз на протяжении всей своей жизни регулярно посылал сестрам денежные переводы и подарки. Братьям он помогал больше советами, если в них была нужда, но при необходимости и деньгами.
После долгих и тщательных поисков, в которых Чарлз принимал самое деятельное участие, в Гилфорде был наконец найден дом, подходящий для сестер (братья к тому времени уже жили самостоятельной жизнью). Гилфорд находится недалеко от Лондона и Оксфорда, а дом под названием «Честнате» («Каштаны»), приобретенный для сестер, обладал всеми необходимыми качествами, чтобы там могли устроиться семья и навещавшие ее родственники и друзья. Кэрролл часто посещал сестер и неизменно праздновал с ними Рождество. Если места в доме для всех не хватало, он селился в гостинице.
Старшая сестра Чарлза, Франсис (Фанни), была старше его на четыре года. Она любила цветы и музыку, была артистична и глубоко религиозна, ухаживала за больными и калеками.
Наиболее близок Чарлз был со второй сестрой, Элизабет. Несмотря на всего лишь двухлетнюю разницу в возрасте, она нередко заменяла ему в детстве мать, вечно занятую другими детьми, опекала его, как могла, а он делился с ней своими радостями и печалями. Элизабет очень любила детей и с удовольствием нянчила младенцев. Третья сестра, Кэролайн, более других детей страдала заиканием и была чрезвычайно робка и замкнута. Из семейных писем видно, что близкие о ней особенно беспокоились.
Мэри, с которой Чарлз также был очень дружен, единственная из всех сестер вышла замуж. В 1869 году, когда ей было уже за тридцать, ее супругом стал преподобный Чарлз Коллингвуд. Вскоре после помолвки Чарлз написал преподобному Коллингвуду теплое письмо, а впоследствии поддерживал с их семьей самые добрые отношения. Когда у Мэри родился сын и она попросила Чарлза стать его крестным отцом, брат ответил, что у него уже столько крестников, что обычно он не соглашается, однако ей, конечно, отказать не может. Жили они с мужем, часто болевшим, очень скромно. Она скучала по сестрам и после смерти мужа вернулась к ним. Ее сын Стюарт Доджсон Коллингвуд стал семейным биографом. В 1898 году, когда писателя не стало, его племянник и крестник подготовил и выпустил его первую биографию.
Луиза обладала незаурядными способностями к математике и до конца своих дней занималась ею с таким увлечением, что не замечала ничего кругом. Она умерла в возрасте девяноста лет, пережив всех братьев и сестер. Маргарет помогала отцу в школе для бедных детей, которую он учредил в Крофте. Она также любила математику, а еще — игру в триктрак.
Младшая сестра, эксцентричная Генриетта, получив небольшое наследство, поселилась отдельно от семьи, в Брайтоне, но поддерживала близкую связь с сестрами и братьями.
Дом в Гилфорде сохранился, и приезжающие поклонники Кэрролла могут полюбоваться на него, но лишь из-за высокой ограды. На воротах, которые всегда заперты, прикреплена небольшая мемориальная доска.
К концу 1868 года Кэрролл закончил поэму в семи песнях, которую назвал «Фантасмагория». Возможно, мысль о ней пришла ему в голову в связи с возрастающим в обществе увлечением всяческими духами и фантомами. Книга вышла в начале января 1869 года под названием «Фантасмагория и другие стихотворения»; помимо поэмы в ней было свыше двадцати стихотворений самых различных видов и содержания. Уже 7 января Макмиллан уведомил автора, что продано 700 экземпляров и он заказал отпечатать еще тысячу. Это было неплохое начало, особенно если учесть, что в книге отсутствовали иллюстрации. А 19-го Макмиллан писал Кэрроллу, имея в виду, очевидно, критиков: «“Фантасмагорию” еще не заметили. Вчера Генри Кингсли ее безумно хвалил».
Раз поздно вечером зимой,
Рассержен и простужен,
Я чуть живой пришел домой,
Где, знал я, ждут меня покой,
Вино, сигара, ужин.
Но что-то было здесь не так,
Бледнело, прячась в угол,
Взглянул я пристально во мрак:
Какой-то, я решил, пустяк
Оставила прислуга.
Тут кашель, вздохи, стоны вдруг
Во мраке зазвучали,
И я спросил: «Ты кто, мой друг?
Я не люблю подобных штук,
Их прекратить нельзя ли?»
«На вашем я простыл крыльце», —
Мне что-то отвечало.
Я с удивлением в лице
Взгляд поднял: привиденьице
Так начинается поэма «Фантасмагория». Весьма неожиданное начало! Такого Кэрролла читатели еще не знали. Впрочем, у него всё было необычным и неожиданным. «Привиденьице» представляется фантомом второй степени (всего лишь!) и с готовностью повествует о сложной фантомной иерархии, а потом излагает пять правил поведения фантомов, вспоминает о своем детстве — «О, чудная пора!» — и горько сетует на незавидное существование. Тонкий юмор, ирония и всяческие парадоксы соседствуют здесь с размышлениями о Шекспире, поэзии и прочих высоких материях. Немудрено, что в конце поэмы рассказчик горько плачет, расставшись с дружелюбным посетителем:
Казалось, было всё во сне, —
Настолько эфемерно.
Подкралась тихо грусть ко мне,
Я сел и плакал в тишине
Час или два, наверно.