Чарлз в дневнике отмечает, что они посетили ярмарку, устроенную на Петровке по случаю праздника:

В дневнике Лидцона в тот день появляется запись: «Серьезный спор с Доджсоном о характере русской религии: он считает ее слишком обрядовой, внешней и пр.». Этот спор весьма характерен.

Совместное путешествие всегда чревато некоторыми трениями. Не обошлось без них и в данном случае, при всей взаимной симпатии друзей. Это становится очевидно при параллельном чтении записей Лидцона и Доджсона. Они достаточно хорошо знали друг друга, завели с первого дня своего путешествия «общий кошелек», однако при всём том, что их объединяло, различия в темпераменте, привычках и жизненных установках со временем становились всё более ощутимы. Разумеется, это были мелочи. Чарлз не фиксировал их в своем дневнике. Однако Лиддон отмечал: то Доджсон настоял на том, чтобы на ночь глядя искать синагогу, то он встал в 9.30 и из-за этого пропало всё утро… Надо сказать, что в целом круг интересов Чарлза был шире, разнообразнее, живее, чем у его друга, в основном определяясь его художественной одаренностью. Выше уже говорилось о расхождении во взглядах по поводу посещения театра, о чем Лиддон прекрасно знал, ибо в свое время Чарлз обсуждал с ним эту проблему. Строго говоря, старший из друзей относился отрицательно к публичным развлечениям и зрелищам. Скорее всего, ярмарка его в принципе мало интересовала, а если он и отправился, скажем, в среду в зоологический сад, то, возможно, лишь под влиянием приятеля. Во всяком случае, в дневнике Лиддон сухо замечает, что в зоологическом саду им пришлось искать место, где поют тирольцы, потому что их хотел послушать Доджсон. Чарлз же с удовольствием описывает, как они рассматривали птиц и зверей, а потом уселись под деревьями, увешанными гирляндами цветных фонариков, и стали слушать «тирольских певцов», что, по его словам, «было очень приятно». Со временем подобные мелочи стали вызывать у Лиддона досаду, которую он поверял только своему дневнику, но от этого ему вряд ли становилось легче.

Расхождение относительно обрядовой стороны религии, разумеется, не относилось к числу досадных мелочей. Хотя оба друга принадлежали к Высокой церкви, Доджсон с годами явно стал тяготеть к более простому и строгому крылу англиканства, называемого в Англии Широкой церковью (Broad Church). Возможно, для Лиддона это оказалось неожиданностью — отсюда «горячие споры» и болезненность его реакции, ведь и по возрасту, и по сану, и по положению он был старше Чарлза и, верно, помнил, как тот совсем молодым обращался к нему за советом относительно принятия дьяконского сана. Сейчас они, конечно, были друзьями, но, возможно, ему всё же нелегко было это принять, тем более что Чарлз всегда прямо и без обиняков высказывал свое мнение и спорить с ним было нелегко.

Русский язык по-прежнему оставался для друзей серьезной проблемой. Лиддон с самого начала путешествия не делал никаких усилий в этом направлении. Доджсон, выучивший русский алфавит, пользовался любым случаем, чтобы копировать русские слова, помечая, когда удавалось, их произношение. В театре он «работал» с программкой, в ресторанах внимательно изучал счета и меню. Обедая в среду 14 августа в знаменитом ресторане «Московский трактир» напротив кремлевских ворот, он записывает, что «еда и вино были настоящие русские», и копирует — вместе с ошибками — поданный счет, помечая в скобках произношение русских слов.

К этому Чарлз присовокупляет пояснения: «Суп был прозрачный, с мелко нарезанными овощами и куриными ножками, а pirashkee к нему маленькие, с начинкой в основном из крутых яиц. Parasainok — это кусок холодной свинины под соусом, приготовленный, очевидно, из протертого хрена со сметаной. Asetrina — это осетрина, еще одно холодное блюдо с гарниром из крабов, маслин, каперсов и под каким-то густым соусом. Kötletee были, по-моему, телячьи; Marojenoi — это различные виды мороженого, удивительно вкусного: одно — лимонное, другое — из черной смородины, каких я раньше никогда не пробовал. Крымское вино также оказалось очень приятным, да и вообще весь обед (разве что за исключением стряпни из осетрины) был чрезвычайно хорош». Лиддон же в своем дневнике замечает: «Мне стыдно сказать, что обед стоил 5 рублей».

Вечером между друзьями снова возникает «горячий спор» (слова Лиддона) — на этот раз по поводу молитв за усопших. Лиддон не без досады записывает в дневнике, что Доджсон, «как всегда, ссылался на обычную практику действующей Англиканской церкви». Английский исследователь цитирует по этому поводу письмо Доджсона сестре Элизабет, написанное, правда, спустя много лет, 25 ноября 1894 года, когда Лиддона уже не было в живых: «О “Молитвах за усопших” мне не надо распространяться. Хотя я не могу заходить так далеко, как это делал доктор Лиддон, который полагал, что Английская Церковь определенно предписывает их, я не вижу, чтобы она где-либо их запрещала. Каково бы ни было мнение Церкви, это, как я думаю, практика хорошая, которая вполне отвечает Господней воле».

Пятнадцатого августа друзья неожиданно приняли решение съездить в Новый Иерусалим, чтобы осмотреть мужской монастырь, основанный в 1656 году патриархом Никоном. Ехавший в том же направлении органист мистера Пенни, немец по имени Шпир (впрочем, англичане, скорее всего, произносили его имя на английский манер — Спайер), взялся довезти их до монастыря. Доджсон с Лиддоном надеялись обернуться за один день, но не приняли во внимание состояние русских дорог. Сойдя около десяти часов утра с поезда, путешественники наняли тарантас и тряслись в нем около четырнадцати миль по чудовищной дороге, хуже которой, пишет Чарлз, он в жизни не видывал: «Она была вся в рытвинах, непролазной грязи и ухабах; мостами служили неотесанные бревна, кое-как скрепленные между собой. Хотя в тарантас были впряжены три лошади, нам понадобилось почти 3 часа, чтобы преодолеть это расстояние». В описании поездки в тарантасе Кэрролл, пожалуй, не уступает маркизу де Кюстину, давшему в первой части своей книги подробнейшее описание путешествия в дрожках по российским дорогам.

Нашим путешественникам хотелось зайти в крестьянскую избу, чтобы посмотреть, как живут русские крестьяне, и, следуя совету У. Мюра, они решили попросить в крестьянской избе хлеба с молоком. В избе, возле которой они остановились, они нашли двух мужиков, старуху и шесть или семь мальчиков разного возраста. «Черный хлеб и молоко, которые нам дали, оказались очень хороши, — читаем в дневнике Чарлза. — Увидеть собственными глазами дом русского крестьянина оказалось очень интересно». Он попытался сделать два наброска — избы снаружи и внутри, сгруппировав для второго мальчиков и девочку, верно, жившую по соседству. «Фотография получилась бы чудесная, — сокрушенно замечает Кэрролл, — но у меня не хватило способностей художника, чтобы нарисовать эту группу».