Кэрролл останавливается на некоторых спектаклях, входивших в то время в репертуар ведущих театров. Большую часть из них он одобряет, с радостью отмечая реакцию зала, освистывающего злодея и тепло встречающего героев, творящих добро. Впрочем, к величайшему сожалению автора, на подмостках не всё благополучно.

Его смущает слишком частое употребление на театральных подмостках клятв или фраз, «произносимых пренебрежительно или в шутку», в которых имя Господа упоминается всуе. Вину за это, полагает Кэрролл, следует возложить скорее на общество, чем на театр. Его современники постоянно употребляют для простого подшучивания такие фразы, как «Бог мой!», «Господи Боже!». Подобное употребление он находит и у Шекспира, и даже «у такой утонченной писательницы, как мисс Остин, которая может заставить молодую леди сказать: “Господи, как мне должно быть стыдно, что в тридцать два года я еще не замужем!” (“Гордость и предубеждение”). Когда подобные слова довольно часто употреблялись в разговорной речи, они не несли никакого смысла, однако, произносимые со сцены в наши дни, они режут слух».

Протестует Кэрролл и против насмешек над священниками, которые нередко встречаются в музыкальных пьесах знаменитых Гилберта и Салливана, хотя и отмечает, что именно им публика «глубоко обязана и благодарна за чистый и здоровый смех». При этом он оговаривается, что не защищает служителей культа от насмешек, когда они того заслуживают. Но его приводит в гнев веселая песенка в оперетте Гилберта и Салливана, исполняемая хором невинных девочек, которые повторяют проклятие капитана: «Он сказал: “Черт меня побери!”». Но, пожалуй, более всего писателя сердят шутки и анекдоты, рассказываемые священнослужителями, в «которых знакомые библейские фразы превращаются в гротескные пародии». Он взывает к тому чувству пиетета, которое столь необходимо соблюдать в жизни и на сцене — особенно на сцене.

Кэрролл по-прежнему дружил с детьми, среди которых было немало юных актеров. Вера Беринжер заслужила известность исполнением Седрика в инсценировке «Маленький лорд Фаунтлерой» по повести Франсис Ходгсон Бёрнетт. Как-то она отдыхала на острове Мэн, и Кэрролл послал ей стишок, в котором обыгрывал слово Man.

Это пятый лимерик из написанных Кэрроллом, других до нас не дошло. Тут, конечно, возникает вопрос, знал ли Кэрролл стихи Эдварда Лира, автора множества нонсенсов, и был ли знаком с ним лично. Нам об этом не известно решительно ничего. В дошедших до нас дневниках Кэрролла имя Лира не упоминается. Судя по всему, два признанных мастера нонсенса не только не встречались, но и никак не выразили своего отношения к творчеству друг друга. В письмах Кэрролла и Лира также нет упоминаний друг о друге. Правда, Лир по причине своего слабого здоровья жил в основном в теплых странах и в Англию приезжал нечасто, в то время как Кэрролл, если не считать путешествия в Россию, не бывал за границей. Они были совсем разными, да и произведения их, в сущности, были несхожими.

В 1880-х — первой половине 1890-х годов Кэрролл активно общался с лордом Робертом Артуром Толботом Сесилом, третьим маркизом Солсбери, который в течение ряда лет занимал пост премьер-министра. Как мы помним, Солсбери был выпускником Крайст Чёрч и играл видную роль в Оксфорде. Доджеон познакомился с маркизом Солсбери в Оксфорде в июне 1870 года, после торжественной церемонии, когда тот принял на себя обязанности канцлера Оксфордского университета. Верный друг Лиддон представил его жене канцлера, и уже на следующий день Доджеон фотографировал лорда Солсбери и двух его сыновей. Поначалу знакомство ограничивалось в основном леди Солсбери и двумя ее дочерьми, Мод и Гвендолен, которых он снимал и которым рассказывал истории и сказки собственного сочинения. Среди них была сказка про месть Бруно и некоторые другие сюжеты, вошедшие впоследствии в двухтомный роман «Сильвия и Бруно». Сохранились прекрасные фотографии девочек и самого хозяина дома, сделанные Кэрроллом.

Он был желанным гостем в Хэтфилд-хаусе. Одно время он перестал было рассказывать детям сказки — ему показалось, что его принимают в доме именно как рассказчика, — однако вскоре сменил гнев на милость. Постепенно он ближе познакомился и с хозяином дома, с которым у него нашлось немало общих интересов: лорда Солсбери, помимо политики, интересовали математика и богословие.

С 1874 года они обменивались письмами. В фамильной библиотеке Хэтфилд-хауса сохранилось 27 писем Кэрролла, адресованных лорду Солсбери, касающихся самых различных вопросов: университетских, политических и прочих, вплоть до расшифровки некоего шифра, который интересовал Солсбери. (Кэрролл предположил, что для шифра была использована фонетическая запись северного варианта староваллийского языка.)

Редкое письмо Доджсона обходилось без какой-либо просьбы к Солсбери. Он никогда не просил ничего для себя. Свое знакомство с премьер-министром он старался использовать для того, чтобы помочь попавшим в беду. Его волновали судьбы отдельных людей и целых поселений. Он ходатайствовал о месте для преподавателя математики, рекомендовал кого-то в качестве личного секретаря и т. д. Чаще всего он получал от маркиза учтивый, но отрицательный ответ, но это его не останавливало. Не обескураженный неудачами, он снова и снова обращался к Солсбери.

Особый интерес в этом смысле представляет переписка (декабрь 1885-го — февраль 1887 года), посвященная судьбе жителей острова Тристан-да-Кунья, расположенного в южной части Атлантического океана и принадлежавшего британской короне. После того как китобойные суда перестали заходить на остров, сотня его жителей оказалась на грани голода. О бедственном положении островитян Кэрролл узнал от своего брата Эдвина, который был там священником, и сообщил лорду Солсбери в письме от 12 декабря 1885 года. Он предлагал правительству рассмотреть вопрос о переселении жителей Тристан-да-Кунья в Южную Африку или Австралию и просил у премьера разрешения нанести ему визит вместе с братом, чтобы обсудить этот вопрос подробнее (Эдвин приехал в Англию для поправки здоровья). Лорд Солсбери отвечал уклончиво. В течение декабря Доджсон отправил ему еще три (!) письма, в которых излагал свои соображения о наилучшем устройстве судьбы жителей острова и снова просил об аудиенции. Тон его писем был спокойным и ровным, как будто он обращался не к премьер-министру, а к коллеге; Солсбери отвечал учтиво, но и только. Но Чарлз не отступал.

Наконец 30 декабря встреча состоялась. Премьер-министр принял братьев Доджсонов в Министерстве иностранных дел, однако, если судить по записи в дневнике Чарлза, беседа была малообещающей. 4 января 1886 года лорд Солсбери прислал ему через своего секретаря официальный ответ: корабли, идущие в Австралию, обычно на остров Тристан-да-Кунья не заходят, и менять их курс было бы дорого и опасно. Переселение жителей острова премьер-министр считал невозможным: он не хочет создавать «опасный прецедент, который может повести к просьбам со стороны англичан и ирландцев о бесплатном перевозе через Атлантический океан». Д. Дейвис, опубликовавший переписку, замечает по этому поводу: «Лорд Солсбери отвергает в своем письме одно за другим все предложения, выдвинутые с таким волнением Кэрроллом и его братом».

Год спустя, несмотря на неудачу прежних попыток заинтересовать лорда Солсбери, а через него и правительство, судьбой жителей Тристан-да-Кунья, Чарлз снова возвращается к этой проблеме. 21 февраля 1887 года он сообщает премьер-министру, что положение на острове приняло характер бедствия — одно из рыболовецких судов, которыми располагали жители, потерпело крушение, в результате чего на острове осталось всего 11 работоспособных мужчин, — и посылает список жителей острова и опись их имущества. Ответ лорда Солсбери не сохранился, однако его удалось восстановить по записям секретаря: «24 февраля 1887 года. Лорд Солсбери предлагает переслать бумаги в Адмиралтейство, однако выражает сомнение в том, что это приведет к какому-либо результату. Он отмечает, что если скот островитян оценивается, как сообщил ему ранее Доджсон, в 10 тысяч фунтов стерлингов, то их переселение может быть осуществлено без помощи правительства за их собственный счет». Тема была закрыта. Переселение не состоялось.