— Сложный вопрос.

— И у вас совсем нет ответа?

— Я очень сильно сердит на Бога за то, что Он не вмешался.

— Вините Его в том, что с вами произошло?

— Наверное. Мне так кажется.

Она нахмурилась. Видимо, мои слова ей не понравились.

— Простите, Элли. Я не хотел вас обижать.

— Вы и не обидели. Я просто подумала: почему мы виним Бога за все, кроме того, что нам кажется добром? Разве вы обвиняли Его, что он дал вам замечательную женщину? Размышляли, сколько людей за всю жизнь не испытали даже крупицы такой любви?

Я опустил голову.

— Конечно, вы имеете право сердиться. Жизнь сурова.

По ее тону чувствовалось, что она знает, о чем говорит, и что говорит далеко не все. Я вспомнил о ее шрамах на правом запястье.

— Элли, мне тоже хочется спросить вас кое о чем. Откуда у вас шрамы на правой руке?

Она перестала массировать мои ноги. Некоторое время она глядела в пол, а когда подняла глаза, в них я увидел решимость и силу.

— Это подтверждение моих слов о суровости жизни… У отчима был нездоровый интерес ко мне. В семь лет он начал ко мне приставать, и так продолжалось до двенадцати. Я взрослела, и его извращенный сексуальный интерес усиливался. Однажды мне стало совсем невмоготу, и я решила вскрыть себе вены. Это тоже надо уметь делать. У меня не получилось. Я потеряла много крови. Может, я бы и умерла, если бы не соседская девочка. Она позвонила в службу спасения.

— Вы попали в больницу?

— Да. Там со мной возилась социальный работник. Я отмалчивалась, но ей все-таки удалось вытянуть из меня, почему я вздумала резать вены. Отчима судили и дали семь лет тюрьмы. Мать во всем обвинила меня. Обзывала малолетней шлюхой и утверждала, будто я сама соблазнила отчима. Потом она заявила, что у нее больше нет дочери, и выгнала меня из дома. В тринадцать лет я впервые попала в приют. В пятнадцать я убежала из шестого по счету приюта вместе со своим парнем. Ему было девятнадцать. Очень скоро я ему надоела, и он бросил меня.

Почти год я прожила на улицах Далласа. Меня поймали в крупном супермаркете, где я подворовывала еду, и направили в окружной центр содержания несовершеннолетних правонарушителей. Там я встретила Лею.

— Тоже несовершеннолетнюю правонарушительницу?

— Нет. Она была старше меня. Работала волонтером. Лея стала мне подругой и наставницей. Когда я освобождалась, она пригласила меня к себе жить. Мне хотелось поскорее убраться из Далласа. Я сказала, что поживу у нее не более недели. Но она была настолько добра ко мне, что я добавляла одну неделю за другой.

Чувствовалось, Элли было приятно вспоминать о дружбе с Леей. Она улыбалась.

— Я прожила у нее целых пять лет. Потом уехала учиться в колледж.

Она завернула рукав и показала мне шрамы.

— Странно, но сейчас я испытываю к этим шрамам благодарность. Они мне постоянно напоминают…

— О чем?

— О необходимости жить, — ответила девушка, глядя мне в глаза.

Я задумался над ее словами.

— Когда Маккейл умерла, я едва не покончил с собой. Высыпал на ладонь горсть таблеток и уже готовился проглотить их.

— И что вас остановило?

— Голос.

Мне было неловко рассказывать об этом, но в ее взгляде не было ни капли скептицизма.

— Что вам сказал тот голос?

— Что я не вправе обрывать свою жизнь. А Маккейл перед смертью взяла с меня обещание жить дальше.

Элли кивнула.

— Думаю, нам всем приходится делать подобный выбор. В ресторане я каждый день вижу мертвых людей.

— Каких?

— Тех, кто перестал бороться за жизнь. А ведь этого смерть от нас и добивается — перестать бороться за жизнь.

Может, и я показался Элли одним из таких ходячих мертвецов?

— Самый важный признак жизни — это рост. А рост сопряжен с болью. Значит, выбирая жизнь, мы одновременно принимаем боль. Некоторые люди всеми силами стремятся избежать боли и ради этого готовы отказаться от жизни. Они раньше времени хоронят свои сердца или травят их наркотиками и алкоголем, пока сердца не превратятся в кусочки льда или камень. И только в конце эти люди убеждаются, что бегство от боли еще болезненнее, чем ее принятие.

Я смотрел на эту хрупкую девушку с рассуждениями философа.

— Вы правы, Элли. Но не знаю, смогу ли я жить без своей Маккейл. Вместе с ней умерла и часть меня.

— Я понимаю вас. Но ваша жена не ушла совсем. Она по-прежнему остается частью вас. Какой именно — зависит от вашего выбора. Она может быть источником радости и благодарности. Или фонтаном горечи и боли. Все целиком зависит от вас.

Мне и в голову не приходило, что я способен сделать память о жене источником страданий.

— Вам нужно решиться и посмотреть сквозь боль.

— То есть?

— Лея мне говорила: мы находим именно то, что искали. В этом состоит величайший секрет жизни. Не какие-то силы, а мы сами решаем, направить ли свою жизнь на добро или на зло, сделать ее красивой или уродливой.

Я задумался над ее словами.

— Лея рассказала мне историю. Одна газета решила устроить эксперимент. Город не помню, но это и неважно. Человек спустился в метро и стал играть на скрипке. Был час пик. Мимо него спешили тысячи людей. А он играл. Редко кто бросал ему деньги. Большинство даже не поворачивали головы и проходили мимо. Потом он закончил играть, убрал скрипку в футляр и ушел.

— И кто же это был? — спросил я, впервые слыша про такой эксперимент.

— Один из величайших скрипачей мира — Джошуа Белл. Билеты на его концерты в Карнеги-Холле распродаются заранее. Самый дешевый стоит сто долларов. Пьеса, которую он играл, — одна из красивейших и сложнейших произведений для скрипки. К тому же он играл на скрипке Страдивари стоимостью в два миллиона долларов… Мне очень нравится эта история. В ней — все жизненные принципы Леи.

— Наверное, ваша подруга остановилась бы и дослушала до конца, — предположил я.

— Не сомневаюсь. Накануне моего отъезда она сказала: «Элли, в мире хватает тех, кто перестал искать красоту. А потом они еще и удивляются, почему все в их жизни складывается отвратительно. Не будь одной из них. Способность воспринимать красоту дана Богом. Особенно способность видеть красоту в других людях. Ищи ее в каждом, кто тебе встретится, и ты ее найдешь. Каждый несет в себе искорку божественности. И каждый, кого мы встречаем, способен нам что-то передать».

Мне почему-то вспомнился Уилл — безрукий и бездомный бородач, толковавший мне что-то об «учительской книге».

— Наверное, вы до сих пор переписываетесь или перезваниваетесь с Леей, — произнес я.

— Нет. Лея покинула этот мир. Она умерла от рака, когда я училась на первом курсе. — В ее глазах блеснули слезы. — К счастью, в последние минуты ее жизни я находилась рядом.

Элли опустила голову, вытерла слезы и продолжила:

— За день до смерти Леи я сидела возле ее постели. Она протянула руку, потрепала меня по щеке и сказала: «Когда тебя привезли к нам после кражи в супермаркете, члены суда видели в тебе еще одну проблемную девчонку. А я увидела тебя иной. Способной на большее. И не ошиблась».

— Она умирала в сознании?

— Да. А в тот вечер она мне сказала еще вот что: «Всегда помни, Элли: Бог не просто так приводит к нам людей. Только помогая другим, мы можем спасти себя».

— Потому вы утром и спросили меня, как я себя чувствую?

— Я поняла: вы — один из тех, кто послан мне на жизненном пути.

— Я очень рад, — признался я.

Элли сильно стиснула мою ногу.

— Пожалуй, вам пора спать, — сказала она.

У меня в голове еще звенели слова Элли. Мне не хотелось ее отпускать.

— Вы завтра работаете?

— Нет. Я обещала подруге помочь ей с покраской гостиной.

Я встал, взял Элли за руку и помог подняться. Мы дошли до двери и некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Спасибо вам, Элли. И за массаж, и за пищу для тела, и за пищу для размышлений…

— Надеюсь, вам помогло.

Она обняла меня. Когда мы расставались, она произнесла: